Выключил свет и направился на веранду. Будить Валю не хотелось. Лег на твердый топчан, под голову — маленькую подушку-думочку. Большие окна открыты настежь, в них вливается ранний летний рассвет. Где-то далеко загудел теплоход. Еще раз, еще… Звуки были звонкие, гортанные, будто корабль совершал увеселительную прогулку по Днепру, и ему было досадно, что раскинувшийся по крутым холмам город спит с вызывающим безразличием…

Проснулся Максим от недовольного Валиного голоса. Было уже совсем светло. Дьявольщина, все на свете проспал! Но оказалось, шел только седьмой час.

Валя была в длинной ночной рубашке, волосы растрепаны, лицо со следами несмытой косметики.

— Тебя зовут к телефону! Этот твой неугомонный партийный секретарь. Господи, нигде покою нет!..

Действительно, звонил Сиволап. Поинтересовался, как прошла ночная смена, удалось ли добить «аварийные»? Как чувствуют себя ребята?

— Как после всякой ночной… Задание сделали, но…

— А ты как, в форме? — перебил Сиволап.

— Я вас слушаю, Иван Фотиевич, — пытаясь скрыть раздражение, резковато ответил Максим.

— Хорошо… — Сиволап помедлил, как бы поняв неуместность своего бодрого тона. — Извини за ранний звонок. Надень что-нибудь попараднее и — в партком. Если ложно, прямо сейчас выезжай.

— В театр вроде бы рановато… — хмуро пошутил Заремба.

— Почти угадал, — проговорил с усмешкой Сиволап. — Только сегодня главную роль сыграешь ты сам. Поэтому, прошу, не задерживайся.

Заремба положил трубку. Валентина заметила его крайнее удивление.

— Снова аврал? Когда же вам дадут, наконец, жить по-человечески?

— Нет, тут что-то другое. Похоже, намечается театральное представление. Опять какие-нибудь гости или комиссия по обмену опытом…

2

— Антон Иванович, прилетает доктор Рейч, — сказал по телефону директор института Рубанчук. — Доктор Рейч из Ульма, помните?

— Помню, — тихо ответил Антон Иванович, и Рубанчуку показалось, что в неспешном ответе Богуша промелькнула некоторая растерянность.

Странно… Рубанчук знал про давнее знакомство Богуша с известным ныне западногерманским врачом. Спросил мягко:

— Как чувствуете себя, Антон Иванович? Когда будете в институте? Покажу вам телеграмму от Рейча.

— Сейчас… сейчас приду, Андрей Павлович, — торопливо произнес Антон Иванович, и Рубанчук понял, что в груди Богуша что-то дрогнуло.

Похоже, что его уже ждали. Гардеробщица заранее почтительно открыла перед Богушем дверь. Он вошел в просторный холл, в прохладу высотного дома. Пахло краской и невыветрившейся сыростью, которая еще долго остается в новых зданиях. Грузный, с продолговатым волевым лицом, он шел широким, неторопливым шагом, властно держа голову с поредевшими седыми волосами. Безупречный серый костюм, белая рубашка… Нет, лифт не нужен, спасибо. Он поднимается на третий этаж пешком. Может и выше, если надо.

Гардеробщица смущенно развела руками. Богуш глянул на ее гладко зачесанные волосы, на идеально выутюженный синий халат, и легкая улыбка тронула его губы. Подумал, что эта всегда опрятная женщина сегодня словно специально приготовилась к встрече с ним. Он приветливо кивнул и направился к лестнице. Гардеробщица восхищенно посмотрела ему вслед. Был Антон Иванович орлом, орлом и остался. Хоть и шестьдесят пять ему исполнилось.

Богуш поднялся на третий этаж, вошел в приемную директора. Но тут распахнулись двери, и из кабинета стремительно вылетел Коля Карнаухов. Старший научный сотрудник ослепил своим белоснежным халатом и скрылся в коридоре.

— Заходите, заходите, Антон Иванович, — тут же услышал Богуш голос Рубанчука. Директор был в темно-синем костюме, видно, только что приехал в институт.

— Куда это вы своего адъютанта отправили? — спросил с легким недовольством Богуш. — Пронесся, как метеорит.

— В аптеку, — сдержал усмешку Рубанчук и взял со стола листок бумаги. — Вот, взгляните, великий Рейч вспоминает вас добрым словом.

Богуш читал долго, перечитывал, всматривался, словно хотел за текстом на телеграфном бланке увидеть самого Рейча… Хирург из Ульма. Давнее, очень давнее знакомство. С довоенных времен… «Прибываю двадцать восьмого… Привет доктору Богушу».

