– Что вы! С детьми – это работа адская. Я свою дочку растила – с ног сбилась.

– Потому что дочка одна, верно?

– Верно, одна. А когда много, легче?

– Куда легче! Она смеется.

– А правда, Лючия Ринальдовна, – вдруг и просительно и настойчиво говорит Галя, – пошли бы вы сюда, к нам! Подумайте хорошенько. Правда, семья большая…

– Да уж слишком велика семья, – качает головой гостья. – Я к такой не привыкла.

На другой день она сердечно распростилась с нами и уехала, ни словом не вспомнив о нашем предложении.

На большом плотном листе начерчен план наших угодий: три дома, пустырь, за пустырем – плодовый сад.

Что здесь будет?

Сделаны уроки, кончен ужин, и в какую комнату ни загляни – на чьей-нибудь кровати разложен план и вокруг собрались ребята.

– Вот бы, – говорит Витязь, – вот бы посадили бы мы дуб до самой школы. А в школе стали бы сажать дальше – до самой Хмелевки. А в Хмелевке стали бы сажать до Якушенцев. И так до самой Москвы. А?

– Уж лучше тогда березу – такая будет белая дорога, – говорит Крикун.

…В столовой полутьма. Стоит одна только лампа, отбрасывая неширокий круг света. Возле нее двое – Король и Василий Коломыта.

– Слушай, Коломыта, – говорит Митя, поднимая голову от тетради, – что же ты со своими не думаешь ни о чем? Твои все бегают и к другим заглядывают, нет чтоб самим придумывать. Будете в хвосте – что хорошего?

Василий машет рукой: отвяжись, мол.

– Э-эх! – говорит он надсадно. – Ну их к лешему, ваши детские дома! Душно в них. Воздуху нет. Кричат, бранятся: того нельзя, этого нельзя.

– Ты в уме? Кто это на тебя кричит? – вскидывается Митька.

– Ну, это я зря. Тут никто не собачится, верно. Так велят учиться. А если я не хочу? Каждый день – работай, работай. А что работать-то?

– Да ведь начинаем только. Увидишь, работы будет – дохнуть некогда. Еще взвоешь!

– Взвою… Разве ты понимаешь! У меня к работе так руки и лезут. А учиться… Вон в задаче спрашивается: сколько сена съест коза? Ну к чему? Сколько ей надо, столько она и съест.

В отряде у Коломыты – Горошко, Щупик, Литвиненко. Шупик, если его не подтолкнуть, так и будет стоять на месте. Литвиненко – былинка. Его гнет и качает то в одну сторону, то в другую, его мало заботит, на каком месте окажется отряд. Но не такой человек Ваня Горошко! Да еще ему вечно портит настроение Лира, который давно уже всех оповестил, чтоб никто и не надеялся придумать лучше, чем придумают у них в отряде. Каково выносить этакое бахвальство, да еще когда у тебя такой тюлень командир!

Свои огорчения есть и у Лиры: его возмущает Король. Митя ничего не хочет скрывать и, если кто интересуется, преспокойно рассказывает обо всем, что затевает отряд.

– Дурак ты после этого! – кричит Анатолий.

– Да что ты жмешься? Жалко разве? А мы еще придумаем, трудно нам, что ли! – весело подмигивает Король.

– Рука дающего не оскудевает, – говорит Василий Борисович. – Легкий будет человек Митя. И с ним всякому будет легко. Вот только не попалась бы ему жена с характером. Он по доброте не станет ей перечить, она его и скрутит в бараний рог.

Я смотрю на Короля – до свадьбы ему еще далеко. Нет, не такой растет человек, чтоб его кто согнул в бараний рог!

– Семен Афанасьевич! Вам письмо!

Лира мчится на всех парусах и машет белым конвертом.

Я всегда нетерпеливо жду почты. От кого оно, письмо? Что принесло с собой?

Знакомый почерк. О, да это Репин.

Из Березовой Поляны обычно получал я письма, написанные сообща. Часто писали Саня Жуков и Сергей Стеклов. Но от Репина это первая весточка. Я ждал ее давно. В письмах, которые я слал в Березовую, я не раз обращался к нему, но он не откликался, и это тревожило. Даже в горячке новой работы я много думал об Андрее – почему он молчит? И наконец-то вот оно.

