Здесь давали показания три свидетеля, — напомнил защитник, — которые только Баумфогелю обязаны тем, что живут и здравствуют. Пан прокурор охарактеризовал поведение с ними шефа гестапо как желание продемонстрировать свою власть и понравиться тем, кого он облагодетельствовал. А надо, между прочим, помнить, что каждое отклонение от инструкции, любое послабление кому бы то ни было грозило Баумфогелю не только потерей занимаемого положения, но и военным судом. Разве можно считать демонстрацией власти отправку пленного партизана в концлагерь Дахау с фальшивыми документами проворовавшегося торговца продовольствием? Со стороны Баумфогеля это был чрезвычайно рискованный шаг. Тем более для него опасный, что его влиятельный покровитель, Гейдрих, был к тому времени уже мёртв. Прокурор так же ошибочно оценил поведение Баумфогеля в доме нотариуса Высоцкого. Он явился туда вовсе не за тем, чтобы, сообщив о смерти сына, удовлетворить садистские наклонности и насладиться видом обезумевших от горя родителей. Ему просто хотелось подбодрить и успокоить стариков Высоцких, внушить им чувство гордости за их Анджея, павшего смертью героя. Ведь вы же помните, как пани Пехачек повторила слова, услышанные тогда из уст Баумфогеля: «Ваш сын погиб как солдат, с оружием в руках». Эта уважительная оценка, воздающая должное молодому бойцу-патриоту, не что иное, как искреннее желание утешить его близких, смягчить их боль и утрату. Из дома убитого юноши никого не увозят в гестапо. Угроза ареста минует даже его сестёр. Обыск в квартире был проведён, как отметила свидетельница, очень поверхностно. Пан прокурор отлично знает, что такие налёты гестапо в семьи подпольщиков заканчивались, как правило, совершенно по-другому. А что вы скажете об инциденте с пани Пехачек? Уж не её ли Баумфогель, следуя логике обвинения, собирался поразить? Получается, что ему хотелось покрасоваться перед этой дрожащей от страха молоденькой девушкой? Я призываю вас взглянуть на его поступок как на проявление обыкновенного человеческого милосердия. Надо быть слепым, чтобы не видеть, как добро в этом человеке начинает постепенно преодолевать зло. И решение освободить группу заключённых крестьян продиктовано не желанием досадить тем, кто сместил его с должности. Это всего-навсего ещё одно свидетельство пробуждения человеческих чувств в его душе. Баумфогель прекрасно понимал, сколько зла причинил жителям Брадомска, и, уходя, он хотел сохранить хоть какую-то добрую память о себе. Оставь он заключённых в подвалах гестапо — безусловно, они были бы обречены на смерть. Но он приказывает их освободить, подвергая себя огромному риску и делая, по существу, первый серьёзный шаг по пути к самоочищению от фашистской скверны.
В корне ошибочно оценил пан прокурор мотивы добровольного вступления Баумфогеля в Войско Польское, — констатировал меценас Рушиньский. — Неправильно квалифицировал он и его дезертирство из дивизии войск СС исключительно как желание спасти собственную шкуру. Гауптштурмфюрер СС совсем не обязательно должен был расстаться с жизнью на восточном фронте. К сожалению, не все эсэсовцы, там побывавшие, погибли. Часть этих кровопийц до сих пор преспокойно разгуливает на Западе. В той непростой обстановке, которая тогда сложилась, во много раз опаснее было стать дезертиром, чем оставаться офицером СС. И всё же Баумфогель идёт на риск, чтобы окончательно порвать с преступным прошлым. Зов крови матери оказался сильнее нацистских догм. В этом надо искать истоки его участия в партизанском движении и последующего вступления добровольцем в ряды Войска Польского. Эти действия пан прокурор назвал камуфляжем, видимо не принимая во внимание тот факт, что если бы Баумфогель хотел надёжнее укрыться от посторонних глаз, то сделал бы это, отсиживаясь в тылу, а не сражаясь на фронте. Какой же это, простите, камуфляж, если, нагрузившись несколькими десятками килограммов взрывчатки, он под немецкими пулями ползёт к вражескому доту, чтобы сровнять его с землёй и расчистить путь наступающим войскам? Одно неосторожное движение, одна случайная пуля — и так называемый камуфляж превратился бы в глубокую воронку в земле, в которой вы, пан прокурор, не нашли бы даже пуговицы от того, кто так хитро играет в кошки-мышки с гитлеровцами! А вспомните героическую оборону взорванного пивоваренного завода в Камне Поморском! Это, если верить прокурору, самое удобное место для того, чтобы спрятаться от фашистов.
