Реджинальд начал привязывать своего коня к перекладине крыльца, и я последовала его примеру. Едва заметно начинала болеть голова, а конь все не желал стоять на месте, что жутко раздражало. Поэтому когда тот попытался возмутиться, ударив копытом о землю, я просто щелкнула его по носу сгустком невидимых нитей. Чтобы неповадно было.

Зверюга, конечно, притихла, но от магии голова у меня вдруг пошла кругом, и мне пришлось ухватиться за перекладину, чтобы не упасть.

— Ты в порядке? — как сквозь пелену услышала я голос Реджинальда.

Язык повиноваться отказывался, поэтому я только сдержанно кивнула и отказалась от протянутой руки. Всё равно мне было уже намного лучше.

Распрямившись, я лучезарно улыбнулась Реджинальду:

— Ну что, вперед, в обитель порока?

Тот наигранно вздохнул:

— Ах, если бы!

Я не менее наигранно рассмеялась в ответ на его шутку, но Реджинальд, кажется, ничего не заметил. Цепляясь за перила изо всех сил, я поднялась вслед за ним на крыльцо.

Когда дверь распахнулась, на меня будто бы вылился бесконечный потом из шумов, запахов и ощущений, которые перебивали все увиденное и почувствованное мной на улице.

Реджинальд уверенными широкими шагами направился к большой деревянной доске, прибитой вертикально, за которой суетился добродушный розовощекий мужчина. Он ничуть не напоминал человека у ворот — этот был явно ухоженный, упитанный, очень похожий на старичка шелестуна, который по осени шелестит листьями. Я с открытым ртом засеменила вслед.

В таверне было столько людей, сколько я не видела в своей жизни. Нет, конечно, на лесном Празднике Осени собиралось гораздо больше народу, но ведь они и не были людьми, многие из них вообще витали в воздухе облачками дыма, задавая общее настроение.

Здесь, в этом сумрачном помещении, царил жуткий гвалт и стук деревянных кружек. За расставленными рядами столами сидели по-разному одетые мужчины, что-то рассказывая и громко хохоча. Вот, один из ближних ко мне, русоволосый босой парень, одетый в простую рубаху и красные штаны, задел локтем кружку соседа. Сосед же, огромный детина с черной нечесаной бородой, отвесил бедному пареньку такую оплеуху, что тот чуть не свалился с лавки. Это вызвало оглушительный хохот всего стола.

— Дорогая, наш номер наверху, — раздался сзади голос Реджинальда. Как всегда неожиданно.

И вроде бы уже пора было привыкнуть, но я всё ещё пугалась. Рассеянно кивнув, я было последовала за ним, и только тут до меня дошло, как меня только что обозвали.

— У хозяина остался только один номер, и я сообщил, что мы уже венчаны, дабы не смущать местную общественность. Потому эту ночь в поле проводить не собираюсь, — Реджинальд предугадал мои слова. Именно это я и собиралась предложить.

Сердце забилось быстрее, когда я поднималась по скрипящим узким ступенькам, буквально подтягивая себя вверх по перилам. Ох уж эти люди, всё им подавай удобства.

Лично я себя в этом здании чувствовала некомфортно. Стены давили со всех сторон, как будто пытаясь загнать в угол. Потолок был низким, и как будто бы падал на тебя, хотел задушить, уничтожить… Нет, как по мне, лучший потолок — это небо, а лучшая постель — это мягкий песок на дне болота.

Реджинальд провел меня по узкому маленькому коридору с множеством разных дверей. На каждой двери была намалевана цифра, и я с интересом рассматривала каждую из них, пытаясь вспомнить их значение. Какие-то были написаны чуть криво, какие-то, наоборот, очень ровно.

Наконец, он остановился перед дверью номер… Кажется, это двадцать один. Или двенадцать — с людскими цифрами у меня всегда было плохо. Вот у нас на болоте…

О болоте я забыла думать в тот момент, когда дверь с протяжным скрипом отворилась. Комнатка освещалась тремя свечами и была маленькой, ничего лишнего — стол, два стула, и то, что я опознала как шкаф и человеческую кровать.

