Я едва могла... Не знала, как... Мысли разбегались в разные стороны.

— Ты дрожишь, — сказал Айзек. Он отложил книгу на тумбочку и налил мне стакан воды. Стакан был пластмассовый, но тяжёлый, и такого странного цвета, как будто смешали воедино все яркие наборы пластилина «Плей-До». Он вызывал у меня отвращение, но я взяла его и сделала несколько глотков. Стакан оказался слишком тяжёлым. Часть воды пролилась на больничный халат, от чего тот прилип к моей коже.

Я передала его обратно Айзеку, который отставил стакан в сторону, не отрывая при этом взгляда от моего лица. Он обхватил своими руками мои ладони, чтобы унять дрожь. И частично ему это удалось.

— Он написал это для тебя, — сказал Айзек. Его глаза потемнели, словно голову доктора переполняли мысли. Мне не хотелось отвечать.

Сложно было не заметить сходство имён: Сенна, Бренна. Так же, как нельзя было не заметить и саму суть истории. Тонкая грань, разделяющая вымысел и правду. Мне стало дурно от того, что Ник рассказал эту историю. Нашу историю? Свою версию событий. Некоторые вещи должны быть похоронены глубоко под землёй и лучше их там и оставить.

Я указала на книгу.

— Возьми её, — попросила я. — И выброси.

Его брови сошлись на переносице.

— Зачем?

— Потому что не хочу помнить о прошлом.

Целую минуту Айзек внимательно изучал меня, затем взял книгу, засунул её под мышку и пошёл к двери.

— Подожди!

Я протянула руку, требуя дать мне книгу, и доктор подошёл обратно ко мне. Я открыла её, пролистнула, пока не добралась до страницы с посвящением, нежно провела кончиками пальцев по словам… а затем вырвала страницу. Безжалостно. Вернула книгу Айзеку, по-прежнему сжимая в кулаке вырванный лист. Он ушёл с каменным лицом, шаркая ногами по полу больницы. Шарк… шарк… шарк. Я слушала, пока шаги не стихли.

Согнула страницу пополам, а потом ещё раз и ещё, пока она не стала размером с ноготь большого пальца, и тогда его проглотила.

Через неделю меня выписали. Медсестры сказали, что обычно после двойной мастектомии пациентки возвращаются домой через три дня, но Айзек задействовал связи, чтобы меня продержали там какое-то время. Я ни словом не упомянула об этом, когда он передал мне бумажный пакет с моими лекарствами. Засунула его в свою косметичку, стараясь не обращать внимание на дребезжание таблеток. Пытаясь игнорировать какой тяжелой стала сумка. Полагаю, ему было легче ухаживать за мной в больнице, нежели у меня дома.

Он перенёс операции и отпросился, чтобы отвезти меня домой. Меня это раздражало, но всё же не знаю, как бы я справилась без него. Что можно сказать человеку, который заботится о вас без вашего разрешения? «Держись от меня подальше, то, что ты делаешь неправильно? Твоя доброта сводит меня с ума? Какого чёрта ты хочешь от меня?» Мне не хотелось быть чьим-то объектом заботы, но Айзек умный и у него есть машина, а я одурманена обезболивающим.

Я задавалась вопросом, что он сделал с книгой Ника. Выбросил её в мусорку? Оставил в своём кабинете? Может быть, когда я вернусь домой, она окажется на моей тумбочке, как будто никогда не покидала её.

Медсестра везла меня по коридорам больницы к главному входу, где Айзек припарковал свою машину. Он шёл немного впереди меня. Я наблюдал за его руками, за складками кожи на ладони под большим пальцем. Искала следы книги на пальцах. Глупо. Если бы я нуждалась в словах Ника, я могла бы их прочитать. Руки Айзека были крупнее, чем книга Ника. Они только что проникли в моё тело и вырезали мой рак. Но я продолжала видеть книгу в его руках, и то, как его пальцы загибали угол страницы, прежде чем перевернуть её.

Когда мы оказались в автомобиле доктора, он включил музыку без слов. Это, по какой-то причине, обеспокоило меня. Может быть, я ожидала, что он поставит что-то новое для меня. Я барабанила пальцами по окну, пока мы ехали. Было холодно. Холода продержатся ещё несколько месяцев, прежде чем погода переменится, и Вашингтон согреет солнце. Мне нравилось ощущение холодного стекла под пальцами.