Пока Богуш читал телеграмму, Рубанчук несколько раз прошелся в задумчивости по кабинету, потом вернулся к большому письменному столу, блестевшему лакированной поверхностью, и нажал на кнопку.

Вошла санитарка Марьяна, быстроглазая, симпатичная девушка, временно исполнявшая должность секретарши, поскольку сама секретарша — сухая, чопорная дама — была в отпуске.

Марьяна была дальней родственницей Богуша, приехала в Киев поступать в мединститут, но пока работала в институте санитаркой, стаж зарабатывала. Зная, что Антон Иванович, а вслед за ним и другие относятся к ней с ласковой снисходительностью, она позволяла себе с начальством некоторую вольность.

— Гости едут, Марьяна, — Рубанчук озабоченно сдвинул брови. — Зарубежные. Проверь, чтобы профилакторий был чист, как стеклышко.

— И на солнце есть пятна, Андрей Павлович. Давно доказано, — ответила девушка игриво.

— Делай, как тебе сказано, Марьяна, — резко оборвал ее Богуш и, проводив девушку хмурым взглядом, посмотрел на Рубанчука. — Вы что, хотите разместить их в профилактории?

— Да. Пусть поживут над озером, — сказал Рубанчук. — Профессор Полищук выехал из шестого коттеджа, и комнаты свободны. У вас есть возражения?

Богуш неопределенно пожал плечами. Он уважал директора, этого широкоплечего, сильного человека с темно-русым чубом. Ему только сорок два, но как хирург он пользуется вполне заслуженной популярностью среди трансплантологов. Последнее время вынашивает идею окончательно преодолеть барьер несовместимости при пересадках органов. Идея-то, конечно, не новая. И после сенсаций Барнарда столько уж было шума, всемирных «открытий», столько раз человечеству предлагали окончательный рецепт исцеления. Но, в сущности, все оставалось пока на стадии не всегда оправдывающихся экспериментов. Рубанчук, как понимал Богуш, не очень тешил себя надеждой открытия панацеи. Однако кое-что они смогли сделать. В биолаборатории Николая Гавриловича Карнаухова создали новую антилимфоцитарную сыворотку, вещь многообещающую, о которой уже писали в центральной прессе. Судя по последним тестам, с ее помощью удастся продвинуться довольно далеко вперед. А возможно, и нащупать наконец загадочный ключик к раскрытию тайны несовместимости.

— Значит, Рейч… — задумчиво произнес Богуш, теребя в руках телеграмму.

— Он мне в Париже говорил, что помнит вас с войны..

— Любопытно, весьма любопытно, — продолжал Богуш, словно не слышал слов директора. — В годы войны он был рядовым армейским врачом, а теперь гляди, как его вознесло… Хирург мировой величины.

— Бог микрохирургии! Преодолел кризис отторжения в сфере микроциркуляции, — почтительно произнес Рубанчук. — На парижской конференции упоминал два случая успешной операции на капиллярном уровне. Говорил: блестяще получилось.

— Вы уверены, что блестяще? — усомнился Богуш. — Капилляры-то капиллярами, а с лейкоцитами как?

— Об этом нигде ни слова. Наверно, поэтому и ищет с нами контакт. Прослышал, поди, о сыворотке Карнаухова.

— Что ж, пусть прилетает, — Богуш положил бланк на стол и, сухо кивнув, вышел из кабинета.

Приезд доктора Рейча вызвал у Рубанчука естественное чувство гордости. Он, конечно, понимал, что у немца был свой определенный интерес. Ведь ученые, подобные Рейчу, не станут даром тратить время на обычные туристские поездки. Значит, мы нужны ему, размышлял Рубанчук, нужны наши идеи, которыми он и будет насыщаться под видом делового сотрудничества. Поэтому, не особенно обольщаясь расчетами на полную откровенность и взаимность, директор института уже представлял себе, как станут протекать их беседы, в которых обе заинтересованные стороны преподнесут свои успехи с максимальным оптимизмом, и в то же время каждая постарается придерживаться своей линии «обороны», не пуская оппонента в запретную зону. И хотя Рубанчуку было ясно, что доктор Рейч превосходит его, сравнительно молодого хирурга, по всем статьям, что у него отличнейшая клиника, превосходно разработанная методика операций, солидные финансовые возможности, его, Рубанчука, тем не менее подзадоривала возможность посостязаться с мировой знаменитостью, попросту говоря, утереть нос «великому Рейчу». Ты, старик, можешь бахвалиться сколько угодно, а мы вот с Колей соорудили штучку помудрее всех ваших хирургических приемов. И ты это знаешь, и потому летишь к нам с миссией борца за всемирное братство ученых.