Мишо еще раз погладил рукой и глазами книги, вздохнул и похлопал в заключение Пекара по плечу:

— Монголия — страна будущего, поверь мне! Потрясно.

Это значило, что Пекар может идти, хотя он как раз собирался обогатить энциклопедические знания Мишо сведением, что во вселенной не существует времени. Наверное, Мишо со вниманием выслушал бы эту мысль.

Вот так Мишо и лишился важного научного открытия, так же как Пекар не дождался кофейку, ибо это гибель для сердца.

Пекар вышел и отправился шататься по коридорам, опьяненный, как велосипедист, победивший на велогонках. Он с трудом попал в патерностер, из которого на каждом этаже раздавались его стоны:

— Пошел в нору, пошел в Монголию… Пошел в нору… Пошел в нору…

На первом этаже он даже не успел выпрыгнуть, но, к его большому удивлению, кабина в подвале не перевернулась, а честно вынесла его обратно на свет божий. Швейцар полушутя погрозил ему пальцем.

По правде говоря, подумал он наконец на свежем воздухе, ты дурак. Даже какая-нибудь Алжбета Батори[94] и та знала лучше, чем ты, что деньгами человеку в искусстве не пробиться.

7

КАНТАТА О ТРЕТЬЕЙ ПЛАТФОРМЕ

Сегодня как-то мало кантат, раньше их, сдается, сочиняли больше. Не то музыканты стали ленивей, не то у них другие заботы, только факт остается фактом, мы уже давненько не слыхали — и ты, любезный читатель, разумеется, тоже — хорошенькой хвалебной оды в честь третьей платформы Главного вокзала, хотя всем очевидно, что она чертовски этого заслуживает.

Но пока оркестранты настраивают свои скрипки, мы, с вашего разрешения, воспоем третью платформу, своим, быть может, и неумелым, но отнюдь не фальшивым голосом.

Третья платформа — пуп земли, оазис, стабильность. Платформа, на которой можно даже плакать, хотя, конечно, лучше этого не делать. Когда в «Файке», «Корсо», «У Грязного» и даже «У коня»[95] запирают двери, опрастывают полные пепельницы, ставят стулья вверх ногами на столы и отказываются начать еще одну бочку, город ложится спать. Не каждый мечтает о роскошных ночных ресторанах с шикарными танцовщицами, не у каждого ведь есть соответствующий пиджак и галстук, без которых туда его, в конце концов, и не впустят. Не говоря уж о полном кошельке. Вот тогда по городу начинают блуждать в одиночку и парами граждане с хозяйственными сумками в руках в тщетных поисках уголка с добродушным продавцом пива, который осуществил бы их страстные мечты о единственной, последней пол-литровой кружке. Как ручейки стекаются к реке, которая победно течет к вечному морю, так третья платформа Главного вокзала — прибежище для тех, у кого пересохло в горле. Третья платформа — добрая мать, которая не отвергнет незадачливых сыновей. Поздним вечером она приласкает обездоленных, и ранним утром жаждущие ночные птицы, которым предстоит домашний допрос, пользуются ее добротой. В очереди за пивом перед киоском встречаются старые знакомые, обмениваются мыслями и опытом. Потом на пустых бочках и брошенных багажных тележках устанавливается взаимопонимание. Друзья приветствуют друг друга, там и тут, как огонек, вспыхнет песенка, нет недостатка в шутках, сигарету тебе подарят, и спичка тоже найдется. Из толпы около киоска никто никуда не уезжает, никто не спешит. Такова третья платформа, дар жаждущему человечеству. Сколько мудрости скрывается в будничных, услышанных вполуха фразах!

— Думал, высохну, как та смоковница в Сахаре!

— Не лезь вперед, как лютеранин на небо!

— Я — Европа, кровоточащая всеми растравленными ранами…

Случайный посетитель поставил бумажный стакан с пивом на свободную багажную тележку. И не успел даже удивиться, как легко он лишился напитка, так как тележка ни с того ни с сего исчезла в глубинах вокзала вместе с грузовым лифтом. Знатоки сразу же наставили его народной мудростью:

— Держи стакан в кулаке, а то его отправят багажом в Филяково!

