У Ивана Богуша сразу созрело решение. Командование его план одобрило.

И вот с самого рассвета начали сходиться, съезжаться на ярмарку люди из дальних и близких сел. К полудню уже вовсю жарило солнце, пыль стояла тучей, ревела скотина, вот и лирник тронул струны, а в другом месте слышно пьяненького дедка, который затянул «Ой, у лузи…» Мирная жизнь, спокойно у людей на душе, про лютых бандитов и не вспоминается, Врангель разбит, мужики стали понемногу возвращаться в свои хаты. Кому могло прийти в голову, что махновская гнида затаилась неподалеку и только ждет удобного момента, чтобы пустить кровь человеческую…

Иван Богуш в простой свитке и смушковой шапке, надвинутой на самые брови, бродил по ярмарке, узнавая своих переодетых эскадронцев. Ему доложили, что бандиты стянули большие силы, раза в три больше, чем рассчитывал Иван Богуш. Вот они — окружили самогонщицу, регочут нагло и пьяно, лузгают семечки, цепляются к девкам, вынюхивают, нет ли на торгу хлопцев Котовского.

— У Катерининой хаты наши дежурят постоянно, — доложили Богушу. — Сама Катерина дома с матерью, хозяйством заняты. Из трубы дым валит, видно, гульбище будет, потому что дровами затопили.

— Значит, большую компанию ждут, — сделал вывод Богуш. — Вот там мы их и прихватим. Я пойду туда первым.

Переступив порог низенькой хаты, Иван Богуш перекрестился на угол с образами и огляделся. Посреди стоял большой стол, к нему были придвинуты лавки. Вся белая скатерть была заставлена мисками, глазурованными глечиками, бутылками. Старенькая женщина хлопотала у открытого зева печи, шуровала в ней ухватом, переставляя горшки, макитры.

— Бог в помощь, — поздоровался с ней Богуш, старуха вздрогнула и взглянула на Ивана недружелюбно. Но он с демонстративной почтительностью еще раз перекрестился на образа. — Вижу, больших гостей ждете в дом, хозяюшка?

— Кому гости радость, а кому — горе, — сердито отозвалась она, и в ее словах прозвучала нескрываемая тоска. — Не те времена, чтобы гостями заниматься, добрый человек.

Иван еще раз пристально посмотрел на старуху, уж больно знакомыми показались ему ее сердитые, быстрые глаза, сверкнувшие из-под надвинутого на лоб черного платка, этот высокий сварливый голос. Чтобы проверить свою догадку, он продолжил разговор.

— Уж не свадьбу ли затеяла, хозяюшка?

— А! — отмахнулась старуха. — В наше время пулей женят, а саблей венчают. Нет теперь настоящих женихов, всех проклятый германец сгубил, только калеки пооставались. Да еще всякие тут… — она понизила голос и оглянулась на дверь.

Богуш помимо воли улыбнулся. Да, теперь он узнал тетку Мотрю, мать Катеринину, ворчливую соседку их, Богушей, из Шаблова. Вот, значит, куда ее судьба-то забросила… А Катря, которую он за косы дергал, выходит, и есть эта самая красавица — Катерина, невеста бандита Гуслистого… Вот оно что!..

Иван заметил в углу сапоги.

Две винтовочные гильзы на окне.

На крюке у дверей, где висело всякое женское барахло, — змеистая здоровенная нагайка.

— А хозяин твой, поди, на ярмарке? — как само собой разумеющееся спросил Богуш.

— Мой хозяин в плену у германцев, — помрачнела старуха и отвернулась. Письмо еще в шестнадцатом году от него было.

Все стало понятно Богушу. Он еще раз внимательно оглядел комнату: сапоги, нагайка, патроны…

Спросил приветливо, как о давней знакомой, где же сама Катерина?

У женщины удивленно поднялись жиденькие брови.

— Ты что же, добрый человек, знаешь мою Катрю?

— Даже за косы таскал, — усмехнулся Иван. — Ну что, тетка Мотря, так и не признаешь меня? Ну-ка, погляди внимательней.

— Постой, постой!.. Да кто же ты такой? Может, ты из пленных?..

— В плену побывать не доводилось, а Катьку твою за косы тягал, — ответил Богуш и скинул с плеч свой мешок. — Еще когда вы в Шаблове жили. Мы же с вами через тын вприсядку соседствовали. Старуха захлопала глазами.

— Иван!.. Богушев!..

— Он самый, тетка Мотря. Ай, узнала!

