Насильственно затащенных заботливо усаживают на низенькие стульчики, назначение которых — подчеркивать и мотивировать восточное название кафе «Маленький Мук» и вызывать в посетителях сочувствие к Южной и Северной Азии глобально. Затащенные в лучшем случае желают двойной кофе и немножко поспать, фасолевый суп в «Кристалл-баре» ночью выгонит из них последние остатки кессонной болезни. Вот так!

Кругом шум, оживление, именно здесь разговоры о служебных проблемах приобретают подлинно свободный тон. Не один подчиненный перешел здесь на «ты» с вполне человечным непосредственным начальником и сейчас объясняет ему, как поступал бы, будь он на его месте. Совершенно по-другому и лучше — такова уж характерная черта подчиненных, которые перейдут на «ты» с начальством.

На капитанском мостике неустрашимая официантка с решительным видом нажимает рычаги венгерской кофеварки, пар в котле есть, остается только крикнуть а мегафон приказ поднять якорь.

Один из насильственно вовлеченных облокотился на плечо Пекара, затолкал его в уголок к козе и довольно улыбается во сне сладкой улыбкой робкого читателя лирики Щипачева. На мгновение очнувшись, он шепчет Пекару в ухо свой сладкий секрет:

— Хатрло Адамец — король, белые ангелы — чемпионы[89].

В дверях появляется странный Янко; осторожно перешагивает мешок с кустами «Девинской крупноплодной», переговариваясь с кем-то по пути к столику:

— Привет, Шане! Как дела?

— Воюем, воюем. Про меня не забыл?

— Ты что, меня не знаешь?

— Я был там-то и там-то, сам знаешь, устроил то-то и то-то.

— Да ну! Долгонько же это тянулось!

— Все было так, как я тебе говорил.

— Вот видишь!

— Посмотрел бы ты, как они извивались!

— Не имеют права, ноль очков.

— Эти не со мной. Просто сели рядом! — быстро объясняет Пекар Янко, чтобы тот не подумал, будто он имеет отношение к буйной компании за столом. — Вам привет от Мики, мы вспоминали старые студенческие времена…

— Я на секунду. Спасибо, не курю. Заказывать ничего не буду, у меня впереди еще масса дел. Может, как-нибудь в следующий раз. В нашем деле нового ничего нет?

Янко задал вопрос, который, собственно, намеревался задать ему Пекар. Владелец козы только рот открыл, впал в столбняк от удивления при таком повороте, пока его не начала жечь горящая в руке спичка. Но странный Янко никого надолго не оставляет в состоянии изумления, он сразу же продолжает:

— Знаю, знаю, помню, случай запутанный. Я не забыл, чертовское дело. Не вижу причин, почему это не должно получиться. Пока никого против, лишь бы нам самим не споткнуться. У вас есть время? Если вы в этом заинтересованы, то сделаете. Случайно повезло. И зачем только эти вузы, если мне приходится разыскивать переводчика с английского! Наше счастье, наше право.

— Я чуть-чуть знаю венгерский, да и то с балатонским акцептом, — мнется Пекар, не решаясь повторить поговорку Янко про ноль очков. — Немсабат[90] прятать под пальто сигареты и прочее в этом роде…

— Хватит кухонного английского. Стоишь у двери — не сетуй, если ударят. Понедельник крайний срок. Ведь не отдам же я это первому встречному. Это значило бы нагадить в собственное гнездо. Ну, хотя бы изложить содержание, важнейшие мысли…

— Но я действительно…

— Я знаю, это не бог весть что. Но надо смотреть вперед. Будет многосерийный телефильм, это уж железно. Профессиональный перевод всегда имеет будущее. Кто этого не понимает, ноль очков.

Странный Янко, собственно, лишь прошел через кафе, не сел и не остановился, только пробился между стульями, и весь разговор происходил на ходу. Сейчас он, предупреждающе подняв указательный палец, быстро исчезает в пространстве за мешком с кустами смородины. Безусловно, он не творческий работник в узком смысле, согласимся и мы, любезный читатель, но он, конечно, отличный менеджер.