На свете нет более идеального места, чтобы переждать глухой промежуток между первым пеньем петуха и открытием заведений общепита!

Среди слегка обросших поклонников этой общественно полезной аномалии общепита мы встретим и нашего знакомца Юлиуса Гутфройда, дунайского волка. Он тоже не прочь принять участие в сем радостном пиршестве. Он уже отволок вниз по лестнице в подземелье матрац и сейчас возвращается со здоровенным фикусом, на одном из кожаных листьев которого наклеен ярлык камеры хранения.

Ястребиным глазом Гутфройд высмотрел прилично одетого чиновника, который спешит по служебным делам в Прагу, ругаясь про себя, что не взял билет на самолет. Чиновник робко защищается простым и элегантным портфелем для деловых бумаг, но Гутфройд в своей жажде неудержим, как камнепад. Он гонится за беднягой по пятам в вагон первого класса, потом в бесплацкартный вагон и через минуту выходит без фикуса, зато с банкнотой в десять крон. Скорый поезд «Словацкая стрела» отправляется с вокзала без опоздания, из одного окна растерянно высовывается чиновник с фикусом, ища глазами его бывшего владельца, чтобы спросить, переносит ли растение жидкое удобрение «ОБ».

Любимой закуской Гутфройда к первому утреннему пиву является копченая селедка, завернутая в старую газету. Эта пища дает его организму основные минеральные соли и витамины, выполняя попутно и просветительные задачи.

Гутфройд уселся на багажную тележку подальше от лифта, справа у него пиво, на коленях расстелена газета. Сегодня ему попалась страница с культурной рубрикой, от чего он не в восторге — там не печатают «Черной хроники»[96]. Взгляд его случайно падает на нечеткую фотографию. Со снимка ему улыбается добрая душа Карол Пекар в обнимку с козой.

Медленно, по слогам Гутфройд читает надпись под снимком:

— Легкий, ненавязчивый юмор… дышит… со снимка нашего фото… фоторепортера со съемки… ключевой сцены новой оригинальной комедии… Фото Гуштафика… Фото Гуштафика…

Гутфройд смотрит невидящими глазами на проходящий мимо товарный состав и, хотя иной раз по табличке на паровозе с удовольствием подсчитывает количество осей и максимальную скорость, сейчас оставляет это без внимания. Он, собственно, еще не осознал, какая метаморфоза произошла с его козой.

Гутфройд встал и сделал несколько нерешительных шагов по перрону, выискивая глазами среди пассажиров железнодорожную милицию. Он еще не знает, как ему вести себя в новой ситуации, но в нем поселилось странное чувство неудовлетворенности. Как будто кто-то его обманул, что случалось довольно редко. Как будто кто-то его обворовал, хотя он еще не знает кто и, главное, что у него украли.

Как будто ему сказали, чтобы он почистил ботинки, ибо придет Микулаш[97] с подарками, а Микулаш не пришел, потому что еще только апрель.

Он подошел к знакомому, дремлющему на скамейке без спинки, и встряхнул его.

— Я опоздал на поезд в Куты в четыре тридцать… — находчиво отозвался знакомый, не открывая глаз и заученным движением протягивая Юлиусу паспорт.

— Полюбуйся! — встряхивает его Гутфройд. — Это же моя коза!

Разбуженному непонятно волнение Гутфройда, он переворачивает газету на другую сторону, не скрывается ли объяснение там:

— Они ее у тебя свистнули? Заяви «Двум львам»[98].

— В милицию? Я? — спрашивает дунайский волк недоверчиво, будто его уговаривают выдать компаньонов по крупному ограблению поезда.

Такую возможность он отвергает начисто. Неизвестно почему, но у них там предрассудки по отношению к людям его типа. Должно быть, кто-то когда-то все как-то испортил, и с тех пор одетые в форму смотрят на людей с не совсем чистым паспортом с неизменным подозрением.

Знакомый тем временем прочитал по слогам и другую страницу газеты и тотчас же сунул Гутфройду под нос объявление на полстраницы.