И тут старуха дала волю своей радости, всхлипнула, потекла патокой слов, жалобными приговорами, горькими сетованиями на судьбу.

Ухват забыт. Это ж какая радость! Сам Иван Богуш в ее хате!

Не знала, где усадить гостя, чем угостить. Рада бы к столу — да не смеет, а за порог вынести сладкий кусок — люди засмеют.

— А что к столу не зовете? — с укором спросил гость. — Думаете, ваши постояльцы меня в свою компанию не примут? А если мы их хорошо попросим, а, тетка Мотря? Может, согласятся?

— На кой черт они тебе, Иван? — зашептала старушка с испугом. — Человек ты свой, не буду тебя обманывать… Это же такое горе на наш дом! Такое горе!.. Третий день тут гуляют. Самогоном заливаются… Прямо не знаю, что с ними делать…

— А Катря, значит, с ними заодно?

— Сохрани господь! — перекрестилась хозяйка. — Ее не трогают, потому что старшой ихний… такой плюгавый, с патлами, как у Нестора Ивановича… совсем одурел от любви к Катерине. Уговаривает бежать с ним за границу. Деньги, говорит, имеет большие, везде свои люди, сам пан атаман Нестор Махно поможет. А она ему свое: «За границу поеду только законной женой». «Так давай поженимся!» — «Нет, — отвечает ему Катерина, — ты, Парфен, вне закона стоишь, тебя наша власть не признает, и поэтому брак будет ненастоящим…»

— Молодец, девка, — искренне похвалил Иван Богуш и засмеялся.

Однако весь этот разговор затягивался, того и гляди появится парфенова братия. Что тогда? И сколько их?.. Иван взглянул на маленькие, потемневшие от времени оконца. Там, за тынами залегли его ребята, котовцы. Только как оно дальше сложится?

Надо Катерину звать на помощь.

Тут она и появилась. Но не одна.

Следом за ней вошел диковатый, распатланный Парфен. Был он в кожанке, грудь нараспашку, на боку маузер в деревянной кобуре.

Увидев незнакомца в смушковой шапке, подозрительно оглядел его. И узнал…

Вот как свела их судьба — возле накрытого белой скатертью стола, возле сияющих глазурью мисок, граненых кварт стопок и стаканов…

Две руки — Парфена и Богуша — одновременно метнулись к оружию. Однако Парфен опередил: его маузер длинным дулом уперся Богушу в грудь.

— Можешь свою пукалку не доставать, — ухмыльнулся Парфен, — моя бьет лучше… Не думал я, Иван, что ты ищешь смерти от моей пули!

Богуш насмешливо взглянул на него.

— Так ты гостя встречаешь на своем обручении? Да к тому же дорогого гостя.

— Это не обручение… Обручение будет тогда, когда мы всех вас просеем через свое сито.

— Ну, этого ты, приятель, не дождешься. А вот свою последнюю песню пропоешь тут, в хате, за белым столом.

— А что, может, и пропою! — хмыкнул Парфен и откинул со лба черную прядь волос. — Вот отправлю тебя к богу и буду песни распевать. — Он отошел на шаг, прикинул что-то и кивнул чубатой головой. — Ладно, Иван, ты мне, было дело, жизнь подарил и я тебя отдариваю обратно. Я ведь знаю, что твои хлопцы по ярмарке шныряют. Только нас тут побольше будет. Чтобы не лить кровь напрасно, иди-ка ты к своим, по-хорошему садитесь на возы и мотайте отсюда. Отпускаю тебя, Иван! Не хочу себе кровью праздник портить. Иди!

— А если не пойду? — спросил Богуш. — Что тогда со мной будешь делать?

— Тогда одна дорожка, — показал Парфен на потолок маузером. — К боженьке.

— А может, она для тебя туда короче будет?

— Смотри, Иван, не играй со смертью…

Ствол маузера танцевал перед глазами Богуша. У печи стояла смертельно бледная Катерина, рядом замерла в ужасе ее мать. Богуш видел, как нервно дрожит на спусковом крючке палец Парфена.

— Неужели ты думаешь, что я тут один? — пересилив себя, спросил Богуш. — Убери ты свою пушку… Еще пальнешь с испугу. Мои люди окружили хату и все село.

— Врешь.

— Выйди, погляди, — кивнул Богуш. — Тебя обложили со всех сторон, как зайца. Лучше подумай, как тебе самому в живых остаться. Самое время покаяться перед Советской властью, если она, конечно, захочет принять твое покаяние. Тебе ее хорошо попросить надо…