Открыв карточку, я похолодел… Я слышал, что это заведение — одно из самых дорогих в Самаре, был я в нем лишь однажды, да и то у барной стойки, и платил за выпивку, кажись, не я. Цены здесь были просто-напросто бессовестные, дикие, оскорбительные… Но, черт побери, не отступать же!.. Шальной перевод, откуда бы он ни свалился, позволял мне сегодня… ну, не то, чтоб шикануть, но все-таки.

Я заказал триста граммов коньяка, лимон, апельсины. От мороженого она отказалась, и, по-моему, зря. Впрочем, может, у нее что-то с горлом?

Со стороны бара доносилась негромкая музыка, нечто итальянское, леденцовое…

У меня к Марьяне было много вопросов, связанных и с загадочным «фордом», и с ее неснижающимся внутренним напряжением, которое я ощутил еще вчера. Чего же она все-таки опасается? Что нас увидят вместе? Кто увидит? Что не муж, это ясно. Любовник? Тот, что подвез ее к больнице? Или еще кто-то, от кого эта женщина зависит и кого боится? Но спрашивать о чем-либо таком было, разумеется, рано. Для этого надо иметь хоть какой-то задел доверия.

— Спасибо вам, Феликс, что выбили меня из моей колеи. — Марьяна улыбнулась мне глазами, тоненькие морщинки в уголках век проступили и исчезли. — Не в том смысле, — спохватилась она, — что нарушили покой, нет, я имею в виду другое совсем… Ну, в том смысле, что моя жизнь на маятник похожа своим однообразием. И вдруг вы, ресторан…

— Вот и первый тост. За сбой ритма!

Мы выпили, я — по-пролетарски, одним махом, Марьяна пригубила, зажмурилась, но допила рюмку довольно уверенным длинным глотком. И не поморщилась, надо же…

— Наверное, не надо уточнять, почему я так приклеился к вам, — сказал я, принимаясь счищать свернутой салфеткой сахар с дольки лимона. Она иронически покосилась на мои руки, и я тотчас оставил цитрус в покое. Потому что это естественно, вы привлекательная женщина, равнодушным не будешь… Но, пожалуй, главное все же другое — сейчас мне это необходимо…

— Что — это? — Брови Марьяны вопросительно изогнулись, их надлом стал еще резче. Прямо-таки крылья буревестника.

— Это — значит влюбиться… Увлечься, так сказать, воспарить над собой.

Единственный выход… Вернее, хоть и банально звучит, увидеть просвет в конце туннеля. Оттого я так навязчив, хотя ловеласом, уж вы мне поверьте, никогда не был.

— Ну, предположим, это я вас зацепила. — Марьяна покачала головой и взглянула на меня с такой грустной лаской, что мне стало не по себе. — Я отконвоировала вас, Феликс, в милицию, а не вы меня. Попробовали бы вы от меня убежать!..

Мы рассмеялись. Действительно, и не придумаешь пикантней повода для начала романа. И — сразу спала напряженность, словно по чьей-то команде «вольно!».

— Забавно, конечно… — Марьяна разрезала апельсин и вопросительно взглянула на меня, я покачал головой. — Выходит, я оказалась той первой смазливой, которая в нужный момент попалась вам под руку? Не скажу, чтобы это мне льстило. Но, что ж, как видите, я не против. Только бы вы потом не пожалели.

На рынке нельзя покупать что-то сразу, что с краю, лишь бы скорей.

— Не упрощайте, Марьяна. Я не знаю, но я чувствую, чем вы можете стать для меня. Я писатель, у нашей породы особое чутье.

— А если я дрянь? Разочаруетесь, только и всего, правда? А ведь во мне, Феликс, столько гадостного… Порой себя ненавижу, убила бы. А себя не переделаешь, поздно…

— Это с какой меркой подходить. Хоть к себе, хоть к другим. — Я наполнил рюмки коньяком, взял свою. — Постарайтесь жить в мире хороших людей. Но сначала вы его должны создать, этот мир.

— Создать? — Марьяна машинально поднесла рюмку ко рту, но лишь макнула губы, поставила. — Не совсем вас поняла.

