— Пан Пекар, я пожертвую собой! — шепчет Каролу в ухо имитатор Дуланский. — Во имя искусства! Я явлюсь добровольцем!

И решительно шагает к вертолету. Через минуту добровольца Дуланского засовывают в жесткую, необработанную шкуру, прикрепляют ему рога, привязывают ремнями и канатами. Из толпы статистов, не иначе, раздается сакраментальная фраза:

— Если бы она еще умела стряпать!

Но растроганный Пекар тайком вытирает слезу.

Однако ему не дают прочувствовать эту минуту редкостной бескорыстной дружбы. Неопределенного вида серый человечек с портфелем, полным бумаг, оттаскивает его за сосну. Неизвестно почему он говорит загадочным полушепотом, как граф Монте-Кристо:

— Кстати, пан Пекар! Раз уж вы начали об этом разговор… Мы в рамках бухгалтерии подсчитали, что на семь-восемь килограммов кормов, которые полагаются козе в среднем на один съемкодень, она должна производить от двух до трех литров молока…

— Так приблизительно и получается, — согласился Пекар. — Хотя стрессовые ситуации и нерегулярный режим дня делают свое, поверьте мне.

— Верю. Но молоко-то должно быть здесь. Этой молочной продукции кинематография пока еще не получила ни литра, налицо утечка ценного продукта! А после мы удивляемся, почему тот или другой фильм стоит миллионы! Если бы каждый уносил молоко себе, хозяйничал на студии, как у себя дома, мы не досчитались бы ого-го каких сумм. Этак все захотят пасти здесь овец.

— Почему вы тыкаете пальцем именно в меня? Посмотрите вокруг себя, и вы увидите, какие творятся дела! Я мог бы вам рассказать, куда исчезают доски, обои, оборудование!

— Конкретно, пан Пекар, конкретно!

— Хорошо. Вы не заметили, как Капсюль-детонатор использует казенное такси для личных целей?

— Это ваши домыслы. Одна баба сказала. Мы начнем хоть с мелочей, но конкретных.

— Извините, вы что, хотите, чтобы я отдавал вам молоко, которое надою?

— Извиняюсь, не все, только часть, соответствующую по часам съемки. Знаете, у нас такая идея, вам могла бы помочь наша молодежь, или там Красный Крест, или еще какая-нибудь организация. Мы повесим на доску в коридоре объявление. Пусть сотрудник, который интересуется молоком, назовет себя и укажет требуемое количество…

— Ну уж извините, — протестует потрясенный Пекар. — Талант, способности козы являются полным достоянием кинематографии, но молочный продукт остается частной собственностью.

— Вот они, пережитки-то частного предпринимательства! Ведь вам за козу платят, что положено!

— Ну, это еще как сказать! Вы, по всей вероятности, имеете в виду единые тарифы оплаты животных, устаревшие и опровергнутые жизнью гонорарные ставки? Нет, я не боюсь этого сказать! То, что моя коза получает столько же, сколько безмозглая черепаха, лягушка, крот и прочие слаборазвитые животные, что, в конце концов, оспаривал даже сам Дарвин? Или, может быть, бы отрицаете теорию относительности? Только этим прогресса вы не остановите. Где обещанное уже много лет назад дифференцированное тарифицирование животных, где разделение животных на художественные классы?

— Над этим ведется работа… Нельзя же все сразу…

— Вы обещаете уже сто лет!

— Сейчас это просто невозможно. Бюджет утвержден, фонды исчерпаны. Людей не хватает. Нам в бухгалтерии необходима еще одна единица. Но вы не стройте из вашей козы какую-то Лиз Тейлор…

— Вы думаете, сказали что-то остроумное? Вот и смейтесь над собственным невежеством. Тейлор осталось играть по крайней мере еще лет тридцать, хотя ей уже самой дважды столько. А коза, любезнейший, живет всего около десяти лет…

— Ну-ну, не перебарщивайте…

— Средняя продолжительность ее экономического использования — восемь лет, тут вы уже ничего не измените. А художественная карьера и того короче. Ведь беременность у козы тоже длится пять месяцев, вы, умник! Будьте довольны, что за эти гроши она отдает все, на что способна, выполняя все ваши адвокатские пункты договора о выступлении. И никогда не сбивается на шаблон, как эти ваши Белла и Себастиан[120] с высунутым языком, гу-гу-гу! Истасканные трюки, костыли для безликой серости…

— Пожалуйста, дело ваше, каждый что посеет, то и пожнет. Но — гу-гу-гу — это уж слишком, я бы вас попросил!

