- Во имя Господа Бога всемогущего, что в благости своей заботится о каждой твари, земной и подземной, я даю вам хлеб ваш насущный! Славьте бога единого! Постучите в его честь!

И триффиды стучали, стучали загадочными отростками. Хлопья падали на листья и впитывались. Каждый благословленный этим касанием триффид вздрагивал и отходил от собравшихся на свободное место. Могучие корни вонзались в землю, и растение замирало. Поникал безвольно ядовитый отросток.

- Обалдеть, - вполголоса произнесла Вероника.

- Ты будешь стрелять? - поинтересовался я.

- Что? А, прости, нет, конечно.

Ствол исчез. Я с трудом набрал воздуху в стиснутую будто стальным обручем грудь и сказал:

- Ты не понимаешь, он ужалил меня...

Я почувствовал, что падаю, но самого падения уже не запомнил. Будто рухнул в океан тьмы. Прохладный такой, освежающий и нежный.

Но даже в черных небесах над черным океаном, волны которого меня баюкали, горели вместо звезд желтые цифры: 19:20:53. Последняя цифра все время менялась. Видимо, раз запустив эти воображаемые часы, я уже никогда от них не отделаюсь. Интересно, папа не будет возражать, если они расположатся прямо под надписью "Who cares?" В конце концов, я ведь имею право вносить коррективы в интерьер.

- Ты заткнешься или нет? - Громом прогремел голос Вероники. - Его триффид ужалил!

Я увидел ее саму - огромное изображение, во все небо. Согнувшись, она тащила... Хм... Наверное, меня. Значит, у меня открыты глаза? Странно.

Что-то говорит Джеронимо. Вероника бросает меня, поднимает пистолет.

- Слушай, братец, вынимай-ка свои гениальные мозги из жопы и делай чудеса! Потому что если он сейчас тут дуба врежет - у меня как раз две пули остается.

Все заслонила страдальческая рожа Джеронимо.

- Николас, - жалобно протянул он. - Эта престарелая грымза не хочет верить, что ты в норме. Я понимаю, что ты только-только получил дозу, но, может, хоть моргнешь, чтобы дать этой бестолочи понять, что умирать не собираешься?

Рядом с ним появилось обеспокоенное лицо Вероники. Не знаю уж, какие страшные ресурсы я задействовал, но, кажется, моргнуть получилось.

- Видишь? - посмотрел Джеронимо на сестру. - Он в порядке, потому что заранее принял антидот.

- Какой еще антидот? - недоумевала Вероника.

- Семечки. Пока ты орала на меня в лаборатории, он вышелушил из Фрэдди почти все семечки и, видимо, большинство сощелкал. А это - единственное противоядие, превращающее яд триффида в какой-то психотропный препарат. Кстати, раз уж его открыл я, имею право наименования. Препарат будет называться - "джероним". - Тут он растопырил пальцы, как новый русский с карикатуры, и, понизив голос, сказал:

- Ты под "джеронимом", Николас. Наслаждайся.

Я сразу поверил его словам, потому что в этот миг ко мне подплыла зеленая собака на красном катамаране. Такое и впрямь увидишь только под "джеронимом".

Рядом с Джеронимо вновь появилась обеспокоенная Вероника.

- Хочешь сказать, он оклемается? Как скоро?

- Точно сказать не могу, но ближайшие полчаса ему нужно концентрироваться на чем-то реальном, чтобы мозг не перепутал, куда оклемываться. Можешь сидеть рядом с ним, держать за руку и шептать на ушко нежности. Или, если тебе неудобно, могу я. Эй, Николас, давай выбирай: если хочешь, чтобы нежности шептала Вероника - моргни сто шестьдесят четыре раза. Если я - два раза. А если хочешь, чтобы Алена показала танец медсестрички - один раз.

Я сделал все, что мог, и даже больше.

- Поверить не могу! - закатила глаза Вероника и тут же исчезла.

- Отличный выбор, дружище! - щелкнул пальцами Джеронимо. - Поверь, шоу того стоит. Ну скажи, неужели наше путешествие так уж плохо? Когда ты в последний раз закидывался наркотой и смотрел стриптиз?