Аргументы адвоката били в цель прямой наводкой. Они произвели заметное впечатление не только на публику, но и на судей. На прокурора в этот момент лучше было не смотреть. Кое-где послышалось хихиканье.
— Военные подвиги обвиняемого, — сказал в заключение Рушиньский, — можно охарактеризовать совершенно однозначно. Это чистейшей пробы героизм человека, который сознательно избрал новый путь в жизни и на этом пути собственной кровью искупил свою вину. Вся дальнейшая жизнь Станислава Врублевского говорит о том, что с этого пути он уже ни разу не свернул. Хотя я убедился на собственном опыте, что значит быть жертвой гитлеровского террора, проведя около четырёх лет в концентрационных лагерях, не могу не выразить признания и уважения этому человеку, сумевшему порвать с преступным прошлым. Рискуя собственной жизнью, он нашёл в себе силы встать по другую стороны баррикад, рядом с польским народом, полноправным членом которого он ощутил себя. Сумел ли он героизмом и собственной кровью искупить свою вину перед Польшей — решать не нам, а судьям.
Обвиняемый в своём заключительном слове снова повторил, что он не Рихард Баумфогель и некогда не выполнял обязанности шефа брадомского гестапо. Поэтому он отвергает обвинительное заключение и даже не согласен с аргументами защитника. Ему не надо было завоёвывать себе прощение, так как он не предавал свой народ и государство. Поэтому обвиняемый не просил оправдательного или не столь сурового приговора, а настойчиво потребовал от суда восстановить справедливость.
Суд совещался в течение часа. Всё это время публика оставалась на своих местах. Затем судейская коллегия вновь появилась в зале, и в воцарившейся тишине председатель начал зачитывать приговор, который присутствующие выслушали стоя. После пространной преамбулы прозвучала наконец долгожданная фраза: «… и судейская коллегия определила наказание в размере десяти лет лишения свободы». Далее следовали пункты о лишении осуждённого почётных и гражданских прав, а также о возмещении судебных издержек.
— Прошу садиться, — сказал председатель, обращаясь к залу, потом отложил приговор в сторону и перешёл к устному обоснованию решения суда.
Суд признал, что обвиняемый, называющий себя Станиславом Врублевским, является в действительности Рихардом Баумфогелем, занимавшим во время оккупации пост шефа гестапо в Брадомске. В этой должности он проявил исключительную жестокость в отношении польских граждан. О тождестве обвиняемого с Баумфогелем свидетельствуют результаты экспертиз, а также показания свидетелей, которые узнавали его как во время очных ставок, так и позднее, в зале суда. Суд признал доказанными все преступления, о которых рассказывали свидетели. Особое внимание было уделено участию обвиняемого в расстрелах лиц польской и еврейской национальности, а также в массовой депортации людей в концентрационные лагеря. В осуществлении этих акций обвиняемый проявил особое рвение.
В то же время суд согласился с мнением защиты о том, что в 1942–1943 годах в мировоззрении обвиняемого начали происходить существенные изменения. Постепенно стала сказываться его принадлежность к польскому народу по материнской линии, влияя на привитый ему фашистской системой бесчеловечный кодекс поведения. Суд разделяет мнение защиты, что обвиняемый осознал свою вину и стремился искупить её даже ценой собственной жизни. Суд квалифицирует его участие в партизанском движении и последующую службу в рядах Войска Польского не как тактический манёвр с целью найти безопасное убежище после дезертирства из немецкой армии, а как попытку покончить с преступным прошлым. Ни в коей мере не приуменьшая значения героических подвигов, совершённых обвиняемым на полях сражений, суд тем не менее считает, что ими нельзя до конца искупить совершённые преступления, как невозможно возвратить к жизни людей, замученных по приказу шефа гестапо в Брадомске. Руководствуясь вышеуказанными соображениями, суд счёл возможным приговорить обвиняемого к десяти годам лишения свободы.