Рабочие уселись на соседний могильный холм, закурили. Лопаты с прилипшими к ним комьями желтой земли были прислонены к остроконечной ограде.

- Дружок, что ли? - добродушно спросил у Сороки один из них. Сорока кивнул, повернулся и поплелся к кладбищенским порогам, возле которых на низких скамейках сидели несколько старушек в черном.

Почувствовав слабость, он остановился у ворот, голова немного кружилась. Мимо прошли рабочие с лопатами на плече. Лица их раскраснелись, они весело о чем-то разговаривали. Сорока повернулся и снова подошел к могиле Саши Дружинина. Теперь никого рядом не было, даже птицы улетели. Присев на шаткую скамейку, приткнувшуюся к березе, возле которой зеленел могильный холм без ограды, Сорока глубоко задумался.

Надо честно признать, что Борисов не похож на негодяя, который на потеху публике подстроил так, что мотоцикл выскочил на обочину… Хотя если бы захотел это сделать, то смог бы. Гонщик, наверное, мастер спорта… Все было так и вместе с тем совсем не так. Сорока чувствовал во всей этой трагедии чью-то злую волю, но ни доказать, ни сделать ничего не мог. Следователь сегодня ему прямо сказал: эксперты окончательно установили, что в аварии виноват сам Саша, не надо было ему выходить перед кривой на обгон. Это самая примитивная истина, известная любому водителю, а Саше тем более, раз он спортсмен.

И вот сейчас, у могилы друга, Сорока в ярости стискивал ободранные кулаки, вспоминая смеющиеся лица парней и девушек, глядевших на них через заднее окно: они знали, что сейчас будет потеха, и приготовились, как в цирке, смотреть на захватывающий номер… Возможно, никто из них не предполагал, чем все это кончится. Сорока даже допускал мысль, что Борисов просто хотел припугнуть их, посмотреть, как они отступятся, перестанут гнаться за ним… В конце концов, он мог внезапно затормозить перед мотоциклом, когда Саша вплотную приближался к машине на огромной скорости. Стоило шоферу «Жигулей» чуть-чуть нажать на тормоз - и они бы ударились в бампер машины. Не сделал же этого Борисов? Значит, он не ставил перед собой цель рассправиться с ними? И потом разве можно все так точно рассчитать? Ну, хорошо, допустим, водитель «Жигулей» действовал хладнокровно и расчетливо, но как мог он предусмотреть поведение Саши Дружинина? Тот мог и не пойти на обгон - остановиться на обочине… Эх, Саша, Саша, остановись ты - и ничего бы не было!..

И еще об одном говорил следователь: если бы водитель чувствовал себя виноватым, обязательно бы удрал. А «Жигули» остановились и оперативно доставили их обоих в больницу. Так не поступают преступники, уж он-то знает их психологию! Совершив наезд, они стремятся убежать, запутать свои следы, затаиться…

- Но ведь наезда-то не было! - возражал Сорока.

- Значит, не было и преступления, - резюмировал следователь. - Несчастный случай.

Услышав тихие шаги, он поднял голову: по кладбищенской тропинке к могиле шла Наташа Ольгина. Она была во всем черном, голова низко опущена, в руке зажат букет оранжевых гладиолусов. Лицо у девушки бледное, глаза неестественно блестят.

Сорока поднялся со скамейки, незаметно отступил за березу. И, не оглядываясь, зашагал прочь. Он знал, что прощаться с погибшим другом лучше всего один на один.

В этот же день вечером он приехал на электричке в Комарово. С залива дул влажный ветер, деревья шумели, роняя иголки, сухие сучки. В ветвях застрял залетевший невесть откуда тополиный пух. Над раскачивающимися вершинами проносились серые клочковатые облака. Где-то глухо громыхнуло то ли далекий гром, то ли пролетел реактивный самолет. Люди, сошедшие с электрички, зябко поеживались, приходя по перрону. Электричка ушла, а прошлогодние листья, схоронившиеся между шпалами, задвигались, зашуршали, будто собрались вдогонку за поездом, - но, видно, силенок не хватило взлететь: снова затихли, успокоились.

На даче он застал лишь Владислава Ивановича. Он сообщил, что ребята поехали на «Запорожце» в больницу, за ним, за Сорокой. Вокруг дачи деревья шумели особенно протяжно, с какой-то тоскливой однообразностью. Дед тщательно обнюхивал Сороку, морщил черный нос от резкого больничного запаха, лизнул лоб, залепленный белым пластырем. Повязку Сорока попросил снять.

