Света глянула на него, слабо улыбнулась.

— Приходи, папа, — ласково сказала она, и глаза ее заблестели.

На улице было душно. С неба лились потоки солнечного жара, город пылал, асфальт, дома, деревья словно выцвели, обесцветились, людей почти не было. Все на Днепре, в садах, парках. Заремба шел по бульвару Шевченко, спускаясь к Крещатику, и тень от стройных тополей вела его вниз, обдавала холодком. На лавочке сидели молодые женщины. Одна из них, похожая на Тамару, внимательно посмотрела на него и, слегка прищурившись, улыбнулась.

Почему же так щемит в груди?.. «Она… не любит тебя, папа». Не любит, не любит. Маленькое сердечко, и то почувствовало… Наверное, давно заметила, только в себе носила, скрывала, и от этого было так больно… пока не выплеснулось все наружу. Мало ей своей боли, теперь еще душа болит за отца. И как сурово судит. Словно ей дано высочайшее право, высочайшая воля. Недаром говорят: «Устами младенца глаголет истина…»

24

Это был вечер дружеских откровений. У них получилось все так легко и просто, будто они были знакомы очень давно. И это знакомство заставляло их быть предельно честными и искренними. Николай Карнаухов и Бетти вторично навестили Тамару и, воспользовавшись услугами ее подруги, преодолевая расстояния и границы, снова дозвонились до Ульма. А потом Бетти записала на пленку удивительный, полный тревоги и тоски, рассказ Тамары и поняла, что эти новые для нее люди стали очень близки ей своей бескорыстностью и поразительной человечностью. Редко она встречала в жизни таких людей. И теперь хотелось узнать друг о друге как можно больше. Такие далекие, разные, непохожие, они, оказывается, могут быть словно родные. Она расспрашивала Николая о родителях, о семье, о его родном доме, и ей показалось просто невероятным, что отец Николая погиб уже после войны от рук бандитов. Она, конечно, что-то слышала об одном таком политикане у себя, на Западе. Украинец по происхождению, он служил нацистам, потом, после войны устроился под крылышком американских оккупационных властей. Его называли в прессе «мучеником», «патриотом», «борцом за права человека», она даже помнит, что в одной газете, очень влиятельной и солидной, депутат бундестага разразился огромной хвалебной одой в честь годовщины смерти этого политического мужа. А у него, оказывается, вон что на совести! Тысячи убитых, замученных, задушенных, закопанных, и среди этих тысяч — отец Николая, которого он даже не помнит. Давно это было, только фотография в семье осталась, и на этом пожелтевшем снимке отец, молодой, красивый, в офицерском кителе, с орденами и медалями, такой, каким он был перед смертью, моложе, чем Николай сейчас. Карнаухов слабо помнил своего отца, только знал, что был он добрым, хорошим, большим, нежными руками он любил гладить сына по голове, а потом брал этими руками автомат, вставлял в него диск с патронами и среди ночи по тревоге исчезал, и так почти ежедневно, летом и зимой, до того страшного дня, когда он ушел и уже не вернулся.

Бетти видела убитых в Африке, потом — в Центральной Америке. В одном сальвадорском селении, куда она прибыла с миссией Красного Креста, им показали сожженные дома, точнее, сплошное пепелище, черные обугленные столбы и поваленные стены. На площади лежали в ряд убитые мужчины и женщины, но больше всего было детей разного возраста, и Бетти никак не могла понять, почему американский врач — теперь уже забылось его имя — все пытался доказать своим коллегам по миссии, все убеждал их, что это, мол, «красные», что это все — «партизаны», которых разгромили правительственные войска. Но Бетти видела, что это было убийство, потому что трупов было очень много, сотни три, а может, и больше, и убивали всех подряд, не разбираясь. Бетти не понимала, почему маленьких детей называли «красными», в чем они провинились. И тогда она сказала этому самодовольному, нахальному американцу, что так могли поступить только нацисты, и за это нужно судить убийц.

А потом Бетти видела убитых у себя дома, в Федеративной Республике. Это уж случилось совсем недавно.

— Вы были в Мюнхене? — спросила она Николая. Они шли по узкой тропке Пионерского сада, по самому краю обрыва. Внизу бесшумно катились днепровские волны, в музыкальной раковине играл оркестр, исполнял моцартовский концерт, и Бетти остановилась, заслушалась. Потом, оторвавшись от волшебных звуков, прижалась к плечу Николая, как бы защищаясь от воспоминаний.