Джеронимо исчез, появилась улыбающаяся Мышонок в белом халате. Наклонилась надо мной, что-то делая сзади. Не то подушку подложила, не то еще что-то - в общем, ракурс поменялся.

Мышонок отступила к двери незнакомой комнаты и, коснувшись выключателя, приглушила свет. Заиграла музыка. Хором с солистом Мышонок пропела:

- Come with me

Into the trees

We'll lay on the grass

And let the hours pass...*

Потом она расстегнула верхнюю пуговку халата, и танец начался.

* Песня "Striped" группы "Depeche Mode"

--

Глава 13

Снаружи орали. Это первое, что я понял, когда сознание начало постепенно возвращаться: снаружи немилосердно блажили как минимум человек пять, то хором, то по очереди. Разбирая поначалу отдельные слова, чуть позже - предложения, я более-менее сориентировался в происходящем. Двое - кажется, Седой и Русый - костерили Джеронимо, обещая ему за то, что он сделал, не только химическую кастрацию, но и четвертование, а потом - многократное клонирование и жестокое убийство всех клонов.

С другой стороны выступал Джеронимо. Неутомимый enfant terrible играл в защите и нападении, кажется, не прерываясь даже на дыхание. Когда говорили старцы, он декламировал стихи Библии, пел песни, рассказывал анекдоты, а как только оппоненты выдыхались, переходил в атаку и напоминал выставленные советом условия, ни одного из которых он не нарушил, а потому шли бы оба старца обниматься со своими подсолнухами.

Джеронимо поддерживали двое. Робкий и вкрадчивый голос Черноволосого почти не пробивался сквозь крики основных спорщиков, а вот зычный рев командира, обещающего лично поставить [убрано цензурой] и [убрано цензурой] в [убрано цензурой] любого сраного умника, который посмеет нарушить уговор.

Иногда, когда угрозы в адрес Джеронимо перехлестывали через край, вступала Вероника и спокойно рассказывала, как перебьет в полном составе всех умников и умниц, начиная с Совета и заканчивая последним задрипанным поэтишкой, если ей хотя бы покажется, что ее брата обижают. А поскольку командир тут же выражал полную солидарность и готовность подтаскивать боеприпасы для осуществления акции, старцы временно меняли тактику и переходили к безадресным сокрушениям по поводу разомкнувшегося биоцикла.

Я открыл глаза и увидел Мышонка в полном облачении. Она, зевая, сидела рядом с кроватью и листала газету. Интересно, танец правда был, или мне все привиделось под "джеронимом"? Спрашивать как-то бестактно, и я, ожидая, пока старая добрая подруга-боль привычно расползется по телу, присмотрелся к газете.

"Демократия", - гласило название. Сразу под названием - фотография улыбающегося юноши в траурной рамке. Фотографию обрамляли строки не читаемого с такого расстояния текста, а заголовок заставил меня болезненно поморщиться: "Редакция "Демократии" прощается с Педро Амарильо". И ниже, чуть помельче: "Пришельцы не только убили его и надругались над останками, но еще и уничтожили самую возможность погребения, превратив триффидов в обычные растения!"

Я непроизвольно застонал. Бедный Педро! Сколько ж еще мы будем над ним издеваться?

Мышонок, услышав мой стон, мигом свернула газету и подскочила к кровати.

- Очнулся? - На губах неизменная улыбка. - Слава богу! Часов двенадцать, наверное, прошло.

- Тринадцать с половиной, - уточнил я. - Можно воды?

Кивнула, убежала. Я, с трудом ворочая шеей, оглядел комнатку, в которой находился. Обстановка простенькая: две кровати, диван, пара стульев, в углу - кухонный уголок с раковиной. Глобальное отличие от того помещения, куда нас отвели после суда нашлось лишь одно: дверь в туалет.

- Вот! - подбежала Мышонок со стаканом воды. - Кушать будешь? Я как раз грибов пожарила. Там туалет. И душ. - Она показала на замеченную мной дверь.

- А что это за место? - поинтересовался я.

- Как? - удивилась Мышонок. - Это моя комната, живу я здесь.

- Мне кажется, я ее видел. Краем глаза. Здесь была...