Владислав Иванович был человек деликатный и вопросов не задавал, но Сорока видел, что он бросает на него любопытные взгляды, дожидаясь, когда тот расскажет, чем кончилось дело.

Большаков был в трикотажных брюках, светлой куртке с капюшоном. Небритые щеки у него впалые, у глаз залегли мелкие морщинки. Вышел погулять, а из кармана торчит математический справочник. Дед отошел от Сороки и со вздохом улегся у ног хозяина.

Сорока не спеша, подробно рассказал о беседе в кабинете следователя. Не упомянул лишь о коротком разговоре с Борисовым у машины. Кстати, почему он разъезжает по городу без прав?..

Они сидели в беседке, и над их головами шумели сосны. Еще не было и восьми часов, а уже стало сумрачно. Разреженные клочковатые облака пролетели, и теперь с залива надвигались плотные дождевые. Когда ветер утихал и деревья переставали шуметь, становилось слышно, как на железную крышу дома с тихим шорохом просыпаются сосновые иголки.

- Я, пожалуй, верну в милицию удостоверение дружинника, - сказал Сорока.

- Напрасно, - ответил Владислав Иванович. - Зачем же сердиться ма милицию? Следователь хотел тебе помочь, но…

- И вы мне не верите? - сбоку взглянул на него Сорока.

- Верю, - сказал Владислав Иванович. - Верю, что и такое могло случиться… Но не всегда то, в чем мы глубоко убеждены, является объективной истиной. Обстоятельства сложились так, что все факты против тебя. И тут ничего не поделаешь. Будь ты на месте экспортов, ты поступил бы так же. Они ведь тоже учитывали, что вы выехали не на прогулку, а на дежурство, чтобы помочь этой самой милиции.

- Так сколько же истин существует на свете?

- Один мудрец сказал, что истина открыта для всех, но никто еще полностью ею не овладел и много еще осталось поработать будущим поколениям. - Владислав Иванович улыбнулся. - Приведу тебе еще слова Конфуция: «Три пути есть у человека, чтобы разумно поступать: первый, самый благородный, размышление, второй, самый легкий, - подражание, третий, самый горький, опыт». Так вот ты, насколько я тебя знаю, избрал самый сложный и трудный путь.

- Слабое утешение, - усмехнулся Сорока.

- Я тебя не утешаю… Кстати, ты в этом не нуждаешься.

- Я чувствую и себя виноватым в его смерти, - помолчав, сказал Сорока. - Если бы я велел ему прекратить погоню, он бы меня послушался. Почему я его не остановил и не сказал, чтобы он застегнул ремешок шлема? Врач заявил: если бы шлем не слетел с его головы, он был бы жив.

- Не кори себя, - мягко сказал Владислав Иванович. - Ты никогда бы не прекратил погоню, вот в чем дело. Не тот у тебя характер, чтобы остановиться на полпути.

- Но ведь за рулем был он!

- Ты еще больше рисковал, доверившись ему.

Сорока надолго умолк. И в глазах у него такая тоска, что Владислав Иванович не решился нарушить затянувшуюся паузу. Дед приподнял голову и посмотрел на Сороку ясным глазом.

- Не будем больше об этом, - сказал Сорока. - Рано или поздно я найду эту проклятую истину… - Он без улыбки посмотрел на Владислава Ивановича.

- Я очень благодарен тебе, - сказал тот. И в голосе его прозвучала какая-то особенная нотка, заставившая Сороку насторожиться.

- За что же?

- Я рад, что Сережа и Алена дружат с тобой… Больше того: пока ты с ними, я спокоен за них.

- Вы преувеличиваете мое влияние, - негромко произнес он.

- Я ведь отец, - улыбнулся Владислав Иванович, - мне виднее… Вы скоро поедете в Островитино одни… Я надеюсь, Президент Каменного острова возьмет под свое высокое покровительство Сережу и Алену?

- Алену… - с горечью вырвалось у Сороки, но он тут же взял себя в руки и довольно бодро закончил: - У нее и так есть надежный защитник.

- Я тебе приведу еще одно высказывание: «Любовь чахнет под принуждением; самая ее сущность - свобода; она не совместима с повиновением, с ревностью или страхом».