Айзек внёс мою сумку внутрь. Когда я зашла в свою комнату, то взгляд сразу же метнулся к тумбочке. На пыльной поверхности остался лишь чёткий прямоугольник. Я почувствовала укол чего-то. Утраты? Я и без того испытывала ощущение утраты, ведь я только что лишилась груди. «Это не имело никакого отношения к Нику», — сказала я себе.

— Я приготовлю обед, — сообщил Айзек, стоя в дверях моей комнаты. — Ты хочешь, чтобы я принёс его сюда?

— Я хочу принять душ. Спущусь позже.

Он увидел, что я смотрела на дверь ванной и откашлялся.

— Позволь мне взглянуть, прежде чем ты это сделаешь, — я кивнула и села на край кровати, расстёгивая рубашку. Закончив, я откинулась назад и вцепилась руками в покрывало. Казалось, я должна была привыкнуть к этому — постоянным обследованиям и прикосновениям к моей груди. Теперь, когда там ничего нет, я не должна стыдиться. Судя по тому, что теперь под моей рубашкой пусто, я просто маленький мальчик. Он размотал бинты на груди. Я почувствовала, как кожу овеял воздух, и автоматически прикрыла глаза. Затем снова открыла, бросая вызов стыдливости, и собираясь наблюдать за выражением его лица.

Никаких эмоций.

Когда Айзек коснулся кожи вокруг швов, мне захотелось отпрянуть.

— Опухоль спала, — констатировал он. — Можешь принять душ, так как мы удалили дренаж, но используй антибактериальное мыло, которое я положил тебе в сумку. Не три швы мочалкой, а то зацепишь, и они разойдутся.

Я кивнула. Всё это я уже слышала, но когда человек смотрит на вашу искалеченную грудь, ему нужно что-то сказать. Доктор он или нет.

Снова накинула на себя рубашку и запахнула, сжав концы в кулаке.

— Буду внизу, если тебе понадоблюсь.

Я не могла смотреть на него. Моя грудь не единственное, что отрезали и удалили. Айзек — незнакомец, но он видел больше моих ран, чем кто-либо другой. И вовсе не потому, что я выбрала его, как это случилось с Ником. Просто он всегда рядом. Вот что меня пугало. Одно дело, когда человек сам приглашает другого человека в свою жизнь, когда кладёт голову на рельсы и ожидает неминуемой смерти, но эта ситуация — я не могла её контролировать. От стыда я не в состоянии смотреть ему в глаза, ведь он так много знает обо мне и так много видел. Я прошла на цыпочках в ванную, бросив последний взгляд на тумбочку, перед тем, как закрыла дверь.

Кто угодно может взять ваше тело, воспользоваться им, избить, относиться к нему, как будто это кусок дерьма, но гораздо больнее настоящего физического насилия то, что оно оставляет в вашем теле зло. Прокладывает свой путь в вашу ДНК. И вы уже больше не вы, а просто девушка, которую изнасиловали. И избавиться от этого не представляется возможным. Сложно перестать ожидать, что это не произойдёт снова, или не чувствовать себя бесполезной, или бояться, что тебя захочет кто-то только потому, что ты уже испорчена и использована. Кто-то решил, что вы ничтожество, поэтому естественно предположить, что все остальные думают точно так же. Насилие — зловещий разрушитель доверия, достоинства и надежды. Я могу бороться с раком. Могу вырезать части тела и впрыснуть яд в вены, чтобы бороться с ним. Но я понятия не имею, как справиться с тем, что этот человек забрал у меня. И с тем, что он отдал мне взамен — страх.

Я не стала осматривать своё тело, когда разделась и вошла в душ. Это не моё отражение виднелось в зеркале. За последние несколько месяцев мои глаза потускнели, взгляд стал пустым. Когда я натыкалась на своё отражение, где-то было больно. Как и велел Айзек, я встала так, чтобы вода попадала на спину. Закатила глаза. Это мой первый душ после операции. Медсестры протирали меня губкой, и одна из них даже вымыла мне волосы в маленькой ванной комнате. Она подставила стул вплотную к краю раковины и попросила меня откинуть голову назад, пока втирала мне в волосы крошечные порции шампуня и кондиционера. Минут десять я просто стояла, позволяя воде стекать по своему телу, и только потом отважилась коснуться пустого места под ключицей. Я ничего не… почувствовала.