— Меня вы тоже своими претензиями не запугаете, я знаю, что можно, а что нет! А если мне захочется сказать гу-гу-гу, так я возьму и скажу…

Посрамленный бухгалтер что-то еще ворчит о дисциплинарном расследовании, проверке и контроле, но все же начинает отступать, воздушный вихрь от вертолета вырывает у него из рук бумаги и портфель.

Штаб между тем подготовился к проведению воздушной сцены: неведомо почему на песчаном утесе появилась статуя Дидро, Дуланского засунули в козью шкуру, не слушая его протестов против бесцеремонного обращения. Больше всех при этом старались помочь, как это ни странно, Эльвира с Гутфройдом.

— Тихо, прошу! Камера, звук, поехали…

Вертолет тяжело подымается с земли, словно по осени откормленный гусь с деревенского двора, штаб внимательно следит за его полетом. Вдруг все вскрикивают, увидев стремительное падение Дуланского. Вокруг неудавшегося авиатора собралась толпа, а вертолет кружит и кружит с обрывком буксирного каната на хвосте.

— Стоп, стоп! С вами ничего не случилось? Получилось неплохо, надо повторить! Прекрасный кадр!

— Ни за что! — клянется Дуланский. — Кто-то нарочно кое-как привязал меня!

Гутфройд с Эльвирой хитро улыбаются друг другу, и дунайский волк пренебрежительно бросает:

— Не понимает шуток!

Пекару пока здесь делать нечего, он может смотаться в город. Ему есть что устраивать, близятся гастроли Национального оперного театра в Югославии. Лично у него паспорт в порядке, но с козой, которая с успехом выступает в опере «Порги и Бесс», у него проблемы. Добрая половина его блокнота исписана заданиями, которые он должен выполнить, чтобы поразить требовательную югославскую публику.

Он уже подал письменное заявление в соответствующее Государственное ветеринарное управление, и оно дало письменное согласие. Районный ветеринар тоже выдал нужную справку, где были приведены данные прививок и диагностических медицинских обследований, но, выдавая ее, ветеринар обратил внимание Пекара на то, что действительна она лишь для кратковременного вывоза и обратного ввоза животных (например, на выставки, вязку собак или в туристические поездки). О гастролях оперы, иными словами, о турне, здесь не упоминалось, хотя, по мнению Пекара, с общенациональной точки зрения это важнее, чем какая-то туристическая поездка или то самое с собаками, о чем порядочному человеку стыдно вымолвить вслух.

Все это он уже преодолел, но главные заботы были еще впереди. Теперь ему был нужен документ, на основании которого коза сможет покинуть нашу территорию. Самое сложное было то, что документ этот должен был быть написан на двух языках, на словацком и на языке государства, в которое животное направляется. Он не знал, на какой язык переводить, на сербский или хорватский, к тому же все переводчики на эти языки отказывались, дескать, им неуместно переводить ничего, кроме художественной литературы. А текст-то был простейший: адрес и место вызова, да справка, что коза проживает в населенном пункте, где не было случаев заболевания бешенством и карантина для травоядных животных вследствие эпидемии.

В общем, Пекару приходилось изворачиваться так и этак. К счастью, театральные мастерские взяли на себя заботу о перевозке козы, точнее говоря, производство предписанного транспортного ящика. Ибо такой ящик для млекопитающего должен отвечать многим строжайшим предписаниям! Например, дно должно быть покрыто непроницаемым слоем, картоном, поливинилхлоридным пластиком, по обеим сторонам в нем должны быть вентиляционные отверстия, а также кормушка и поилка, ящик должен обладать такой прочностью, чтобы была гарантирована безопасность людей, и, сверх того, он должен быть сконструирован так, чтобы его можно было заколотить после таможенного досмотра. Художникам сцены пришлось помучиться, пока их проект с третьего захода прошел комиссию.