Илья ушел.

«Нашли время собрания устраивать! — ворчал Петр, обуваясь. — И как я мог забыть! Этот шут гороховый разболтает теперь всюду: лежит себе человек и знать не желает, что у нас собрание!»

Но хуже всего было то, что и Нонка будет на собрании. Работали они в одной бригаде, может придется ему говорить о ней, а ей о нем. Как они посмотрят в глаза друг другу после всего, что произошло между ними? Не чужие ведь они, как-никак муж и жена. «Хоть бы Нонка не пришла на собрание! Хоть бы заболела!» — думал Петр.

Он нарочно долго возился дома и пришел, когда собрание уже началось. Слегка приоткрыв дверь, проскользнул в зал, снял кепку и занял свободное место у стены. Марко Велков уже читал свой доклад. Рядом с ним, в президиуме, сидели двое мужчин и две женщины. Петр узнал только Ивана Гатева, остальных не разглядел. Он не решался посмотреть на людей, что сидели и стояли возле него. Делал вид, что слушает доклад с большим вниманием, а в действительности слышал только отдельные слова, которые сразу же вылетали из его головы. Он вдруг почувствовал страшную усталость, режущую боль в глазах, ноги подкашивались. Наконец, набравшись храбрости, он начал осматриваться. Зал был битком набит. Многие стояли у стены. Разглядывая внимательно всех, Петр вдруг увидел Нонкиного брата Петко. Он стоял у стены и смотрел на сцену. Потом перевел взгляд и увидел улыбающееся лицо Ильи. Тот слегка кивнул головой: а, пришел! «Чего скалит зубы этот скот!» — мысленно выругался Петр и стал разглядывать последние ряды, где сидели женщины. Нонки среди них не было, на душе стало легче. В это время одна из женщин обернулась, пристально посмотрела на него и наклонилась к подругам. Одна за другой женщины начали оборачиваться, разглядывали Петра, шушукались.

— Третья бригада! — хрипло крикнул Марко Велков и протянул руку к стакану с водой.

И пока он пил, по залу пронесся тот шум восклицаний и шопота, которым члены кооператива встречали характеристику каждой бригады. Петру казалось, что так шумят лишь потому, что сейчас будут говорить о его бригаде, что докладчик выкрикнул «третья бригада» как-то намеренно громко и с издевкой. Показалось также, что все приготовились слушать с большим вниманием то, что председатель скажет о нем и о его бригаде. Пока докладчик сделал несколько глотков, в голове у Петра пронеслось множество тревожных мыслей. Указав положительные и отрицательные стороны работы третьей бригады, Марко Велков скажет: «Товарищи, руководство кооператива и партийная группа ведут упорную борьбу не только за трудовые успехи членов кооператива, но и за их высокую мораль. Недавно Петр Пинтезов разошелся с женой. Весь коллектив должен помочь своим товарищам, должен убедить их помириться, зажить по-старому». Как забавно будет людям «помогать» ему вернуть свое семейное счастье! Будут задавать разные вопросы, копаться в его душе. А вдруг Нонка встанет и расскажет все как было! Петр не видел Нонки, но ни на миг его не покидало чувство, что она здесь. Сейчас она огорчена и обижена, вдруг расскажет все с начала до конца, выскажет все, что ее мучило, она ведь наивна, верит в коллектив, как малое дитя. И люди всему поверят, потому что уважают ее. Нет, лучше уйти, бежать отсюда.

— Третья бригада плохо справилась с работой, — продолжал докладчик. Организация труда и дисциплина были не на высоте. Хорошо работала бригада только до апреля, пока бригадиром был Петр Пинтезов.

— Раз человек хорошо работал, зачем с должности сняли? — крикнул кто-то из середины зала, и многие подхватили: «Верно, верно, за что человека наказали?»

— За хлопок!

— Так он же был прав!

Марко Велков приложил палец к строке, на которой остановился, и ответил:

— Имейте терпение, дойдем и до этого.

Он опять склонился над докладом и, сказав несколько слов о работе бригады, начал давать характеристику Петру: работящий, способный, справедливый, но иногда все по-своему делает, знать ничего не хочет…

Присутствующие оглядывались, глазами искали Петра. Ему стало душно. Ворот рубашки врезался в шею и душил его, он весь вспотел. Зал поплыл у него перед глазами. «Что со мной! — подумал он. — Неловко ведь, люди могут заметить. Человек ничего плохого не говорит обо мне». И он снова потерял способность видеть и слышать. Прошло довольно много времени. Вдруг все хором заговорили, заскрипели стульями, зашумели.

— Перерыв!

Как гора свалилась с плеч. В дверях он столкнулся с кем-то, оба взглянули друг на друга — дядя Коля, Нонкин отец. Петр невольно кивнул головой, глупо ухмыльнулся. Дядя Коля посмотрел на него сурово и отвернулся. По этому холодному взгляду Петр понял: ненавидят его Нонкины родные, видеть его не желают. Он вышел на улицу, где нетерпеливые курильщики оживленно обсуждали доклад председателя. Петр, не решаясь подойти к ним, отошел в сторону. Ему неловко было показываться людям на глаза, никогда еще он не чувствовал себя таким одиноким. Немного поколебавшись, пошел вниз по улице, но, не пройдя и полдороги, увидел женщину с коромыслом через плечо. Это была Нонка. Он узнал ее по походке и красной косынке. Она шла с опущенной головой, легко и быстро. Одной рукой она придерживала коромысло, другой свободно размахивала. Все ясней становились черты ее лица — глаза, брови, губы; ее черные глаза, прежде смотревшие на него открыто и ясно, с глубокой любовью; ее смуглый лоб с изогнутыми бровями; алые губы, шептавшие ему слова любви. Петр остановился посреди улицы, стал ждать ее. Нонка шла, не замечая его. Только, подойдя вплотную, подняла глаза, взглянула на него и сделала шаг в сторону, как бы желая пройти мимо. Петр схватил коромысло.

— Постой, куда это ты торопишься?

Она втянула голову в плечи, стала будто меньше ростом, побледнела, губы вздрагивали, как у испуганного ребенка. И рука, которой она держала коромысло, дрожала.

— Ну что? Довольна теперь? — сказал Петр, смотря на ее побледневшее лицо.

Нонка молча отвела глаза в сторону.

— Что ж, довольна, что сбежала от мужа и опозорила его на все село? — спросил Петр, и в его голосе прозвучали нотки раздражения и уязвленной гордости.

Он думал, что при встрече с ним Нонка заплачет, раскаиваясь в своем поступке. Но она молчала. Глаза ее были сухи, а на лице, немного смущенном, была твердая решимость. Это выражение решимости еще сильней задело его самолюбие, и он, вместо того, чтобы говорить совершенно спокойно и самому раскаяться во всем, сказал обиженным голосом, в котором звучала неприязнь:

— Обманулся я в тебе! Ты оказалась легкомысленной, ветреной женщиной!

Он ожидал, что после этих слов Нонка, с покорностью любящей женщины, молча возьмет его за руку и пойдет вслед за ним. Но она посмотрела ему прямо в глаза и побледневшими губами прошептала тихо и твердо и, как ему показалось, холодно и отчужденно:

— И я обманулась в тебе!

И пошла.

Эти слова больно задели его. На миг он почувствовал слабость во всем теле, страшную пустоту, острую боль, опустошавшую душу, понял, что вырвала она его из своего сердца.

— Постой! — крикнул он и, услышав свой беспомощный голос, почувствовал себя глубоко несчастным, униженным. Гордая злоба пощечиной хлестнула по лицу, и он, весь дрожа, еще раз крикнул ей вслед:

— Стой, я тебе говорю!

Нонка шла не оборачиваясь.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Снова наступила весна.

Деревья ожили за одну ночь, и с их почерневших, измученных ветвей полились прозрачные слезы облегчения. Воздух наполнился нежным ароматом влаги, с юга подул теплый ветерок. Небо прояснилось, горизонт отошел вдаль. Все ожило. Воробушки, эти несчастные пасынки зимы, невообразимым писком возвестили приход весны. Они пригладили взъерошенные перышки и с раннего утра до позднего вечера оглашают своим чириканьем дворы и сады. Волы и коровы уже не тащатся на водопой, еле передвигая ноги, не скребутся о плетни — они носятся по дорогам, задрав хвосты, пьют из растаявших корыт у колодцев, сплетаются рогами, сначала будто пробуя, на месте ли они, а потом, пыхтя и вытаращив синеватые глаза, стоят сцепившись до тех пор, пока не придут хозяева, не разнимут их. Лошади стали пугливы и капризны. Раньше их водили на водопой табуном, теперь — по паре на человека. Да и то, случается, убежит какая, найдет себе пару, фыркнет, лягнет и мчится. И всего пугается — дерева, забора, человека — мчиться задрав голову, раздув ноздри, таща за собой поводья. Конюх злится, ругается, но, поймав ее в конюшне, увидев белый пар, подымающийся с лохматой спины, ласково потреплет ее, оботрет пучком соломы и долго любуется ею.