Богуш бил на ходу из всех четырех орудий.

Я делал наводку по его головной башне.

- Трубу снесло на паровозе! - вдруг крикнул кто-то сзади меня, и в ту же минуту этот голос слился с другим:

- Башню разворотило у пулеметчиков!

У меня дрогнули руки, прицел сбился, и все заплясало перед глазами…

Собрав все силы, я снова подступил к орудию.

Нет, чувствую, сдаю… Не поймать мне Богуша в крестик нитей…

Я ухватился за колесо орудия, боясь упасть.

- Товарищи! - закричал я. - Помогайте! Песню!

- Песню! - эхом откликнулись бойцы в вагоне.

И затянули нестройно:

Но в ту же минуту сквозь неуверенные голоса прорвался сипловатый, но твердый голос матроса и повел за собой хор:

Вот он, в крестике!

Я дернул за шнур. Выстрел. Пламя. Грохот…

И вдруг - полная тишина. Оборвалась пронзительная, терзающая нота боя.

Эхо песни покатилось через поля и замерло где-то в лесу…

Бойцы с минуту глядели друг на друга, ошеломленные наступившей тишиной, не соображая, что произошло.

И вдруг в погоревшей, разбитой снарядами траве, где-то совсем близко, щелкнул кузнечик. Щелкнул - и пустил трель. Эту трель подхватил другой, третий, и через минуту шумно, весело, на разные лады застрекотала вся степь.

Бойцы, словно вдруг пробудившись, толпой бросились к орудию, спеша заглянуть в чудесное стеклышко.

- Ура-а!… Победа!

Тут одним прыжком подскочил ко мне Малюга и облапил меня, едва не задушив своей пышной бородой.

Я, как мог, вырывался.

- Нет, не пущу! - гудел старик. У него были слезы на глазах. Обманывал меня, старого, обманывал, и совести нет… Ты - артиллерист, командир доскональный. Наш красный офицер!

- Да разве?… Что ты!… - Грудь у меня стеснило от радостного сознания: «Вот и сдал экзамен на красного офицера… Как просто это получилось: сами солдаты приняли экзамен».

Малюга отступил на шаг и посмотрел на меня с укоризной:

- Не обижай старого человека, командир, признавайся, что ты из артиллеристов! Да этакой стрельбой мы их всех, злыдней, порушим!

- Ясно, порушим, - сказал я, оправляя на себе гимнастерку. Внутри меня играла каждая струнка. - На то идем! - И я крепко пожал старику руку.

- Ну, кажись, теперь поладили… - сказал Федорчук, шумно вздохнув.

Матрос стоял с рупором наготове и давно уже ждал от меня приказания.

- Тяжел старик, а все ж таки заправил ты ему мозги под фуражку… Вперед, что ли?

Матрос закричал в рупор:

- Эй, на паровозе! Вперед, беструбная команда!

Со скрипом, тяжело переваливаясь с борта на борт и усыпая путь вывороченными из гнезд болтами, гайками, обломками досок и бревен, наша «Гандзя» двинулась к башенному бронепоезду.

Мы приближались осторожно, с заряженным и наведенным орудием: подлый и коварный враг был опасен и в своей агонии.

Подъехали. Мои артиллеристы, железнодорожники и пулеметчики враз, по команде, выпрыгнули с винтовками из вагонов, оцепили умолкнувший бронепоезд и начали медленно сжимать его в кольцо.

Взглянув на поезд, такой еще грозный в недавнем бою, я невольно остановился: груда обломков - это было все, что осталось от стального страшилища!

Наш тяжелый снаряд, как оказалось, угодил в головной двухбашенный вагон поезда. От броневой крыши до самого основания вагона зияла огромная пробоина, расчленившая вагон надвое. Стальные листы корпуса, усеянные заклепками, от взрыва разъехались по швам и висели рваными лоскутьями.

Через пробоину и распоротые швы я увидел внутри вагона трупы.

