И тут же, злясь на себя, гонит все мысли о ней прочь.

- Почему ты не спросишь, чьи это стихи?

- Я знаю, - ответил Сорока.

- Интересно, чьи же? - Она смотрела на воду и улыбалась.

- Блока.

Она повернулась к нему и засмеялась:

- И вовсе не Блока, а Тютчева! Ну что, самоуверенный пингвин? Не знаешь такого замечательного поэта - Федора Ивановича Тютчева?

- Знаю, - на этот раз очень уверенно сказал Сорока. - Сейчас… Вот, пожалуйста:

- Ха! - сказала Алена. - Это стихотворение все с первого класса знают, так же как пушкинское «Сижу за решеткой в темнице сырой…».

- А это чье стихотворение? - спросил Сорока и тоже прочел:

Алена назвала около десятка поэтов, даже Державина вспомнила, но Сорока только качал головой и улыбался.

- Ладно, не знаю, - призналась она. - Кто же это?

- Твой любимый Федор Иванович Тютчев, - невозмутимо ответил Сорока.

- До чего же ты противный, - сказала Алена. - Не успела я насладиться тем, что посадила тебя в галошу, ты тут же мне отомстил… Женщинам надо уступать.

- Женщинам - да, но… как говорили древние: Платон мне друг, но истина дороже.

- А жаль, - помолчав, негромко произнесла Алена.

- Что тебе жаль? - глуховато спросил Сорока.

- Жаль, что тебе на меня наплевать, - жестко, даже без намека на кокетство сказала девушка.

- Ты знаешь, что это не так, - мягко возразил он.

- Да, конечно, ты мой друг! - вдруг взорвалась она, поворачиваясь к нему. - Ты настоящий друг, на которого всегда можно положиться. Ты не бросишь в беде… Всегда выручишь. Не дашь в обиду, защитишь… Если я сейчас брошусь в Неву, как Катерина из «Грозы», ты, не раздумывая, кинешься вслед за мной и спасешь. И не только меня - любого! Ты честный, благородный, справедливый! Я удивляюсь: почему о тебе в газетах не пишут? Например, в «Смене»? Как это у них называется: «Наш воскресный гость»? Очерк с портретом! У тебя волевое мужественное лицо, ты очень хорошо будешь смотреться на газетной странице…

- Перестань, - не повышая голоса, сказал Сорока, но даже в этот предрассветный час было заметно, как он побледнел.

- А я не люблю таких… сверхположительных! - немного тише продолжала она. - Мне не нравятся голубые литературные герои, о которых в книгах и газетах пишут… Мне больше нравятся такие, которые ошибаются, спотыкаются, даже падают!.. И не краснеют, как красные девицы, перепутав Тютчева с Блоком!..

- Ты все сказала? - спросил Сорока. Он уже овладел собой и снова выглядел спокойным, чуточку насмешливым, как всегда, когда разговаривал с Аленой.

- Чего это я? - будто очнувшись, сказала она. - Ты меня чем-то разозлил…

- Я провожу тебя домой? - предложил он.

- Ладно, прояви заботу… Мне ведь одной по улицам ходить опасно, - грустно улыбнулась она. Сорока взглянул на часы: половина четвертого. Уже где-то за Смольным монастырем всходит солнце. Небо так и полыхает в той стороне, а облака уже не нежно-розовые, а ярко-багровые.

Алена пристально смотрела ему в глаза.

- Кого ты ищешь, Тима? - совсем тихо спросила она. - Девушку?

Он молчал, глядя на Литейный мост, по которому медленно ползла поливочно-моечная машина. Сверкающие струи веером ложились на асфальт.

- Она не пришла на свидание? - допытывалась Алена. - И ты очень переживаешь?

- Не очень, - улыбнулся он.

- Неужели ты способен влюбиться! - неестественно громко воскликнула она. Проходившая мимо парочка обернулась, они услышали негромкий смех.

- Ты считаешь, что не могу? - повернулся он к ней.

- Только подумать: Сорока влюбился! - На губах ее странная улыбка. - И хорошенькая она, эта твоя избранница?

- Ничего, - ответил он.