На цыпочках, я приблизилась к этому чуду смертных и легонько потрогала указательным пальцем. Мягко. Я приподняла матрас, принюхиваясь — пахло соломой и чем-то сырым. Сырость это хорошо. Сырость — дом.

Реджинальд с полуулыбкой наблюдал за моим исследованием, и в ответ на это я состроила рожицу. Я бы посмотрела на него, если б он каким-то чудом оказался в жилище тетушки Румяны.

Кровать оказалась такой мягкой и такой удобной, что едва я прилегла отдохнуть, как меня тут же сморило.

Глава 5

Когда я проснулась, то до меня не сразу дошло, где я нахожусь. Сначала испугало ощущение незнакомой ткани под щекой, потом — незнакомая теплота колючего одеяла, в котором я, едва начав подниматься, запуталась. Это привело меня в полнейшую панику, и пока я выпутывалась, в моей голове проносились тысячи картин о том, как меня поймали крестьяне, посадили в мешок и… Соответственно, я вспомнила о том, что все хорошо, уже на том моменте, когда в красках представляла собственное сожжение на костре.

Не самая приятная мысль.

Когда я уже более спокойно выбралась из пут одеяла, я ожидала увидеть издевательски усмехающегося Реджинальда, который сидел бы на стуле, сложив руки на груди. Я бы показала ему язык или сморозила что-нибудь глупое и вредное, а он бы ответил мне что-нибудь с таким серьезным выражением лица, будто обсуждал государственные дела исключительной важности. Но, к моему немалому удивлению, в комнате никого не оказалось — и сердце неприятно кольнуло досадой. Нет, определенно, я слишком быстро привязываюсь к людям.

Загнав подальше эти неприятные, ворошащие грусть мысли, я подошла к небольшому зеркалу. Оно было мутное, потемневшее по углам, но всё же в нём было видно лучше, чем в Румянином, и его отражение уж точно лучше чем в болотной глади.

Я улыбнулась, и девушка в зеркале улыбнулось абсолютно так же. Прищурившись, я вгляделась в предметы комнаты — идеальное совпадение, и никакой ряби и помутнений. Вот ведь, до чего только смертные не додумаются… Кстати, в зеркале оказалось, что в комнате были окна, только они были закрыты ставнями, поэтому мне сначала показалось, что их не было.

Окна я рассмотрела вдоль и поперек. На них была натянута какая-то пленка, которая пропускала свет только наполовину. Я осторожно потыкала в неё пальцем, вполне оправданно опасаясь, что неизвестное чудо меня укусит. Никто меня не укусил, но зато выяснилось, что пленка была достаточно мягкой, упругой, совсем не жесткой. Вдоволь налюбовавшись эдакой невидалью и пригладив воронье гнездо на голове, я вышла из комнаты уверенным широким шагом. Мне оставалось надеяться, что я излучала спокойствие, уверенность и ничем не выдавала своим поведением ужасное создание ночи. Сложно все-таки кикиморе пропускать двух человеческих мужчин в коридоре и не таращиться на них во все глаза. Они, кстати, были больше похожи на Реджинальда, чем мужчина у ворот и хозяин таверны. Высокие, прилично одетые, наверное, вежливые, но я не могла об этом судить.

Я вообще понятия не имела, как положено себя вести мужчинам по отношению к девушкам, да и вообще, как мне себя держать.

Может, даже моя походка выдает во мне «нечисть», откуда мне знать… Только это заметят, тут же отправятся за факелами и жрецами, а потом — костер, позор на родное болото, и всё из этого вытекающее…

С такими мыслями я осторожно спустилась по всё той же скрипящей лестнице. Ступеньки были старыми и хлипкими, и казалось, будто они вот-вот обвалятся, а твоя нога застрянет меж досок, и тут же прибежит помочь лекарь, увидит, что у тебя зеленая кровь, а не красная, как у людей. А потом — костер, позор…

Народу в зале было уже меньше, зато было и ещё темнее. Я проспала почти до вечера, как говорила временами тетушка Румана: «Ну и горазда же ты, матушка, дрыхнуть!». Но изменился запах: вместо горького смрада потных тел и крепких напитков, теперь пахло чем-то сладким и вкусным, успокаивающим, с легким ароматом мяты.