Вот и наши будущие владения!

Два небольших одноэтажных дома смотрят друг на друга квадратными окнами, поодаль третий – совсем избушка на курьих ножках. Вокруг пустырь, а за ним стоят рядами коренастые разлапые яблони и зябнут на ветру.

Пустой, гулкий дом нагонял тоску. Хотелось поскорей приняться за дело. Хотелось, чтоб поскорей прислали ребят, чтоб были рядом Галя и Лена. Я ждал телеграммы, но она не приходила.

И вдруг рано утром раздался стук в дверь и знакомый мальчишеский голос крикнул:

– Принимайте гостей! Я кинулся открывать.

Леночку закутали так, что виднелся только кончик носа. На миг мне вспомнилось другое раннее утро. Ленинградский вокзал. Там тоже были Галя, Леночка, Король. Но там был еще и Костик.

Я встретился глазами с Галей и понял – она подумала о том же.

– У Галины Константиновны флюс, надо грелку, – деловито сказал Король, и через секунду из сеней послышалось:

– Эй, Лира, где тут у вас кухня?

Мы с Галей в четыре руки раскутывали Леночку, она со смехом отбивалась, крича свое обычное: «Сама!»

– Как доехали? Что Король? Его вам в провожатые дали?

– В няньки. Мне не позволил пальцем шевельнуть. И велел предупредить тебя, что обратно не поедет. У него там какое-то письмо к тебе, говорит – после этого ты уж ничего не скажешь.

Чудится мне или в самом деле у Гали голос изменился? Не такой, как был прежде, но и не такой тусклый, неживой, как в последнее время. Она очень бледна и устала, видно, и щека у нее распухла, но что-то милое, прежнее ожило в ней. Вот разговаривает, и голос потеплел, когда стала рассказывать, как вел себя в дороге Король.

– Даже надоел, знаешь! Ни встать, ни выйти на остановке. «Мне поручили…» – и дело с концом…

И в эту самую минуту за дверью Митькин зов:

– Галина Константиновна, кипяток!

В дверь протягивается рука с чайником, и Митя снова исчезает.

Через четверть часа он уже помогает на кухне готовить завтрак, беседует с нашей поварихой Марьей Федоровной, с Лирой. Но со мной он не хочет встречаться даже взглядом.

За столом все-таки говорю:

– Как же занятия, Дмитрий? Надо тебе скорей назад.

– А в здешней школе есть шестой класс?

– Ну вот.

Уж конечно всякий за столом сообразит: ехать назад Король не намерен. А когда мы остаемся одни, он отдает мне пачку писем и среди них одно, подписанное: «Председатель совета детского дома № 60 Александр Жуков».

Несмотря на такую официальную подпись, пишет Саня очень просто и хорошо.

Сильно скучаю за Вами, – читаю я. – Так бы и поехал вместе с Галиной Константиновной, но по всему понимаю, что нельзя. – А в конце стояло: — Мы решили, что на первых порах Вам нужны помощники, посылаем Короля.

Смотрю на Митю. Он отвечает спокойным, независимым взглядом.

– Семен Афанасьевич, – говорит он, – вы меня отослать не можете. Я не сам ехал – меня послал совет.

В тот же вечер я наведался в школу, где будут учиться вместе с сельскими ребятами и мои. До школы два километра, но дорога прямая – шоссе, по обе стороны обсаженное густыми липами; весной здесь не грязно, зимой не утонешь в сугробах. Сама школа – двухэтажная, кирпичная, окружена невысоким редким забором. Заведующий Иван Иванович Остапчук не очень рад нам. Нешуточное дело – принять шестьдесят новичков, да еще среди года. Но и не принять нельзя, не оставлять же их без учения до осени.

Шестьдесят человек! Кто они – маленькие или большие? В первый класс пойдут или в седьмой? Как будут учиться, не подведут ли школу? Кто станет потом считаться с тем, что ребята новые, собранные с бору по сосенке? В роно спросят процент успеваемости – и не погладят по головке, если процент окажется низким. Все это яснее ясного написано на птичьем, носатом лице Ивана Ивановича.