Я пошел по цепи своих бойцов, чтобы осмотреть весь поезд. Вот заграничный паровоз, грузный и неуклюжий в своей броне, как черепаха. Паровоз стоял, уткнувшись между рельсов; передние колеса зарылись в землю по самые цилиндры. Видно, своротило его на ходу. Тендер паровоза был смят в гармошку, на тендере лежал, придавив его всей своей тяжестью, задний броневой вагон…

Башен на вагонах не было. Похожие теперь на огромные скорлупы, они валялись в траве. На местах башен торчали только пушки. Пушки сорвались со своих тумб, - должно быть, от удара при крушении поезда.

На нас в упор глядели из бойниц вагонов пулеметы…

Я придержал своих бойцов, которые в нетерпении напирали со всех сторон на врага.

- Петлюровские бандюги, сдавайся! - крикнул я, выступая вперед с наганом.

Молчание…

- Есть живые? Выходи! - крикнул я, выждав с минуту.

В вагонах послышался шорох, приглушенные голоса. Потом откуда-то из-под обломков начали поодиночке выползать бледные, трясущиеся люди в коричневых английских френчах. Они махали нам белыми тряпками, останавливаясь на каждом шагу и бормоча:

- Неволей служим. Не убивайте. Забрали нас, не спрашивали…

- Солдаты, что ли? - крикнул, теряя терпение, Федорчук. - Выходи без канители. Стройся все!

Пленные приободрились и подбежали к Федорчуку.

- Оружие, документы есть? - говорил он, ощупывая каждого. - Опоражнивай карманы!

Всех солдат набралось человек пятнадцать.

Сопровождать пленных вызвался племянник. Я назначил в конвой еще двух бойцов, из железнодорожников.

- А кто будет старший? - спросил племянник. Он так и ловил мой взгляд.

- Ты старшим пойдешь, - сказал я, к великому удовольствию парня.

Пленных повели в штаб бригады.

Больше на мой зов никто из разбитого поезда не откликался.

«Ну что же, надо обследовать, что там еще есть…»

- Вперед! - скомандовал я, и все мои бойцы с разбегу вскочили в броневагоны. Наставили винтовки, но стрелять не пришлось: перед нами были только мертвые.

Бойцы вопросительно взглянули на меня: «А где же он сам?» - и принялись переворачивать трупы. Я посмотрел в лицо одному, другому, третьему, отыскивая среди них Богуша. Но трупы были так изуродованы, что пришлось оставить поиски, Богуш мертв, а который он здесь - не все ли равно?

Мы собрали по вагонам оружие - винтовки, карабины, тесаки, револьверы… Панкратов со слесарями-железнодорожниками вывинтил из бойниц пулеметы.

Шестнадцать пулеметов! Вот это трофей! Это не дырявая платформа с рельсами да костылями, которую он нам бросил под откосом у Жмеринки!

Бойцы торжествовали. Несколько человек с Федорчуком во главе собрались на лужайке, и сразу же грянула веселая, задорная «Гандзя». Матрос, прижимая бескозырку к груди, старательно выводил смешливые слова куплета, потом азартно взмахивал бескозыркой, и бойцы дружно подхватывали припев:

Тут ко мне подошел машинист Федор Федорович.

- Гладеньких штучек набрали, - сказал он, кивнув на трофейные пулеметы. - Ишь, словно бульдоги в траве сидят да в поле глядят… - И вдруг переменил разговор: - А что, товарищ командир, назад не подадим наш поезд?

- Как так - назад? - удивился я.

- Да трубу-то надо подобрать? - Он показал на свой паровоз. - Экая ведь простофиля стоит! Даже совестно перед бойцами.

Я поглядел на наш истерзанный паровоз, который без трубы дымил с обоих концов, как головешка, перевел глаза на огорченное лицо Федора Федоровича и расхохотался.

- Да мы тебе, Федор Федорович, под броней паровоз дадим! Теперь мы разжились!

- Да ну, и вправду дадите?

Старик просиял.

Я взял его под руку.

- Пойдем-ка посмотрим эту черепаху, какая ей нужна починка!

Мы вдвоем зашагали к бронированному паровозу.