После его ухода на столике перед Пекаром осталось толстенное научное сочинение на абсолютно иностранном языке. С обложки щерится сияющий красками доисторический ящер, словно он только-что услышал из огромных хвощей на втором плане какой-то скабрезный допотопный анекдот.

Если бы Пекар в эту минуту поднял голову, он увидел бы у входа продюсера Мартушку, замешкавшуюся перед крупноплодными кустами, как перед Рубиконом. Но вместо Карола ее заметил неожиданно очнувшийся соня, прикорнувший на его плече. Он громко присвистнул и попытался завязать знакомство:

— Проклятье, барышня, не знаете случайно, сколько сейчас времени? Что вы делаете сегодня вечером?

Своим свистом он отпугнул ее, как робкую лань.

В тот же вечер мы видим Пекара дома, склоненным над тетрадью в линейку. Сидя за кухонным столом, он мучается над переводом с абсолютно иностранного языка. Он точит карандаш, как будто от этого зависит качество перевода, листает миниатюрный разговорник, который одолжил у соседа-инженера, блуждает глазами по кухне и отчаянно повторяет указания Янко.

— Достаточно кухонного английского, достаточно кухонного английского…

В голове у него никак не укладывается, что общего имеет кухня с бронтозаврами, о которых идет речь в книжке.

К тому же под окнами группка подростков играет на гитаре и срывающимися голосами напевает иностранные мелодии. Их вытье действует Пекару на нервы, в отчаянии он открывает окно и кричит в темноту, где двигаются огоньки сигарет:

— Эй, братва! Не бойтесь, я не из дружинников! Не знаете, случайно, что на английском означает «The»?

Подростки некоторое время совещаются и наконец принимают решение:

— «The» — означает The Rolling Stones. Такой ерунды и не знаешь?

— А-а.

На кухне, как тень отца Гамлета, появляется Эльвира в ночной рубашке. Ведение домашнего хозяйства, усугубленное службой вместо Карола, расшатало ее уравновешенную нервную систему до такой степени, что она чувствует все возрастающую ненависть к непрошеной рогатой гостье. Ненавидит ее, сейчас она это знает точно, ненавидит с самого первого дня! Эта гадина крадет у нее время, место, овощной суп и даже супруга!

Когда Эльвира замечает на обложке книги ржущего ящера, у нее подкашиваются ноги.

— Господи, тебе что, козы мало? Хочешь завести целый зоопарк?

Когда душераздирающий стон отзвучал, Пекар начал терпеливо объяснять, какую крупную игру затеяли они с Янко.

Существуют, впрочем, минуты и более радостные, нежели время творческих мук, говаривал Казанова, и мы, безусловно, с ним согласимся. И вот такая минута настала: Пекар, в очереди вместе с другими взволнованными творческими работниками, недоверчиво, как и они, улыбается грязно-желтому объявлению о сроках выдачи гонораров, а через минуту снова стоит перед дверью, держа в руках первый гонорар с телевидения. Вместе с ним он уносит наставление кассирши, что нужно побыстрей раздобыть справку о трехпроцентном налоге[91].

Но кто в такой светлый день станет заводить тяжбу с бухгалтерами насчет процентов! Огни, сияйте, такси, предлагайтесь, «Приоры», открывайтесь!

Пекар взволнован и растерян. Но, даже охваченный такой бурей чувств, он не забыл, что полагается. Он хочет поделиться своей радостью с неизвестным покровителем и меценатом, который на крыльях допотопного ящера незаметно и без всякого билета закинул его в мчащийся поезд художественного творчества. Нет, он не будет с ним торговаться, как с обдиралой слесарем, который за обыкновенные водопроводные резиновые прокладки нагло требует кучу денег. Здесь все будет корректно, разграфлено в соответствии с эстетикой Гегеля; благодетель скромно остается на заднем плане, как синьор Травен в сумерках джунглей, и только от Пекара зависит, найдет ли тот его или заново изберет кого-то из всей армии сотрудников.

Ах, как радостна та работа по сравнению с недавним блужданием, в особенности если тебя согревает ощущение торжества, того, что можно утереть нос самодовольной Эльвире!