— Как у тебя сил хватает тянуть Лазаря? Все кишки вымотал... И так за полцены отдаю, хальное разорение, а ты верещишь.
— Сена надо купить, — протяжно вздохнул Василий. — Лошадь у меня, корова, они жрать затребуют, а у меня не наготовлено... Надо в Воскресенское ехать, к доброму человеку. А ты не жмись. — Василий усмехнулся. Я сейчас расквитаюсь дорогой монетой. Дороже золота для тебя будет.
— Как это?
— А так... На подозрении ты у Лушки Васиной. Быдто, значит, с умыслом сыночка в школу засунул, и спички дал с отцовским благословлением. Грозится вывести тебя на чистую воду. От верного человека вызнал.
Лука очумело вскочил, заморгал поросячьими глазами.
Когда Антонида узнала про покупки Василия, сердце у нее зашлось от радости: «Страшно остаться одной с ребенком... Ты не бросишь меня... Правильно, нам нужно хозяйство, чтобы сразу зажить независимо. Пусть пока маленькое, я помогу тебе во всем, я молодая, образованная, мы быстро поднимемся, будем стараться для нашего ребеночка... Приходи скорей, потолкуем с отцом, он поймет нас, благословит...»
Василий давно не был у попа, все отговаривался — то нездоровьем, то домашними делами. А в субботу заявился из церкви вместе с Амвросием. Антонида увидела его и обмерла от волнения, ноги стали тяжелыми, словно приросли к полу, дыхание перехватило, она побледнела. Василий поздоровался, будто с чужой, поглядел на нее, сказал с сожалением:
— Эва, какая вы стали... упитанная.
Амвросий провел гостя в горницу, крикнул оттуда:
— Ты, колода, собери повечерять.
С тех пор, как узнал, что дочь беременна, он не называл ее по имени...
Антонида принесла на стол ужин, замешкалась в дверях — не знала, уходить или остаться. Поглядела на Василия, может, подаст какой знак, но он смотрел в другую сторону.
— Иди на кухню, — приказал отец. — Сгинь с глаз, смотреть на постылую тошно.
Антонида ушла в тревоге: вдруг отец заартачится, пойдет против женитьбы... Он ведь такой упрямый...
Василий привстал, склонил голову.
— Благословите трапезу сию, батюшка.
Амвросии тяжело поглядел на него.
— Не до бога мне. Жизнь пошла кувырком. Ты девку мою разглядел? Добегалась, скоро рожать. На всю деревню посмешищем с нею стал: сам, говорят, был греховодник и девка в него удалась. Мне на бабью болтовню наплевать, не в ней беда. А что с девкой, с постылой, делать? Любил же как... Свет в окне была для меня, дороже всего. Теперь глаза на нее не глядят... С кем она, а? Молчит, не могу добиться. Лупить принимался, из дому изгонял, не говорит, с кем спуталась.
— Блудница, — поддакнул Василий. — Но ведь и другие человеки не без греха существуют.
Антонида подошла к двери, прильнула ухом. Отец говорил:
— У нас в селе не с кем ей, я всех перебрал в уме, ни один не подходит. Ей надо молодого, умного, красивого. Она на простого мужика не кинется. Образованная, разборчивая... Знаешь, что думаю: однако в городе она, когда с тобой ездила... Не замечал там ее? Соблазнил какой-нибудь негодяй, насулил златые горы. Так оно и есть, и по времени подходит... Скажи, с кем она там крутилась, ты же знаешь...
— Не ведаю, батюшка, — ответил Василий. — Не наблюдал.
— О господи, — с трудом выговорил Амвросий.
— В священном писании сказано, как народ в блудницу камнями кидал. Иисус Христос за нее вступился.
— Одно осталось — пристрелить суку. Хотел уже, но рука не поднимается.
— Не только у меня горе, — опять заговорил Амвросий. — Лука Кузьмич чуть не в голос ревет: Петька, сын Егора Васина, совратил его девку, дуру Катьку. В открытую живет с ней, у Луки вина требует... Такой парень, а на кого польстился? На тварь безмозглую, имени своего не ведающую. Лука плачет, не может понять, как они снюхались, чем она его взяла. Фроська, слышно, руки на себя наложить пыталась, да бог уберег, Лука вытащил из петли. Что творится, господи? Тупица такого парня отхватила, а моя, как пропащая, никому не нужна, таскает свое брюхо...
«Сейчас, сейчас Василий скажет, — томилась за дверью Антонида. — Мой, скажет, ребеночек. Прости, батюшка, полюбили мы друг друга, нет мне жизни без Антониды. Ну, как там все это говорится... Благослови, мол, на долгую, счастливую жизнь».