Дорогой Семен Афанасьевич! – читаю я. – Все не писал Вам, все хотел сначала решить, а потом уж написать. Очень хотел ни с кем не советоваться, решить на свой страх и риск. Но вижу, что никак ни на чем не могу остановиться.

Месяц назад приезжал в Березовую мой отец. Вы знали, что он приедет? Я думаю, что знали. Приехал отец и зовет домой, и я не знаю, как поступить. Мне хочется остаться в Березовой, еще больше хочется поехать к Вам. Но и туда тоже хочется…

Перед словом «туда» несколько слов было зачеркнуто. Я вгляделся. Сначала Андрей написал «домой» – зачеркнул. Написал «к отцу и к маме» – зачеркнул. Видно, долго искал верного слова и остановился на неопределенном «туда».

Что же мне делать? – читаю я дальше. – Я бы хотел просто съездить, навестить, а потом уж решать. Что Вы мне посоветуете? Отец привез мне письмо от матери («мамы» было зачеркнуто). Она зовет. Владимир Михайлович говорит, что надо ехать. А как по-вашему? Отвечайте мне поскорее.

Андрей.

Советовать всегда трудно. Я показал письмо Репина Гале.

– По-моему, надо ехать к родителям, – сказала Галя. – А ты как думаешь?

Я подумал, поколебался и показал письмо Королю. Король прочитал, положил на стол, подумал немного.

– Я бы остался в Березовой, – сказал он наконец. – Так ведь то я. Я ни отца, ни матери не помню.

Работы было по горло, но что бы я ни делал, я думал об этом письме. То я видел Андрея, каким он был в первые мои дни в Березовой – самоуверенным, холодным и равнодушным.

То вдруг всплывало напряженное, чуть беспомощное лицо – так он слушал рассказы Ганса о Германии. То вспоминались отчаянные глаза, и я слышал срывающийся голос: «Семен Афанасьевич! Возьмите деньги!»

Каков он сейчас? «Он хорошо помогает нам. Он теперь руководит отрядом, и это у него вполне получается» – писал мне Николай Иванович. Но что за этим кроется? Привязанность к дому? Или роль командира льстит властной натуре Андрея? Я знал – это не прежний Репин, многое в кем изменилось; но ведь теперь я и требую с него по-иному. О ком он думает сейчас больше и ревнивее – о себе или о других?

Поздно вечером, когда все уже улеглись, я сел за ответное письмо. Долго лист бумаги лежал передо мною нетронутый, прежде чем я наконец написал:

Мой дорогой!

В жизни каждого человека непременно наступает такая минута, когда он должен решать сам и ничей совет не должен ему мешать. Думаю, такая минута настала и в твоей жизни.

Я слышал – ты хорошо работаешь, ты нужен в Березовой. Если хочешь, приезжай к нам, будем рады, и работы у нас здесь много, а с Николаем Ивановичем я бы столковался. Как видишь, ты нужен и в Березовой, и у нас в Черешенках, и, конечно, дома, там, где родился и рос. Одно скажу: к родителям можно ехать, только если ты уверен, что не принесешь им нового горя. А это решать тебе самому.

Жму твою руку и обнимаю тебя. Большой привет всем.

Твой С. Карабанов.

Ответ пришел через неделю:

Еду в Коломну. Спасибо Вам за все. Привет Галине Константиновне, Королю.

Настя была старше Леночки и в этой крепкой дружбе играла первую скрипку. О чем бы ни зашла речь, на все у Лены был один ответ: «Я как Настя!»

Но вот совсем нечаянно выяснилось одно обстоятельство, о котором никто не подозревал.

– М…а…ш…а… – назвала Лена буквы в какой-то книге, лежащей рядом с Галей.

– Ну, а вместе? – почти машинально спросила Галя.

– Ма…ша… – неуверенно сказала Лена.

Галя написала крупными печатными буквами еще несколько слов. Лена справилась и с ними.

Вот это был удар в самое Настино сердце. Лена читает! Она не могла вынести такого унижения: ведь она старше, ей осенью в школу – и, однако, она не умеет читать, а Лена читает… Настя молчала, но видно было, что ей невмоготу.

– Я тебя тоже научу! – предложила Лена.

– Мы тебя научим, к сентябрю будешь читать! – наперебой говорили остальные.

Коломыта ничего не сказал, но назавтра, вернувшись из школы, взял самое обыкновенное полено и принялся мастерить кубики. Настя и Лена сидели рядом и молча почтительно следили за каждым его движением.