— Не болтай глупости, — оборвал ее кибернетик, густо покраснев. — Один Лисняк не поддерживает… И зачем об этом тут?

— Действительно, при чем здесь Штурман… извините — товарищ Холод? — примирительно улыбнулся Капитан.

— Холод — наш отец, вдруг… перестал помогать. Продал машину, разбазаривает деньги, морально деградирует, — вновь горячо заговорила Ружена.

— Это вы так про родного отца? — хохотнул Сержант. — Ну и доченьку воспитал! Я бы, извините, семь шкур с вас спустил… Не вы моя дочь.

— А я, извините, не представляю вас в роли отца вообще, — огрызнулась Ружена, став красной от гнева.

Однако муж быстро успокоил ее, прошептав что-то на ухо. А вслух сказал, что гости — добрые, порядочные люди, участники войны… и, разумеется, им помогут.

— Да, да, Руженка, — вмешалась в разговор солидная дама из дальней родни. И с преувеличенной вежливостью обратилась к друзьям Штурмана: — Я двоюродная сестра покойной жены Холода и всю свою жизнь сердечно уважала Романа Васильевича. Дети, конечно, судят о нем однобоко. — Она сокрушенно покачала головой, бросила взгляд на свою подопечную. — Руженочка, душа моя, ты забыла, какой у тебя отец. Как он ухаживал за больной мамой! Последнее время совсем не отходил от нее. На завод — домой. На завод — в магазин. На руках ее выносил из машины, ночи просиживал возле нее. Так зачем так несправедливо?

— Это правда, — согласился зять и стал носовым платком протирать свои очки. — Человечности в нем много. Мне, например, помог устроиться в институт, к самому ректору ходил.

— Я же не говорю, что он плохой человек, — несколько смягчила суровый приговор Ружена. — Ему просто нужно помочь.

— Да, да, — поддержал ее муж. — По-семейному… Я очень хочу, чтобы все было по-семейному, по-доброму.

— Только по-доброму…

Капитан смотрел на их молодые, уверенные лица, ловил отдельные слова, связывал их вместе, или эти слова сами сплетались в одну крепкую вязь, но эта словесная вязь не трогала душу Капитана, скользила мимо сознания. Капитан угадывал неискренность того, о чем тут говорилось, ему было неприятно слышать подобные фразы от молодой, избалованной Ружены, которой все давалось легко и просто с самого детства (из писем Штурмана знал: блестяще училась в университете, блестяще защитила диссертацию, удачно вышла замуж), но она не была благодарна за эту легкость, а лишь сердилась, что чего-то ей не было додано, чего-то она еще не получила от судьбы, как сердится тот, кто выиграл в лотерею тысячу рублей вместо желанных десяти тысяч. И еще обиднее было сознавать духовное убожество Ружены: ведь человек, который не может удовлетвориться тем, что имеет, убог и по-своему даже несчастен. Ничто никогда не принесет радости, ничто не утешит его сердца — всегда ему будет всего мало.

— Товарищи, — произнес не очень уверенным голосом кибернетик, — похоже на то, что мы судим нашего батьку. («Нашего батьку» — приятно отозвалось в сознании Капитана.) А мы же хотим только вашей помощи. Я прошу вас, товарищи… — Он потянулся к бутылке с коньяком, достал несколько пластмассовых рюмок из своего «дипломата», наполнил их янтарной жидкостью. — Давайте по маленькой за нашего Штурмана! Кажется, вы так его называете.

Капитан и Сержант выпили вместе с гостями! Сержант с удовольствием закусил бутербродом с колбасой. В разрезе розовой тенниски на его груди была видна густая рыжеватая поросль. Сержант приехал из далекого сибирского города, в котором работал геологом в нефтеразведочном тресте, принадлежал к упрямым первопроходцам, не мыслил себе жизни в городских условиях. «Я — перелетная птица», — говорил он о себе. Был он человек по натуре компанейский, доброжелательный, склонный видеть в людях только добрые черты и главное — считал себя специалистом по улаживанию ссор и скандалов.

— За Штурмана, — поднял он пластмассовую рюмку с коньяком. — За чудотворца!

— Какого чудотворца? — не понял молодой кибернетик.

— Было… Трижды сотворил чудо. О двух первых знаем хорошо, о третьем он почему-то молчит. Много лет молчит.

— А ну, расскажите, расскажите, — приблизился к толстяку заинтригованный зять-кибернетик.

