- С дверцы нужно снять обивку, освободить капот, передние крылья пока не трогайте, - распорядился Саша и, стащив с себя пиджак, аккуратно свернул его, положил на траву.

- Пойдем в дом, переоденемся, - предложил Сорока.

Саша взял свою сумку, и они скрылись в коридоре, откуда деревянная лестница вела на второй этаж. Гарик обозрел разложенные на брезенте инструменты, разные приспособления для правки металла, покачал головой:

- Не внушает мне доверия этот работничек…

- Почему же? - полюбопытствовала Алена.

- Вздыхает, на небо смотрит…

- И на Алену… - не удержался и съязвил Сережа. Ему не понравилось, что Гарик так отозвался о Саше.

- Бери фигурную отвертку, забирайся в кабину и отвинчивай на дверце все шурупы, - приказал Гарик. - Этот… спец сказал, что обшивку надо снимать.

- А что мне прикажете делать, командир? - спросила Алена.

- На залив сходи, к бую… Этот губошлеп в тесных брюках, наверное, заждался… - Гарик сам на себя разозлился, чувствуя, что опять сморозил глупость.

- Ты мне подал хорошую идею, - не осталась в долгу Алена.

Однако никуда не ушла.

Переодетые в рабочее Сорока и Саша немедля приступили к ремонту: жестянщик ловко открыл заклинившиеся дверцы, помог Сереже снять хромированную облицовку и обивку, вместе с Сорокой освободил от креплений капот. Гарик и Сережа превратились в подсобников: то подадут инструмент, то поддержат крыло или дверцу.

Когда по металлу застучали железные и деревянные молотки и на траву посыпались сухие комки грязи и глины, возле них снова возник долговязый профессор. С минуту наблюдал за ребятами, увлеченно орудующими молотками, потом зонтиком дотронулся до плеча Сороки и спросил:

- И надолго?

- Что надолго? - не понял тот.

- Шумовой эффект, превышающий примерно… - Профессор по привычке дотронулся до носа, будто это ему помогало найти правильное решение любой теоретической задачи. Наверное, так оно и было, потому что он тут же сказал: - Семьдесят децибел.

- А что это такое, Ростислав Андреевич? - спросила Алена.

- Децибелами измеряется шум, воздействующий не только на ухо, но и на человеческую психику, - охотно пояснил профессор. - Триста децибел вполне достаточно, чтобы нормального человека менее чем за сутки свести с ума.

- А семьдесят? - задал вопрос Сережа.

- Вполне достаточно, чтобы я попросил вас, молодые люди передвинуть это… гм… э-эту гору крашеного железа подальше от моих окон. Видите ли, я еще сегодня поработать собираюсь, если вы не возражаете.

- Нет-нет, не возражаем, - сдержимая смех, ответил Сережа.

Пожелав всем доброго здоровья, профессор, постукивая по ступенькам зонтом, удалился в свои комнаты. Грозный напоследок с крыльца басисто облаял всю компанию и тоже скрылся за дверью.

- Как смешно он разговаривает, - сказал Саша.

- Гору крашеного железа… - пробурчал оскорбленный таким отношением к его приобретению Гарик. - Понимает он в машинах!

- Он прав, - сказал Сорока. - Такой шум мертвого из могилы поднимет… Давайте передвинем… э-э… гм… гору крашеного железа… - очень похоже скопировал он профессора, - подальше от дома.

- А вдруг украдут? - засомневался Сережа.

- Железное чудовище? - улыбнулась Алена. - Разве что школьники заберут на металлолом.

- Папа скоро из города с Дедом приедет, - вспомнил Сережа. - Дед будет ночью охранять наш «Запорожец».

- А это удобно? - взглянул на него Саша.

- Что удобно? - не понял Сережа.

- Ну, заставить старого человека по ночам караулить машину? - пояснил Саша.

Все разом грохнули. Гарик даже киянку из рук выронил. Саша недоуменно смотрел на развеселившуюся компанию. Когда общий смех стал затихать, Сережа наконец внес ясность.

- Дед - это собака, - объяснил он. - Эрдельтерьер. Отец вот-вот должен приехать на электричке и привезти его.

- Потешный пес, - ввернул Гарик. - Только вряд ли он станет охранять машину. Он привык спать с удобствами в комнате на ковре.

- О чем вы говорите? - не выдержала Алена. - Кому ваша машина нужна? Да еще сломанная?

- Мы не про машину - про Деда, - примирительно сказал Гарик.

