Стало немножко грустно, что не увижу Теслера. Он был отозван Москвой кажется, в Латышскую дивизию.

Но вызвали меня сюда, в штаб, как оказалось, по распоряжению Теслера.

Уезжая, комбриг заготовил наградной лист.

Бронепоезд «Гандзю» он представил к ордену Красного Знамени.

Вот выдержка из наградного листа:

«…Бронепоезд «Гандзя» не раз достигал колоссальных успехов, благодаря храбрости его бойцов и командования и преданности делу рабочих и крестьян. В августе 1919 г. значительная часть войск жмеринского направления (около 10000 штыков) была разгромлена Петлюрой. Бронепоезд «Гандзя» прикрывал это отступление, и благодаря ему удалось избежать окончательного разгрома и было спасено около 16 составов (поездов по 40-45 вагонов). Под Винницей Петлюрой фланговым ударом вся группа красных была разбита, несколько бронепоездов захвачено в плен… Бронепоезд «Гандзя» был окружен, в результате ожесточенных боев он прорвал неприятельское окружение, отбил у Петлюры два наших бронепоезда и, увлекая за собою остальные части, разгромил, в свою очередь, войска Петлюры…»

Перестук колес. Мерный, усыпляющий.

Где-то здесь станция Попельня. Поединок с Богушем, который мы выиграли, но какой ценой! Все мы на «Гандзе» едва заживо не сгорели… Интересно бы посмотреть, что теперь на обширной равнине. Тучные пшеничные поля, с колосом тяжелым, как патрон дроби? Или темно-зеленые плантации сахарной свеклы? Или, наконец, здесь, где гремело и рушилось в бою железо, раскинулись колхозные сады? Воздвигнут завод?…

Интересно бы взглянуть, какова нынче Попельня.

Я приподнимаюсь на койке, но сквозь оконное стекло ничего не видать. Оно мутно-белое, непрозрачное от падающего с потолка света.

Выключаю в купе ночник, однако стекло остается непрозрачным - теперь уже от мрака ночи.

Уговариваю себя поспать. Хочется выглядеть свежим: ведь встречать меня будут бывшие бойцы - и не просто как соратника, а как командира бронепоезда. Значит, держи марку!

Заснул, оказывается. Да как крепко.

Меня трясут за плечо:

- Винница… Гражданин, вы просили разбудить. Вставайте, через пять минут станция.

Ошалело вскакиваю. Наскоро привожу себя в порядок и с чемоданом выхожу в тамбур. Серое туманное утро. Сентябрьский сквознячок заставляет поеживаться. А может быть, мурашки пробежали от волнения, в котором я сам не хочу себе признаться?

Так или иначе, приближалась удивительная, словно из сказки, минута встреча стариков, расставшихся юнцами.

Поезд замедляет ход. Передо мной - вокзальные часы. Пять утра.

На перроне, кроме железнодорожников, никого. Но вот двое в кепках: плотный, самоуверенного вида, и рядом с ним - маленький, щупленький.

В плотном узнаю Кришталя: он успел побывать у меня в Ленинграде.

- Вот Григорьев! - показывает он на меня. - По книжке - Медников. А это Крысько! - показывает он на своего соседа.

Мы оба таращим глаза, но не узнаем друг друга - вот что делают годы…

- Николай Федорович!

- Иван Васильевич!

Целуемся. Крысько прижимается ко мне, и оба мы замираем - птенцы «Гандзи».

У вокзала поджидала нас легковая машина.

А через час, проведенный в дороге, меня торжественно на крыльце своего дома приветствовала «дружина» Ивана Васильевича - Вера Андреевна.

Следом за мной, поездом из Харькова, приехал полковник-инженер Филиппенко. Он и Крысько перемигнулись, встали рядом и, сдерживая смех, гаркнули:

- Товарищ командир, вы телефонистов спрашиваете? Вот они, телефонисты!

Да, вот так именно приспели мне на выручку два дружка - бойкие, ловкие и одинакового роста: чернявый Филиппенко и русоволосый Крысько.

Под смех присутствующих пришлось и мне войти в роль.

- Но вы же пулеметчики! - выразил я сомнение, как и подобает командиру.

- Пулеметчики, - кивнули оба. - Но можем и линию проложить.

- Тогда за дело, ребята!

- Есть станция, - доложил Филиппенко и прицелился вилкой к красным, как закатное солнце, соленым помидорам.

