До этого года мало кто из приятелей или родственников Мелона умирал. Но сороковой год его жизни стал порой смертей. Брат его из Мэкона умер от рака. Ему было только тридцать восемь лет, и он стоял во главе оптовой фармацевтической фирмы. Том Мелон к тому же был женат на красавице, и Д. Т. ему завидовал. Но родная кровь сильнее зависти, и как только жена Тома позвонила, что брат при смерти, Мелон тут же стал собирать чемодан. Марта возражала против поездки, ведь он и сам болен; они долго спорили, и Д. Т. опоздал на поезд. Ему так и не привелось застать Тома в живых, а мертвое лицо было слишком сильно нарумянено, и тело высохло до неузнаваемости.

Марта приехала на другой день, как только нашла женщину, на которую можно было оставить детей. Мелон, как старший брат, имел решающий голос в финансовых вопросах. Дела оптовой фармацевтической фирмы были расстроены так, как никто и не подозревал. Том любил выпить, Люсиль — транжирила деньги, и оптовой фармацевтической фирме грозило банкротство. Мелон несколько дней проверял бухгалтерские книги и производил подсчеты. Покойный брат оставил двоих мальчишек, ходивших в среднюю школу, и, когда Люсиль объявили, что ей придется зарабатывать на жизнь, она сказала, что, наверное, устроится на работу в антикварный магазин. Но в тамошнем антикварном магазине не было свободных мест, к тому же Люсиль ровно ничего не смыслила в старинных вещах. От былой красоты у нее ничего не осталось, и она не так оплакивала мужа, как то, что он плохо вел дела и оставил ее неимущей вдовой с двумя подростками без всякого умения зарабатывать деньги. Д. Т. и Марта пробыли там четыре дня. После похорон, уезжая, Мелон оставил Люсиль чек на четыреста долларов, чтобы семья могла кое-как перебиться. Через месяц Люсиль поступила на работу в универмаг.

Скончался Кэб Бикерстаф, а Мелон разговаривал с ним как раз в то утро, когда он взял да и умер у себя за столом в Миланской энергетической компании. Мелон никак не мог припомнить, как себя вел и о чем разговаривал в то утро Кэб Бикерстаф. Все это было так обыденно, что нечего было бы и вспоминать, если бы в одиннадцать часов утра Кэб не навалился на стол и не умер тут же от удара. Когда Мелон подавал ему кока-колу и крекеры, он казался таким, как обычно, и с виду был совершенно здоров. Мелон вспомнил, что, кроме кока-колы, он попросил таблетку аспирина, но и в этом не было ничего примечательного. Войдя в аптеку, он сказал: «Ну как, очень надоела жара, Д. Т.?» И это тоже было естественно. Но Кэб Бикерстаф час спустя умер, и тогда кока-кола, аспирин, крекеры и стереотипная фраза сложились в таинственный узор, который навязчиво преследовал Мелона. Умерла жена Германа Клина, и его магазин был целых два дня закрыт. Герману Клину больше не приходилось прятать свое виски в рецептурной у Мелона, теперь он мог пить его дома. В это же лето умер и мистер Бирд, дьякон первой баптистской церкви. Мелон не был близок ни с кем из этих людей и, пока они были живы, ими не интересовался, но их смерти вплелись в тот таинственный узор, который неотступно приковывал внимание Мелона, хотя при жизни люди эти были мало примечательны. Вот так и провел свое последнее лето Мелон.

Он с трудом влачил свои дни, боясь обратиться к врачам и поговорить по душам с женой. Каждое воскресенье он ходил в церковь, но доктор Уотсон был проповедник простецкий, он обращался к живым, а не к тому, кто должен был умереть. Он сравнивал святые дары с автомобилем. Говорил, что людям время от времени нужно заправляться, чтобы духовная жизнь у них шла полным ходом. Его проповеди чем-то оскорбляли Мелона, хоть он и не мог бы сказать, чем именно. Первая баптистская церковь была самым большим храмом в городе, и ее владения стоили не меньше двух миллионов долларов. Дьяконы были людьми состоятельными. Столпами церкви — миллионеры, богатые врачи, владельцы коммунальных предприятий. Но хотя Мелон исправно посещал службу каждое воскресенье и все прихожане, по его же мнению, были людьми благочестивыми, он чувствовал себя как-то отчужденно. После каждой службы он обменивался с доктором Уотсоном рукопожатием, но не ощущал никакой близости ни с ним, ни с другими верующими. Он робел и стыдился говорить о смерти, несмотря на то, что родился и вырос в лоне первой баптистской церкви и не знал другого источника духовного утешения. Поэтому в ноябре, вскоре после того, как он вторично выписался из больницы, он надел свой новый спортивный серый костюм и отправился домой к священнику.