— Жаль. У нас там тоже очень красиво. В центре города площадь Святого Стефания, на которой старинная ратуша, множество магазинов, театр… В тот день была ярмарка, собрались тысячи людей. И вдруг кто-то бросил бомбу. Я была в этой толпе. Помню, меня ударило воздушной волной, в глазах потемнело, я чуть не упала, но меня поддержали. И еще помню парня с оторванной рукой… Он бежал прямо на меня, из его раны хлестала кровь. Я вся была в его крови…

Она рассказала, как появилась полиция, стала хватать людей, арестовывали всех подряд: мужчин, женщин, стариков, подростков, вталкивали в машины, лупили дубинками, кричали, выкручивали руки. И тут же, посреди площади, лежали убитые, искалеченные, и жутко было видеть среди яркого дня желтые лица, разбросанные руки, вывернутые ноги, и все это в лужах крови… Кого-то потом судили, следствие тянулось безответственно долго, были заявления в бундестаге, какие-то протесты, и в конце концов все заглохло… Пока Вальтер однажды не сказал ей: «Обожди, мы еще не такое устроим!»

— Вальтер ваш брат? — осторожно переспросил Карнаухов.

— Да, — опустив голову, ответила Бетти.

Вальтер был ее сводным братом, сыном фрау Валькирии. Отец обнаружил у него пистолет и тут же выбросил его. А потом произошел тот случай. Тот страшный случай, который черным днем вошел в их семью…

Все началось утром. В их доме. Дом у них на окраине Ульма, с мансардой, с двумя верандами, вокруг прекрасный сад, есть даже оранжерея и розарий. И все в отменном состоянии, за всем присматривает дедушка Зигфрид, дальний родственник отца. День обещал быть теплым, безоблачным, мчались на озеро машины, народ валом валил. Подходил какой-то праздник, и городок словно оделся в новый, веселый наряд.

Бетти в тот день спланировала себе много всяких дел. Должна была заскочить в редакцию местной газеты, узнать, не отправили ли в набор ее очередную статью о пребывании в Америке. Ее печатали с продолжением уже в нескольких номерах. Речь там шла о Сальвадоре, о древних храмах ацтеков в Мексике, об остатках инкской культуры на территории Перу. Бетти повезло, она нашла там медную табличку, относящуюся к периоду царствования последнего инкского императора, схваченного и убитого испанским конкистадором Писарро. В статье она писала, что миролюбивые инки вовсе и не объявляли войну пришельцам, верили в их мирную христианскую миссию, и император Атауальпа хотел достойно поприветствовать посланца заокеанского короля, войти с ним в дружеские, деловые контакты… А тот заманил наивного правителя инков в ловушку и перебил всю его свиту, всех приближенных и родственников… Интересный получился материал, может, удастся издать его отдельной книжкой.

Бетти спустилась в гараж, чтобы вывести машину, и тут услыхала за стеной какие-то приглушенные голоса. Невольно прислушалась, замерла. Чужие голоса в их доме? И среди них голос Вальтера. Там торопливо совещались, согласовывали план каких-то действий.

Один из голосов был ей знаком. Петер Шмаузе, сын аптекаря с соседней улицы, человек уже солидного возраста, побывавший не в одной переделке. Этот у них, наверное, за старшего. Говорит властно, решительно, без колебаний. Настоящий командир. Все ли готово? Как с планом действий? Нужно еще раз повторить. Пункт за пунктом, шаг за шагом, словно перед генеральной репетицией или уже на самой генеральной репетиции. В шестнадцать десять их «мерседес» подъезжает к банку. В шестнадцать двадцать все четверо выходят из машины и идут ко входу в банк. В шестнадцать тридцать на противоположной стороне улицы появляется Розита, останавливается около афишной тумбы, закуривает, внимательно наблюдая за машинами около банка. В шестнадцать тридцать три они заходят в банк; командир вытаскивает пистолет и целится в охранника около двери; Рихард и Густав врываются в кабинет управляющего, выводят его в операционный зал и ставят лицом к стене; Вальтер направляет пистолет на кассира, вытаскивает брезентовый мешок и приказывает ему ссыпать все пачки банкнот из сейфа в этот мешок…