Сержант секунду помолчал и начал рассказывать. Дважды ранило командира, и дважды Штурман спасал экипаж. Над букринским плацдармом Штурман посадил машину на плавни. То же самое, по сути, произошло над Сандомиром. А за Дунаем?..

— Про Дунай лучше не вспоминать, — перебил Сержанта Капитан. — Он вынужден был, как и мы, оставить самолет: майора Рукавишникова смертельно ранило…

— А что было с нашим Штурманом после приземления — не знаем, он молчит, — мрачно добавил Сержант.

— И вот теперь опять молчит, — взглянул на телефон с невеселой улыбкой Капитан.

Молодые собрались уходить. Женщина, назвавшаяся родственницей Ружены, взяла Капитана за руку и отвела к балкону. Ей хотелось сказать про Штурмана доброе слово. Не для того она шла сюда, чтобы выслушивать эти несправедливые обвинения. Положение его не так уж и безнадежно. Не ясно только, почему он скрывается от всех.

— Вы должны ему помочь, — сказала она, уже стоя возле двери. — Потому что ему очень тяжело. — Она достала из сумки записную книжку. — Может, запишете его новый адрес? Живет одиноко. Снимает очень скромную комнатку.

— Я думал, что вы сообщили ему про наш приезд, — Удивился Капитан, укоризненно глядя на Ружену.

— А он не берет трубку, не отзывается. И нас с Сергеем не пускает к себе.

— Ну, нас он пустит, — сердито бросил Сержант и записал адрес.

Ружена быстро отвернулась. Сергей с неуверенным выражением лица, то ли в чем-то сомневаясь, то ли о чем-то жалея, подал руку, и в его сухом пожатии Капитан почувствовал что-то упрямое и вместе с тем виноватое.

— Пойдите к Павловскому, — посоветовал Сергей Капитану. — Это очень талантливый молодой журналист. Отец с ним давно дружит… Павловский говорит, что Роман Васильевич ни с кем не хочет встречаться, пока не закончит одну важную работу. Что-то пишет… Закрылся и пишет.

— Неужели о войне?..

— Не знаю… Но у него подавленное настроение… И я боюсь, что вы поставите его в неудобное положение. Сами понимаете; оставил семью, поссорился с дочерью… Смотрите… Лучше сначала пойти к Павловскому.

Простились. Гости направились к лифту. Капитан проводил их и сразу же вернулся в номер. Сержант застегивал пиджак. Настроение у него было задорное, боевое.

Мгновенно догадался: собрался к Холоду. Подумал, что, может, не стоит, Сергей недаром предупредил, чтобы не шли. «Поставите его в неудобное положение…» — вот что. Он пересказал услышанное Сержанту. Посоветовались, подумали и решили изменить маршрут. К своему другу Штурману они еще успеют. Самое главное — знать, что случилось, понять его настроение. А спасать не надо. Он всегда спасал других. И сегодня он еще спасет их от неосознанной тревоги.

Это был город их детства, город первых, самых ярких впечатлений. Капитан вспомнил, как он, длинноногий старшеклассник в потертом, коротком пиджачке, однажды вечером после занятий школьного драмкружка провожал свою подругу, девушку очень красивую (может, такой она ему казалась). Возле фуникулера вдруг выяснилось, что у него нет ни копейки, а вагон должен вот-вот отойти; он рылся в карманах, выворотил их наизнанку, краснел от стыда, и тут какой-то пожилой усатый военный сунул ему в руку несколько мелких монет, сказав, что и с ним такое когда-то было, это не беда, девушка поймет, не панночка какая-нибудь и не гордячка-вертихвостка. «А когда же я отдам вам деньги? — совсем по-глупому спросил вконец смущенный парень. — Где вас увижу?» — «Отдашь, когда станешь казаком». — «Приходите сюда завтра…» — «Нет, завтра мне предстоит далекая дорога». Человек кивнул куда-то в сторону Подола, и лишь тогда юный Труш рассмотрел у военного рубиновые, остро очерченные на черных петлицах ромбы.

Сейчас, вспомнив тот случай, Капитан истолковал его по-иному: «Это был комбриг. Человек, уже многое знавший о близких недобрых событиях, которые надвигались на нашу Родину. Он знал, куда лежит его дорога, и поэтому смотрел на меня со сдержанной печалью и суровой горечью».