— Это угроза новой войны в Европе, наподобие той, которая была в Корее.

Леон Бурген, вспомнив о доводах, которые приводились на собраниях комитета, вставил:

— Возможно, они не решатся напасть на восточную часть и скорее всего начнут с запада, как это было в тридцать девятом году, то есть с Франции.

— Да, молодой человек, это не исключено. Во всяком случае, если соглашения будут ратифицированы, благоразумие подсказывает нам быть готовыми к обороне. Итак, до разоружения нам еще очень далеко, не правда ли?

Профессор был рьяным приверженцем разоружения. Он согласился стать председателем комитета лишь после того, как убедился, что сторонники мира стоят не только за запрещение атомного оружия, но и за всеобщее разоружение. Руководствуясь этими же соображениями, он поддерживал и кампанию против ЕОС.

Ирэн опасалась, что многое в рассуждениях профессора будет непонятно слушателям. Но она ошиблась. Профессор заранее подготовил свое выступление. Говорил он медленно, словно читал лекцию:

— Если ЕОС будет ратифицировано, очень скоро на Рейне возникнет новая армия. Нас-то уверяют, что она создается для защиты Европы, а вот по ту сторону Рейна уже возникают завоевательские замыслы… Гитлер готовился к войне всего пять-шесть лет. В наше время сроки могут быть еще короче… Если гонка вооружений продолжится, что будет с нами? Не лучше ли, пока еще не поздно, преградить ей путь?

Флери нагнулась к Томасен.

— Как он понятно объясняет. Вот и мой муж так разговаривал со мной.

После профессора слово взял аббат Дюбрей. Он сделал, как он это назвал, краткий обзор международного положения: атомная бомба еще не пущена в ход, но и не запрещена. Американцы встретились с китайцами в Паньмыньчжоне, но в то же время Соединенные Штаты по-прежнему не хотят признать Китай. Война кончилась в Корее, но продолжается в Индокитае…

Жак, пораженный осведомленностью аббата, внимательно следил за его путешествием вокруг света, но растерялся, когда тот перешел к выборам в Федеративной Республике Германии. Все же из слов аббата он уловил, что немцы, как и французы, против перевооружения, но правительства обеих стран не намерены с этим считаться. Аббат пришел к одинаковым с профессором выводам: надо немедленно принять меры, чтобы сорвать ратификацию боннского и парижского соглашений, воспрепятствовать созданию ЕОС…

Ирэн Фурнье сделала отчет о ходе кампании по сбору подписей. «До сих пор, — сказала она в заключение, — мы собирали подписи где попало: на улице, на рынке, по соседям… Теперь нужно заняться этим более организованно, заставить высказаться каждую семью. Для этого есть один только способ: обходить дом за домом…»

Профессор Ренгэ горячо поддержал это предложение.

— Надо спорить, убеждать, — сказал он. — Вы не можете спорить на улице с прохожими, значит, подписывает только тот, кто и так уже убежден в нашей правоте. Ну а как же быть с остальными? С колеблющимися? С теми, кто проходит мимо, не останавливаясь? Вот их-то и необходимо повидать дома…

Огюст Пибаль ликовал — наконец-то признали, что он прав.

— Нужно поступить, как я говорил, организовать бригады для сбора подписей и ходить из дома в дом, из квартиры в квартиру… А пока что это делают только несколько человек.

И в самом деле, до сих пор этим занимались одни и те же люди. Леон Бурген и Пибаль посвящали обходу домов несколько часов по утрам. Томасен действовала среди лавочников. На Ирэн в основном лежал рынок… Эта четверка дала обязательство продолжать свое дело, но нужны были помощники.

Первой среди добровольцев записалась Флери. Правда, она не могла ходить по этажам, но предложила посетить несколько семей и отказалась от посторонней помощи. Кстати, она уже приступила к делу и просила это отметить.

Обе девушки, которых Жак уже видел на предыдущих собраниях, о чем-то пошептались, и одна из них заявила:

— Мы бы пошли, но только не одни.

— Боитесь? — спросил Пибаль.