- Есть заземление, - добавил Крысько, помогая жене в хлопотах у стола.

- Есть огонь - добра горилка! - зычным голосом артиллериста завершил доклады Кришталь.

И все мы подняли чарки.

За столом было много радостных воспоминаний, были и минуты молчания. Поминали погибших.

Здесь я впервые твердо узнал, что Федорчук погиб.

Как видно, я не успел справиться с собой - и горечь утраты тяжелой печатью легла на мое лицо. Вера Андреевна глянула на меня и заплакала. Потом наполнила мою чарку и велела мне отдельно, особо помянуть матроса.

Выяснилось, что Филипп Яковлевич Басюк (Федорчук) - уроженец не дальних отсюда мест. Найдутся, возможно, и родственники.

И мы, ветераны «Гандзи», порешили: собрать все, что может восстановить память о нашем геройском моряке.

- Еще одно сообщение… - начал было Крысько и замялся. Шепнул что-то Филиппенко. Оба заулыбались.

- Вижу, - говорю, - хлопцы, дулю мне готовите?

- Дуля кисловатая, - рассмеялся Филиппенко.

А Крысько:

- Угадайте, про кого разговор?

«Кого же, - думаю, - мне преподносят под видом кислой дули? С бойцами на бронепоезде я ладил, меня уважали… Стоп, уж не намек ли на Малюгу?»

Так и есть - угадал. Значит, жив, бородач! Любопытно, как-то мы встретимся.

Встали от стола. Пошли пройтись по Хмельнику. Ивана Васильевича Крысько здесь знает каждый. Еще недавно он был в Хмельнике заместителем председателя исполкома.

И сразу почувствовали, что городок сегодня чем-то приятно взволнован. Заходим всей гурьбой в парикмахерскую - и происходит невероятное: клиенты дружно уступают нам свою очередь. А сам парикмахер, отбивая на ремне бритву, делает несколько метких замечаний о действиях бронепоезда «Гандзя» под Винницей.

Побритые, причесанные и опрыснутые одеколоном, мы двинулись дальше. Узкие тротуары из каменных плит, заложенные еще в глубокую старину, чередовались с полосками асфальта. А над головами нависали кусты и деревья, которым было явно тесно за ветхими заборчиками.

К тротуару, на красную линию, выступали лишь вновь построенные дома; все остальные прятались в зелени от южного зноя.

Под предводительством Ивана Васильевича мы побывали в универмаге. В Доме культуры. В райисполкоме… Всюду уже с порога нас встречали приветливыми улыбками, спеша усадить на почетное место.

В беседах хмельчане и хмельчанки охотнее всего говорили о гражданской войне. При этом оказалось, что все они превосходно разбираются в устройстве гаубицы шестидюймового калибра.

Ай да Иван Васильевич! Да ведь у тебя весь город прочитал книжку «Бронепоезд «Гандзя»»!

На другой день из Винницы примчался в Хмельник фургончик радиовещания. Корреспондент радио усадил нас, гостей Ивана Васильевича, вокруг магнитофона и потребовал интервью. Все это было передано в эфир.

Потом за нас принялись газеты…

Приятно, конечно, понежиться в лучах славы, но пора было браться и за работу

Чтобы написать вот эти страницы, мне не хватало тогда многого.

После разгрома врага у Попельни и не менее тяжелых боев за Киев бронепоезд «Гандзя» превратился в искалеченного и уже беспомощного воина.

Штаб Щорса приказал «Гандзе» отойти в глубокий тыл, на брянские заводы, для капитального ремонта.

По несчастью, я заболел тифом и попутный санитарный поезд умчал меня в Москву.

А что сталось с бронепоездом?

Два вечера воспоминаний - и Крысько, Кришталь, Филиппенко, дополняя и поправляя друг друга, рассказали о времени, проведенном в Брянске.

С восторгом говорили о Луначарском. Встретились они с ним в цехах завода. Нарком просвещения был в военной форме, которая ему явно не шла. Он и сам, человек глубоко мирный, смущался своим видом, а наган в кобуре, как нарочно, то и дело выползал к нему на живот. И чувствовалось, что между наркомом просвещения и наганом не прекращается глухая ссора.

Анатолий Васильевич был послан сюда Лениным. С мандатом уполномоченного Реввоенсовета Республики он оказывал помощь заводам в ремонте бронепоездов и в выпуске новых.