Доктор Уотсон поздоровался с ним не без удивления.

— А вы прекрасно выглядите, мистер Мелон!

Мелон в своем новом костюме был похож на мумию.

— Я рад, что вы зашли. Я всегда очень рад видеть моих прихожан. Чем могу служить? Хотите стаканчик кока-колы?

— Нет, спасибо, мистер Уотсон. Я хотел бы с вами поговорить.

— О чем?

Мелон ответил еле слышно и почти неразборчиво:

— О смерти.

— Рамона! — заорал мистер Уотсон служанке, которая тут же прибежала на зов. — Подай нам с мистером Мелоном кока-колы с лимоном.

Пока подавали напитки, Мелон то клал свою тощую ногу в дорогих фланелевых брюках на ногу, то снова ее снимал. На бледном лице горел румянец стыда.

— Понимаете, — сказал он, — вам же сам бог велел разбираться в таких вещах.

— В каких вещах? — спросил доктор Уотсон.

Мелон, наконец, осмелел:

— Насчет души и того, что происходит в загробной жизни.

Имея двадцатилетний опыт, доктор Уотсон мог произнести в церкви проповедь о душе, но у себя дома, один на один со своим прихожанином, он вдруг смутился и пробормотал:

— Не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, мистер Мелон…

— Мой брат умер, у нас в городе умер Кэб Бикерстаф, умер Бирд, и все это только за последние семь месяцев. Что с ними происходит после смерти?

— Всем нам суждено умереть, — произнес пухлый бледный мистер Уотсон.

— Другие люди даже и не знают, когда они умрут.

— Всякий христианин должен готовиться к смерти. — Доктор Уотсон считал, что разговор принимает слишком мрачный оборот.

— Но как готовиться к смерти?

— Праведным житьем.

— А что такое праведное житье? — Мелон никогда не крал, редко говорил неправду, и единственная измена за всю его жизнь — правда, он и сам считал ее смертным грехом — была совершена много лет назад и длилась всего одно лето. — Скажите, доктор Уотсон, что такое вечная жизнь?

— Для меня это продолжение жизни земной, — сказал доктор Уотсон — только более яркое. Отвечает это на ваш вопрос?

Мелон подумал о бесцветности своей жизни и спросил себя, может ли она стать ярче. Неужели загробная жизнь — это вечная скука, и поэтому он так судорожно цепляется за земное существование? Его пробрала дрожь, хотя в доме священника было жарко.

— А вы верите в рай и ад? — спросил он.

— Я не слишком большой догматик, но я верю, что жизнь, которую человек прожил на земле, предопределяет его вечную жизнь.

— Ну, а если человек не делает ничего особенного, ни хорошего, ни дурного?

— Человеку не дано решать, что хорошо и что дурно. Бог видит истину, и он наш спаситель.

В эти дни Мелон часто молился, но о чем он молится, он не знал. Бессмысленно было продолжать разговор, раз он не получил ответа. Мелон аккуратно поставил стакан с кока-колой на кружевную салфеточку и встал.

— Что ж, большое спасибо, доктор Уотсон, — невесело сказал он.

— Я рад, что вы зашли со мной побеседовать. Мой дом всегда открыт для моих прихожан, если им хочется побеседовать на духовные темы.

Мелон брел сквозь ноябрьские сумерки, отупев от усталости и бессмысленности этого разговора. Веселый дятел гулко долбил телефонный столб. День был тихий. Только дятел и нарушал окрестную тишину.

Странно, что Мелон, любивший напевные стихи, все время вспоминал прозаические строки: «Величайшая опасность — потерять самого себя — может подкрасться к вам незаметно, словно ее и нет, любую другую потерю — руки, ноги, бумажки в пять долларов, жены и т. д. — вы непременно заметите». Эти слова, нелепые, трагические и обыденные, как его собственная жизнь, вторили медному бою городских часов нестройно и фальшиво.