- Интересно, сколько в нашем цехе этих… децибел? - задумчиво произнес Саша, поднимаясь с брезента, - он, лежа на боку, выправлял рихтовочным молотком крыло. - Наверное, и не сосчитать!

- Сережа, садись за руль, а мы сзади толкнем, - распорядился Сорока. Правь к сараю…

Глава 7

Белые ночи пришли в Ленинград в конце мая. Солнце скрывалось, а на позолоченном шпиле Петропавловской крепости всю ночь не угасал багровый отблеск заката. Корабли с ажурными мачтами, на которых горят красные и зеленые сигнальные огни, бесшумно плывут по фарватеру, минуя один за другим разведенные мосты. Кажется, что косо взметнувшиеся вверх железобетонные створы поддерживают над водой белесое небо с желто подсвеченными дремлющим солнцем высокими перистыми облаками. Караваны кораблей плывут и в одну и в другую сторону. Тихо скользят они по спокойной ртутной воде, оставля за собой широкий блестящий след. И не слышно шума двигателей, всплеска, человеческих голосов.

Сорока приехал на Дворцовую площадь сразу после занятий. Перед экзаменами им через день читали обзорные лекции. Когда не было лекций, он допоздна занимался в Публичной библиотеке на Фонтанке. Сороку удивлял и восхищал Ленинград. Первые дни он часами бродил по городу, подолгу простаивал на площадях, читал надписи на мраморных мемориальных досках, установленных на старинных зданиях, рассматривал удивительные памятники. Эти пешие путешествия по городу стали привычкой.

Дневные заботы, стычки на работе, тревога за исход весенней сессии все это отступало куда-то на задний план, стоило ему выйти на Невский проспект. Иногда он ловил себя на мысли, что когда-то все это уже с ним происходило и вот теперь, бродя по Ленинграду, он восстанавливает в памяти неуловимо знакомые черты города.

Шли дни, недели, месяцы, а тяга к прогулкам не проходила. Эту романтическую приподнятость он ощущал, лишь когда один бродил по городу. Если с ним рядом был еще кто-то, ничего подобного он не чувствовал. А если этот кто-то начинал неумеренно восторгаться чем-либо, будь то Казанский собор или памятник Екатерине, что напротив Пушкинского театра, это его раздражало. Сам он никогда и никому не говорил о том, что каждый раз испытывает при встречах с городом.

Напротив Эрмитажа он вдруг резко остановился: по другой стороне шла девушка в светлом плаще. На голове тонкая зеленоватая косынка. Коричневая сумка на плече покачивалась в такт ее быстрым шагам. Он смотрел вслед удалявшейся в сторону Летнего сада девушке, она ему напомнила Нину, доставившую его под конвоем овчарки Найды в отделение милиции… Нина сказала, чтобы приходил встречать белые ночи на Дворцовую площадь… Вот он и пришел, а ее что-то не видно…

Ему впервые сейчас пришло в голову, как хорошо встретить в прекрасном, но все-таки чужом городе знакомого человека. Пусть он обознался, это была совсем не Нина, но он знает, что в Ленинграде есть девушка, которую ему хотелось бы встретить.

Несколько раз он приходил на проспект Металлистов и дежурил возле ее дома. Один раз увидел Найду. На поводке ее вел подтянутый молодой человек. На брюках у него голубой кант. Он чем-то напоминал Нину. Она, кажется, говорила, что ее брат работает в милиции… Найда узнала Сороку и рванулась, но хозяин ее натянул поводок и что-то негромко сказал. Найда, вильнув пушистым хвостом, потрусила по тротуару, а молодой человек внимательно посмотрел на Сороку.

Ему трудно даже самому себе объяснить: зачем он ищет встречи с Ниной? Он даже не знает: работает она или учится? Хотя они почти соседи, встретить ее возле дома так и не удалось. В ту ночь, вернувшись домой и потихоньку забравшись в комнате под одеяло, он по-настоящему почувствовал себя одиноким в этом городе. Так уж сложилась его жизнь, что он вырос без родителей. Нет у него на свете ни одного близкого родственника. Нет и далекого. Он не жаловался на судьбу. Но вот, бывая у Большаковых дома и видя, как хорошо ладят между собой Владислав Иванович, Сережа и Алена, Сорока ловил себя на мысли, что завидует им… Завидует, что у них есть такой чудесный добрый отец! Забывал даже, что у них нет матери, которую они давно похоронили… Но у него-то, Сороки, никого нет! А это очень плохо, когда у тебя никого нет.