Игорь Зарубин
Любовь и золото
Глава 1. Красный день календаря
Не думать о худшем! Не думать!! Не думать!!!
Сергей Кротов скрючился на деревянной лавочке, как-то неуклюже вытянув правую ногу. Долго чиркал отсыревшими спичками, но так и не смог прикурить «Беломор». Протяжно зевнул, широко распахнув рот. Обмяк, укутавшись в воротник плаща. Опять зевнул. Сомкнул свинцовые веки. Зябко. Тревожно. Тяжело…
В небе, над пожелтевшими кронами чахлых берез, сбившихся в шелестящую стайку у больничного забора, гасли последние звезды.
Зарождался пасмурный, промозглый осенний день. Дождя не было, но воздух был настолько пропитан влагой, что за несколько минут, проведенных Кротовым на скамейке, блестящие капельки росы пристроились на острых носках его некогда щегольских ботинок.
Сердце то бешено колотилось, то будто вовсе замирало…
Его не пускали в «родилку». Не положено. Он умолял, настаивал, грозил, предлагал последние деньги. В конце концов над ним сжалились. Денег не взяли, но сестра, ставшая за последние два дня чуть ли не самым близким ему человеком, осторожно и как-то осуждающе предостерегла:
— Подумайте, лучше не надо… Это тяжело… И вам, и вашей…
Ах, как хотелось ему именно сейчас, именно в этот страшный и одновременно торжественный, наиважнейший в жизни момент, увидеть Надежду. Надю. Наденьку. Родную, беспомощную, мертвенно-бледную, с ввалившимися от неимоверных страданий темными глазами, с потрескавшимися, иссушенными губами…
Он судорожно напялил на себя белый халат и медицинскую шапочку, влез в широченные, якобы стерильные штаны, собрался уже было просунуть ступню в непослушные, будто издевавшиеся над ним бахилы, когда услышал… Не стон, не зов, даже не крик. Вой. Дикий, истошный, безобразный вой.
В первый момент Кротов не узнал ее голос, твердо зная, что из груди обессилевшей Надежды не может вырваться такое…
А через минуту, сдерживая рыдания и зажав уши ладонями, он сбежал вниз по лестнице с единственным желанием поскорей вырваться на свободу. Но перепутав дверь, начал ломиться в ту, на которой висел проржавевший амбарный замок. Сергей безуспешно рвал на себя железную ручку, несколько раз ударил плечом…
— Милок, выход же рядом, — образумила его гардеробщица.
Сергей вздрогнул, перевел на старушку мутный взгляд, неестественно улыбнулся, обнажив большую прореху в ряду верхних зубов.
— Да-да… Ошибочка… — сказав это, он шагнул к открытой двери и вывалился на улицу.
…Из своих тридцати лет пятнадцать Кротов ждал. Ждал, когда Надежда ответит ему «да». Они учились в одной школе, он в пятом классе, она во втором, он в десятом, она в седьмом, он третий раз ездил в область, безуспешно пытаясь поступить в институт, она сдавала выпускные экзамены.
Они дружили, но дальше прогулок и невинных поцелуев дело не доходило. Он сделал ей предложение. Она лишь засмеялась. Вернувшись из армии, он узнал, что Надежда вышла замуж. За одноклассника, смазливого парнишку, окончившего строительный техникум и получившего по протекции должность старшего прораба. Приятели рассказали Сергею, что свадьба была скромная, но веселая.
Кротов устроился в автопарк, шоферил на пятитонке. Не проработав и недели, ушел в глубокий запой. Водка помогала ему забыться, но губила здоровье и выхолащивала мозги. Сергей вовремя понял это. Нашел в себе силы остановиться. Вновь сел за баранку и вскоре получил переходящее знамя ударника соцтруда.
Они жили по соседству, на одной улице, но Сергей обходил ее дом стороной, остерегаясь случайных мучительных встреч. Каждые утро и вечер, по пути на работу и с работы, он делал значительный «крюк», петляя по пустынным проулкам.