Выхожу из школы. Во дворе меня ждет моя верная тень – Лира, и мы идем в свои Черешенки.

Валит снег. Ускоряем шаг – хорошо бы добраться дотемна.

– Глядите, идут какие-то. Перегоним? – предлагает Лира, который любит всегда видеть перед собой ясную цель. Что за интерес просто так шагать – то ли дело перегнать кого-нибудь, обставить, натянуть нос! Итак, вперед!

Перед нами шеренга – четверо ребят. Догнать их – дело двух минут. Лира снисходительно улыбается, когда мы минуем эту четверку. Но нас окликают:

– Не знаете, где здесь Черешенки?

– А вам что надо?

– Детдом.

– Пойдемте вместе, – говорю, – нам по пути.

Лира настораживается, бросает на ходу:

– Я пойду, Семен Афанасьевич, – и, едва дождавшись моего кивка, со всех ног мчится к дому.

Я замедляю шаг, приноравливаюсь к новым спутникам, – они, видно, устали, особенно те, что поменьше.

– Откуда вы, ребята?

– Из разных мест, – не торопясь отвечает старший. – Я и вот он из Хмелевки. А этот из Винницы. А Настасья аж из-под Старопевска. Она еще в детдоме не бывала.

– А ты?

– Я? Был раз… Обратно в свое село пошел.

– Что ж так?

– А ну его, детдом. Безделье одно. Все кричат: того нельзя, этого нельзя. Грамоте учись. А раз я не хочу? Сами звонят: «Работай, трудись», а работать нечего.

Он умолкает. Ладно, поговорим пока с другим.

– Что же вы пустились в дорогу, на ночь глядя?

– А мы уж раз ночевали в роно. Что там делать? Велят: «Ждите сопровождающего». А сколько его ждать? Взял я их и повел. «Доведу», – говорю. Мне что, а ей вот… Устала, Настасья?

Настасья мотает головой и молчит.

– Давай руку, – говорю ей, – быстрей дело пойдет.

Застывшая рука без варежки, почти такая же маленькая, как у Леночки, совсем тонет в моей руке.

– Долго еще идти? – спрашивает старший.

– А вон там – видите ворота? Это и есть ваш дом.

– Скорей бы.

Идем молча. Понемногу согревается в моей руке маленькая доверчивая рука. И по этой руке я чувствую, что девочка очень устала, хоть и не жалуется.

– Ну вот, заходите. – И в ответ на вопросительные взгляды поясняю: – Да, да, я и есть заведующий. Пойдем познакомимся.

Настя в первый раз поднимает голову и тихонько высвобождает свою руку.

И вот все они в комнате. Нерешительно осматриваются, снимают пальто. Старший протягивает мне бумаги – тут направления и характеристики всех четверых.

– Чай готов! – влетает Лира. – Сейчас картошка поспеет! Правильно, он не терял времени даром.

– Ну, потом посмотрю ваши документы, сначала согреемся.

В столовой горит свет, на столе дымится кастрюля с картошкой, крупными ломтями нарезана пеклеванная паляныца. Лира с Митей так и сияют – очень довольны, что успели все устроить! Галя поднимается детям навстречу.

У Насти большой лоб и легкие русые волосы. Она упорно смотрит вниз, глаз ее не видно. Леночка сидит напротив нее и молча круглыми глазами глядит на новую девочку.

Тому, который со мной разговаривал дорогой, лет четырнадцать. Сейчас, при свете лампы, я могу его разглядеть. Лицо скуластое, но очень красивое, яркое: черные брови стрелами, глаза чистые, серые; крупный, красивого рисунка рот; темные кудрявые волосы не закрывают лба. Но лоб хмурый, угрюмое выражение, неприветливый взгляд.

– Тебя как звать?

– Василий Коломыта.

– А меня Мефодий Шупик, – говорит второй парнишка, должно быть, ровесник Василия. – Я своей охотой шел…

– Все своей охотой, – обрывает Коломыта, давая понять, что дорогой он наболтал лишнего и теперь жалеет об этом.

У Шупика вид тоже насупленный, веки опухли и волосы торчат космами. Он упрямо повторяет: