1954
* * *
Сквозь путаницу бурелома
Еще не пробилась тропа
И около первого дома
Едва пожелтела щепа,
Свежа еще зелень болотца,
И вязко под елкой ноге.
Над вами не шире колодца
Прорублено небо в тайге.
Я знаю: с годами все шире,
Все ласковей будет оно.
Дома возведете большие,
Пойдете вперед… Все равно
Останется в памяти вашей
Вот этот бревенчатый дом.
Я знаю, что лучше и краше
Он будет казаться потом, —
Поставлен добротно и славно,
А новые будто не так…
Я сам на Магнитке недавно
Разыскивал первый барак.
И было иным непонятно,
Зачем тот барак я ищу.
Зачем, уезжая обратно,
О времени прошлом грущу.
И может, совсем бесполезно
Рассказывать в этом тепле
О стуже, о печке железной,
О льдинках на синем стекле.
Ну как рассказать вам яснее?
Тайгу превратившие в сад,
За юностью — только за нею! —
Могли б мы вернуться назад.
1954
ПЕРВЫЕ РАДОСТИ
Спокойным будь, когда тайга
Поманит гомоном бессвязным…
Глубоки свежие снега.
Иди. Не бойся. Не увязнем.
По затесям, по ветерку
Я проторю тропу лесную
Навстречу глазу — огоньку
Стволом отточенным блесну я.
Получше многих я смогу
Пробраться, веток не касаясь…
Какой–то треск… Ведь это заяц.
Зайчиха, может быть… в снегу —
Ты понимаешь ли! — босая.
И не могу! Такой чудак!
Да что я — жалостлив, застенчив?
Как будто — нет… Я просто так.
В снегах пылает солнца венчик,
Тут солнце кажется иным,
Таким его не всякий знает.
Тебе не кажется смешным:
Снег пламя мне напоминает?
Занятный, скажут, человек,
Под стать мечтателям–разиням.
Ну — белый снег! Ну — синий снег!
А пламя не бывает синим?
В печах, где закаляют сталь,
Оно бывает и зеленым.
Не приходилось видеть? Жаль!
Сегодня взглядом удивленным
На розоватый снег гляжу,
Гляжу — как маленький спросонок.
Я—просто так… у нас — ребенок.
Я как шальной с утра брожу.
1954
* * *
Говорят, пролегают годы
Меж солдатом и старшиной.
Годы? Мало! Легли походы,
Бой отчаянный, рейд ночной.
Надо в будущем знать мужчинам,
Что испытывал старшина:
Между младшим и старшим чином —
Три атаки и ночь без сна.
Лейтенант… капитан… полковник…
Генерал… Тяжелы пути.
Даже вспомнить их нелегко мне,
А не то что опять пройти.
Стал с годами не только старше, —
Стал мудрее. Вперед иди.
Как положено. Дальше — маршал…
Будешь? Может быть… Погоди.
Не спеши. Тут не те высоты.
Не мосты. Не поля. Не доты.
Это — было. Не мудрено.
Тут и смелость нужна иная.
А какая — и сам не знаю.
Знал бы — маршалом стал давно.
1955
* * *
И песня моя и хвастливая речь
Тебя не могли ни пленить, ни привлечь.
И понял мальчишка — напрасно старался.
И вдруг растерялся,
Умолк, убежал.
Сперва я грустил, а когда возмужал,
Решил: о несбывшемся думать не стану
И в окна твои и в глаза я не гляну.
И тут ты сама потянулась ко мне —
Сказать собралась о какой–то вине.
Моя возмужалость и грустная зрелость…
Так вот ты на что засмотрелась!
1955
* * *
Я знаю, детство, ты не близко,
Но все припомнить я смогу
У голых гор Новороссийска
На черноморском берегу,
Где по утрам, в песке играя,
Я ждал товарищей своих
И где, ракушки собирая,
Я под рубаху прятал их,
Где пролетала чаек стая
И где, теряя холодок,
Между ребячьих пальцев таял
Медузы трепетный ледок,
Где летом, в жаркую погоду,
Когда прибой не так высок,
Ложился я ногами в воду,
А головою на песок
И ждал, когда — одна, другая
Крутые волны, без конца
С веселым шумом набегая,
Коснутся ласково лица,
И убирался торопливо,
Когда накатывал прибой.
Залив полоской голубой
И виноградник над заливом
Припоминаются… Сюда
Водили нас, детей, бывало.
Не позабыть мне никогда
Прохлады винного подвала,
Восторженного шепотка,
Бутылки, пахнущей землею,
Не позабыть никак глотка —
Наперстка, выпитого мною.
Старик, известный винодел,
Любой бутылкой дорожил,
А с нами выпить захотел
И хмелем голову вскружил.
То солнца южного настой,
То виноградный терпкий сок,
Такой пьянящий и густой,
Лучом стреляющий в висок.
Я по тропам бродил скалистым,
Не уставая бормотал,
Ловил мелодию… Горнистом
Я с той поры в отряде стал.
И победителем счастливым
Трубил я, стоя на скале,
Трубил в вечерней полумгле,
И мне казалось, над заливом,
Над морем руку я простер.
За мною лагерный костер,
И флаг над ним... Легко и верно
Я ноты брал, — особый дар!
С тех пор победный звук фанфар
И полюбился мне, наверно.
Потом с любимой здесь бывал
(Десяток лет — немалый срок).
Цветное платье раздувал
Морской весенний ветерок
И звал, заманивая нас,
По золотым следам светил,
Я точно помню: в первый раз
Тогда я сердце ощутил.
Гляжу я девушке в лицо
И, помню, так ей говорю:
«И этих гор полукольцо,
И море — все тебе дарю!
Прими, прошу, из добрых рук,
Прими по праву, навсегда!»
Сквозь шум прибоя трубный звук
Опять услышал я тогда.
Она взглянула: как понять ей?
Серьезно я или шучу?
А я схватил ее в объятья:
Кружу, целую и молчу.
А через год мы вместе жили,
Теснились в комнатке одной.
Где наши книги мы сложили
Между кроватью и стеной
И где я мог раскинуть руки
Легко от двери до окна.
Мы никогда не знали скуки,
Мы дружно жили, но жена
Напоминала очень часто:
«А помнишь, ты мне говорил.
Что целый мир мне подарил? —
И улыбалась: — Как ты хвастал!»
Я отвечал ей: «Погоди!»
И для победы ставил сроки
И то, что было лишь в намеке,
Свершенным видел впереди.
Какой бы ни была работа,
Я о себе не мог молчать
И стал с годами замечать,
Что мне похвастаться охота.
Да, черт возьми, жена права,
Но дело, видимо, простое:
Еще кружится голова
От виноградного настоя.
Ночами думая, курил,
Сомненья всякие гоня,
И сам с собою говорил,
Что все отлично у меня,
Что я других сильней и выше,
Лишь пожелаю — и смогу.
Я всякий раз фанфары слышал,
Как в детстве — там, на берегу, —
Хотя жена, порой с упреком,
С усмешкой дружеской порой,
Мне говорила: «Как высоко
Ни залетаешь, мой герой,
Не признает тебя столица»…
Я злобу сдерживал с трудом,
Потом решил: не буду злиться,
Потом задумался, потом
Впервые в жизни захотелось
Взглянуть трезвее на себя.
Но без иронии, любя.
И понял я, что это смелость —
С самим собой затеять спор
И устремиться к новой цели
И делать дело с этих пор
Без грома музыки, без хмеля.
И в полуночной тишине
Едва не крикнул я: — Ура,
Приходит мужество ко мне!
Давно пора, давно пора!
В нем — трезвость, строгость, глубина,
Высоких замыслов порог.
«А юность?» -—спросите. Она
Прекрасна. Но всему свой срок.
«А детство? — спросите. — Оно
Забудется?» Нет, не могу
Забыть, что было так давно
На черноморском берегу:
Ракушки, галька, птичий гам,
Прибрежный крепкий ветерок…
Но жить и чувствовать, как там, —
Уже нельзя. Всему свой срок.
И хмель тех отдаленных лет,
И музыка тех давних дней —
Они пленительны, но — нет!
Пусть будет строже и ясней.