- Она, конечно, высоченная, как жердь, и мастер спорта? По гребле? Или толкает ядро?

- Скорее всего она играет на скрипке… - Он попытался сделать серьезное лицо. - Или на арфе.

- Ты даже не знаешь?

- Я ее всего один раз видел, и то она меня забрала в милицию, - сказал он.

- Ты пристанал к ней?

- Она ко мне… Точнее, ее собака.

- При чем тут милиция? - спросила Алена. В голосе ее появились раздраженные нотки.

- Видишь ли, она приняла меня за жулика, - сказал Сорока. Его стал забавлять этот разговор.

- Удивляюсь, как тебе могла понравиться такая идиотка!

- А что с нее взять? - невозмутимо пожал плечами Сорока. - Она ведь овчарка.

Алена секунду ошарашенно смотрела ему в глаза, затем нос ее сморщился, губы дрогнули, и она от души рассмеялась.

- Ты меня совсем запутал, - сказала она. - Кого же ты, дорогой, ищешь: девушку или овчарку?

- Теперь никого, - ответил он и, отвернувшись, снова стал смотреть на Литейный мост. По мокрому настилу проносились такси с зелеными огоньками. Где-то далеко прозвенел трамвай.

- Извини, если я тебя обидела, - помолчав, сказала она. - Я очень устала и хочу домой.

- Вот и кончилась белая ночь, - сказал он.

До ее дома они не произнесли ни слова. Когда прощались на улице Восстания, со стороны Московского вокзала показался трамвай. Высекая из проводов голубые искры, он с воем и грохотом приближался к остановке. Солнечный луч вымахнул из-за громоздкого серого здания с круглой башенкой, заставил вспыхнуть маленькие листья на старом клене и прыгнул в раскрытую форточку бурого дома с белыми колоннами.

На смену белой ночи в город пришло солнечное летнее утро.

В обеденный перерыв к Сороке подошел парень в какой-то необыкновенной рубахе, усыпанной медными заклепками. Вид у него был озабоченный.

- Послушай, шеф, - развязно обратился он. - Не видел Боба Садовского?

Боба сегодня Сорока не видел в цехе, хотя вся смена его работала. Может, взял отгул или заболел, Сороку это как-то мало волновало. И потом это вольное обращение: «Послушай, шеф…» Сороке не нравилось, когда незнакомые люди называли его на «ты». Наверняка хочет проскочить на поток без очереди. Он уже собрался было поставить нахала на место, но что-то его остановило: лицо парня показалось ему знакомым.

- Может, ты меня выручишь? - мгновенно уловив перемену настроения у Сороки и истолковав это по-своему, наступал парень. - Мне нужно помыться и проверить зажигание… Плохо на прямой передаче тянет. Будь человеком, помоги! Понимаешь, спешу… - Он оглянулся на «Жигули» цвета слоновой кости, в которых сидели две миловидные девушки, и подмигнул: - Мои люди заскучают…

Сорока наконец узнал: это был тот самый парень, который катал на «Жигулях» Алену. Еще Гарик с ним в Комарове у залива сцепился… Сороке стало неприятно, что Алена сидела в машине рядом с ним. А теперь катает сразу двоих… Странно, но они совершенно одинаковые, как две капли воды! Парень, поймав его изумленный взгляд, рассмеялся:

- Близнецы! Я и сам их не различаю…

- У меня обед, - сказал Сорока и, отвернувшись, зашагал в столовую. Навстречу попался Ленька Гайдышев. Увидев Сороку, скривился в какой-то невообразимой гримасе. Ленька проделывал такую штуку при встрече с ним уже не перный раз. Сорока остановился, загородив ему дорогу. Краем глаза он видел, как разыскивающий Длинного Боба парень подошел к «Жигулям» и, нагнувшись, стал что-то говорить близнецам, показывая рукой в сторону моечной. Две одинаковые темноволосые головки разом повернулись к нему. И выражение у них на лицах одинаковое.

- ,Зуб болит? - сочувственно спросил Гайдышева Сорока.

- Чего это он должен болеть? - опешил Ленька.

- А я думал, зуб схватило, - глядя ему в лицо, сказал Сорока. - Хотел помочь тебе от него избавиться…