Она плотнее прижалась к двери.
— У каждого своя доля... Все в руках божьих, — вяло проговорил Василий. — В писании сказано: кесарю кесарево...
«Господи, — ужаснулась Антонида. — Что же это такое, что он говорит?»
— Судьба не в божьих руках, а в человеческих, — сказал Амвросий твердо. — Слушай, в другой раз не сказал бы... Смотрю на тебя, ты вроде человеком становишься. Есть изба, лошадь, корова. Будет и остальное. Одного нет — жены. А ты ведь не молодой.
— Праведны слова твои, святой отец...
— Женись, Василий. Хочешь, в ноги тебе упаду: женись.
— Что вы, батюшка...
— Верно говорю: обзаводись семьей. Вот мое слово: женись на Антониде, вызволи девку из срама, стань отцом дитяти непорочного, во грехе зачатого... Освободи меня от тяжести непомерной. Не бойся... Я Антониду уговорю, согласится, она в отчаянности, я вижу, отец ведь я... Женись, Василий. Никогда не позабуду твоей милости. Я тут же уйду из Густых Сосен, все тебе оставлю — дом, скотину, хозяйство — живи в удовольствие. Антонида станет верной женой, замолит свой грех. Прости ее, по глупости она, по молодости...
Амвросий вдруг заплакал.
— Бог отметит твою доброту, воздаст тебе полностью. Женись на Антониде. Хочешь, позову ее?
Антонида торопливо отступила от двери.
Радость вспыхнула в глазах Василия. Вспыхнула и тут же погасла. Он вспомнил — недавно на колокольне ему неведомо как послышался голос попа: «Шибко-то, зятек, не командуй. Здеся хозяин я. Моим горбом все нажито» Василий про себя усмехнулся: «Не, поп... Не один ты разумник. Я тоже умный, не проведешь. Ежели я обженюсь на Антониде, тебя со двора палкой не сгонишь».
Еще что-то прикинул в уме, сухо отозвался:
— Отец Амвросий... И свое дите бывает в тягость, а чужой пащенок еще хуже... Я Антониду не хаю, может, и ничего баба будет, а ребенка ейного пущай с божьей помощью воспитывает кровный родитель.
Антонида в беспамятстве добралась до своей комнаты, упала на кровать. Она ни о чем не думала, ничего не соображала, не видела. Ночью бессвязно кричала, билась в истерике, отец сидел возле, гладил ей голову, сменял на горячем лбу мокрую тряпку.
Чужому человеку могло показаться, что Лука и Нефед живут в мире и дружбе. На самом же деле между ними была скрытая вражда. Лука завидовал достатку Нефеда, а Нефед, когда мог, вредил Луке.
Они были разными людьми — Лука скопидом, жила, его все в деревне называли заедателем. Хитрый — расставит свои сети, развесит паутину, любой запутается... Нефед тоже скаредный, за копейку задавится, норовит выбиться в первые богачи. Бывает, что петух машет крыльями, будто собирается подняться в высокое голубое небо... Так и Нефед. Решил, например, поставить мельницу, кирпичный завод, лесопилку, кожемялку. А крылья-то выше забора и не пускают — сидит покамест в своей лавчонке...
Вечерком Лука навестил Нефеда.
— Ну, как живешь? Мельницу не поставил?
— Не, паря... Не поставил покуда.
— А лесопилку?
— Гляди, Лука, вдарю...
— А кожемялку?
— Да брось ты, леший, — взмолился Нефед. — Вроде и умственный мужик, а дурак.
Лука долго визгливо хохотал, вытирал рукавом слезы.
— Погоди, Нефед... А как у тебя... ой, не могу... как с партийной ячейкой? Еще не вступил в большевики?
Нефед принес на стол чайник, кружки, молоко.
— У тебя-то, Лука, что нового?
— Наповадился Петька ко мне. Не то, что ко мне, а к Фроське, значит... Я и думаю: как тебя, малец, изловить для нашей пользы. Клюнул на водочку. И повело его... Кажинный день у меня, Фроську вроде совсем позабыл, только водку ему подавай. А Фроська печется, жалеет его, глядеть умильно. Ну, думаю, ладно... Петька на крючке, надо, чтоб не сорвался. А он напьется, и брык с копыт, спать. Здеся, паря верное дело: через Петьку выведаем все ревкомовские задумки, какие они на нас путы готовят. Только его надо крепко держать за жабры, чтобы и хвостом не трепыхал. Еще глядишь, все так обернется, что и Фроська моя будет.