— Как-то ноги подкашиваются при мысли, что надо постучаться в дверь к незнакомым.

— Ничего, мы вас поддержим с двух сторон, пока вы будете подниматься по лестнице.

Все рассмеялись.

Записались еще двое. Один из них впервые пришел на собрание. Второй, старый член комитета, поставил условие, чтобы его не посылали к жителям улицы, на которой он живет, так как его все знают.

— Тем лучше, тебе же будет легче, — сказал Пибаль.

— Нет, мне это может повредить на работе.

Никто не стал настаивать.

Ирэн записывала добровольцев и наблюдала за теми, кто еще колебался.

— Больше нет желающих? А ведь у нас сегодня много молодежи.

— Запишите меня, — сказала Жаклина.

Жак, которому и без того уже было не по себе, похолодел.

— Только я тоже не знаю, как за это браться, включите меня в бригаду, — попросила Жаклина.

Леон Бурген поспешно предложил свои услуги.

— Мадмуазель, я вас буду сопровождать.

Аббат Дюбрей сказал, что его, как члена руководства национального движения за мир, почти каждое воскресенье посылают в провинцию, но в свободное время он охотно будет принимать участие в работе бригады. Алжирец Абдераман взял на себя обязательство собрать подписи среди своих соотечественников, живущих в одном с ним районе Парижа. Он с ними был знаком.

— Запишите меня, — попросил Жак.

— Можно подумать, что его отправляют на бойню, — прошептал Пибаль на ухо соседу.

Шел дождь. Жак видел в этом плохое предзнаменование. Он долго не мог заснуть и поэтому проспал. Всю неделю его мучила мысль о предстоящем предприятии, в котором он с большой неохотой согласился принять участие. При Жаклине он держался спокойно, самоуверенно, словно ему все нипочем, но на душе у него было тревожно.

А тут еще Жаклина, ничего не утаивая, поделилась с ним своим беспокойством и этим усилила его волнение. Она рассказала, как в детстве сопровождала мать в походах по квартирам, но тогда у них была совсем иная цель: они собирали деньги на пострадавших от войны, на организацию праздника в квартале, на стачечников. Тогда было другое дело: люди ее знали, кроме того, она была девочкой… Теперь же предстояло просить совершенно чужих людей подписать протест и в случае необходимости переубеждать их. Вот с этим она боялась не справиться.

— Ладно, видно будет. Правда, я много узнала на этом собрании, но вот изложить все это… Ну ничего, ты мне поможешь…

Жака не так страшил сам разговор, он почти ежедневно обсуждал все эти вопросы со своими товарищами по работе, но он не знал, с чего начать. Кроме того, по правде говоря, ему было стыдно ни с того, ни с сего врываться к чужим людям. Он находил это унизительным, словно он нищий и просит милостыню…

Он и Жаклина по воскресеньям были заняты на работе, и у Жака мелькнула было надежда, что из-за этого они не будут включены в бригады и кончатся все его тревоги. Но Леон Бурген отрезал им путь к отступлению.

— Когда вы оба свободны?

— По четвергам.

— Великолепно. В четверг у меня лекции с одиннадцати часов; мы сможем отправиться пораньше. В нашем распоряжении будет все утро.

Они условились встретиться в восемь часов утра в том же кафе, где обычно проводились собрания комитета. У Жака не оставалось времени, чтобы зайти в гостиницу за Жаклиной, и он отправился прямо в кафе, надеясь в душе, что из-за отсутствия Жаклины Бурген отложит всю эту затею до другого раза. Но они оба оказались на месте и беседовали у стойки. С пластмассового плаща Жаклины стекали ручьи, по-видимому, она только что пришла.

— Ты уже здесь?

— Хорошо, что я не стала тебя дожидаться, — рассмеялась Жаклина.

— Я проспал.

— Не страшно, — сказал Бурген, — у нас еще много времени. Кстати, можно я тебе буду говорить «ты»?

— Конечно, — ответил Жак и тут же в подтверждение своего согласия сказал:

— Ты что будешь пить?

— Кофе.

— С чем?

— Просто кофе.

— А ты, Жаклина?

— То же самое.