Шли годы, но шрам на сердце не заживал. Он пытался забыть Надежду, навсегда выкинуть ее образ из своего сознания. Заводил легкие знакомства, одно время даже имел постоянную любовницу, в минуты близости непроизвольно называя ее Надюшей, хоть на самом деле она была Катей…
Отдавая себе отчет в том, что это глупо и бессмысленно, Сергей продолжал ждать. Продолжал надеяться. А вдруг? Мало ли? Чем черт не шутит? И не такое бывало…
До него доходили всяческие слухи, то обнадеживающие, то гнетущие. Вот кто-то стал свидетелем семейного скандала, когда босая, заплаканная Надя выбежала из дома и понеслась по улице, крича: «Ненавижу!», а за ней, прося прощения, гнался ее благоверный. Кто-то другой доложил, что супружеская чета отбыла по профсоюзной путевке к Черному морю… Как это все обрыдло…
Глава 2. «Золотая лань»
…Только первого марта тысяча пятьсот семьдесят девятого года, когда «Золотая лань», груженная шелками, китайским фарфором и драгоценностями, бороздила воды Тихого океана, когда вся команда уже отчаялась догнать и захватить этот лакомый кусочек испанского пирога, в каюту адмирала влетел паж Джон и радостно закричал:
— На горизонте галеон!
Ноздри сэра Френсиса Дрейка на мгновение дрогнули, глаза сверкнули хищным огоньком, но он не отвлекся от своей трапезы. Только укоризненно посмотрел на юношу и грозно сказал:
— Джон, мальчик мой, разве я не учил тебя, что, когда входишь в покои адмирала, нужно стучаться и докладывать по всей форме? Мы ведь не какие-нибудь флибустьеры, а военное судно и находимся на службе Ее Величества королевы.
— Но, сэр… — Джон покраснел и опустил глаза, переминаясь с ноги на ногу. — Простите.
Дрейк отложил нож и вилку, наполнил бокал мадерой, медленно осушил его до дна и грузно поднялся с кресла, звякнув массивной золотой цепью.
— Последний раз, Джон, я прощаю тебе подобную выходку. В следующий раз пойдешь на камбуз драить котлы и мыть посуду за этими оборванцами… Ладно, пойдем посмотрим на этот галеон. Если только он не привиделся тебе после бессонной ночи.
На палубе царил полный хаос. Матросы и офицеры, вдруг позабыв обо всех сословных различиях, танцевали в обнимку друг с дружкой, горланя старые матросские песни. Те же, кто не предавался безудержному веселью, прилипли к правому борту и, сверкая белками выпученных глаз, всматривались в свинцово-серую гладь океана, на кромке которой виднелись белоснежные паруса. Команда даже не сразу заметила, что на палубу поднялся сам адмирал.
— Сми-ирно! — закричал что есть мочи вахтенный офицер, и крики матросов пронзила трель свистка. Через минуту команда замерла на мостике. Все стояли, сорвав головные уборы и боясь пошевельнуться.
Сэр Френсис прошелся по палубе, прихрамывая на левую ногу, еще в юности простреленную испанской аркебузой, подошел к борту и тихо сказал:
— Трубу мне.
— Трубу адмиралу! Трубу адмиралу! — эхом пронеслось по палубе, и подзорная труба тут же оказалась у него в руке.
Дрейк долго смотрел на корабль, потом вдруг с размаху швырнул трубу за борт и сам бросился плясать, горланя молитвы Господу вперемешку с самыми грязными ругательствами.
— Пажа ко мне!
Из строя на середину палубы вывалился Джон, который от испуга еле держался на ватных ногах. Дрейк торжественно снял с груди золотую цепь, весившую по крайней мере фунта два, и надел на еле живого Джона.
— Я обещал ее первому, кто заметит галеон! Помните, что ваш адмирал всегда держит свои обещания! А теперь по местам! Флаг долой, сбросить за борт на тросах пустые бочки! Лучникам на мачты! Канонирам на пушечную палубу! Абордажной команде на мостик!.. И да поможет нам Бог.
Вмиг палуба ожила. Матросы, подгоняемые отрывистыми командами офицеров, бросились по местам. За борт полетели пустые бочки на канатах, и «Золотая лань» сразу сбавила ход. Галеон все приближался. Теперь были видны не только паруса, но и все судно — не какая-нибудь каравелла, а именно галеон, тот самый, за которым они гнались вот уже полтора месяца, но он все уходил от них.
Вот уже видна позолота на бортах, уже можно рассмотреть испанцев, которые столпились на юте и с любопытством рассматривали маленькую посудину, которая еле плетется им навстречу. Рядом с галеоном «Золотая лань» казалась ореховой скорлупой — так она была мала. Расстояние было всего в два пушечных выстрела, когда над галеоном взвился маленький дымок, и через мгновенье прогрохотали пушки.