— Считается, что у каждого явления есть, как у рубашки, изнанка и лицо. Но все относительно. Прямодушного человека можно называть бесцеремонным, неделикатным, примитивом. Подружку, которая искренне переживает за вас и поэтому интересуется вашими отношениями с людьми, вашей личной жизнью, легко обозвать настырной сплетницей или любительницей копаться в чужом белье. Все зависит от вас самой: что вы хотите видеть в них, по какой шкале оценок судить. Я стараюсь выбирать ту, по которой человек хорош.

— Понятно. — Марьяна опустила глаза, уголки полных губ иронически дрогнули. — Действительно, очень удобно… Кривоногая? Зато как удобно тебе ездить в седле!.. Набитая дура? С ней так приятно: никогда не заподозрит, что ты не Сократ. Так ведь?

— Мир хороших людей, милая Марьяна, это всего лишь иллюзия, я сам все прекрасно осознаю. Но жить в нем все-таки можно, даже когда разочаровываешься то и дело. А вот в изнаночном мире «плохих людей»… Не дай Бог! Сразу вешаться надо.

— «Тьмы горьких истин нам дороже нас возвышающий обман…» Все это было, было, Феликс Михайлович. Помните: «Я сам обманываться рад…»? Если огрубить вашу теорию, то она звучит так: постоянно себе вру, вру и вру. Видимо, и другим тоже? А, Феликс Михайлович? Для пущей приятности отношений?

Марьяна достала из сумочки пачку сигарет и протянула мне. По-моему, это самые дорогие из тех, что видишь в киосках, купить для пробы я так ни разу и не рискнул. Я выудил одну, чиркнул зажигалкой, поднес Марьяне огоньку, прикурил сам. Мне показалось, что она занервничала. Неужели что-то в моих речах задело ее за живое?

— Видите ли, — сказал я примирительно, — придумывать лишнее, конечно, приходится. Я имею в виду чьи-то достоинства, главным образом той женщины, которая нравится. Так и должно быть: мужчина должен приподымать образ любимой, смотреть на нее снизу вверх… А поскольку я по профессии своей выдумщик да плюс к тому — натура самовозгорающаяся, то, как правило, получается перебор…

— Например? Если можно…

— Например, когда писал последнюю свою книгу — ту, которая сейчас у меня в этом вот кейсе, — взял прообразом героини очень милую женщину, познакомились на какой-то тусовке. Ничего такого особенного, в меру привлекательна, в меру умна… Мой герой, однако, влюбился в нее — ну, по сюжету надо мне было — и, естественно, видел в придуманной мной Алисе качества необыкновенные, переживал, мучился, потому что по началу чувство было безответным… В финале, как полагается в романах, она-таки оценила его… И что-то вроде хэппи-энда, хотя и не в классически сусальном варианте… Но до того… — Я рассмеялся и отхлебнул коньяку. Марьяна слушала, не поднимая глаз от стола, длинный столбик пепла на кончике сигареты изогнулся, вот-вот упадет на скатерть, но она не замечала. — А до того я сам извелся, истерзался… Почему она, то есть реальная, прототип, не звонит, хотя и обещала? Почему я не видел ее в Доме актера, куда она обещала прийти? Я чуть ли не в измене ковар-р-ной ее обвинял, депрессия была такая, что не приведи Господь!.. Места себе не находил, исстрадался, бородатый Ромео… А она ведь даже не подозревала о моих любовных муках, мы и не встречались с нею ни разу тет-а-тет… Кажется, я ей все же нравился, ей было приятно в моем обществе, тем паче — внимание писателя не могло не льстить… Но она жила себе и жила тем, чем всегда — работой, мужем, ребенком… Безо всяких обязательств передо мной, выдумщиком, который перетащил сначала жизнь в книгу, а потом — наоборот.

Марьяна загасила сигарету в пепельнице, взяла рюмку за ножку, покрутила, поставила.

— Уж и не знаю, хорошо ли это или плохо… — Глаза ее сузились, она о чем-то напряженно думала. — Но я ей завидую, — после долгой паузы произнесла она тихо и опять замолчала.

— Давайте-ка выпьем, — предложил я. — Кажется, я вогнал вас в меланхолию. Для соблазнителя это непростительный промах.

Мы опорожнили рюмки одновременно и одинаково — одним глотком до дна. И так же дружно протянули мельхиоровые вилочки к блюдцу с желтыми пластинками лимона.

— И часто вы… как бы сказать… выплескиваетесь?

Я готов был поклясться, что в ее милой хрипотце прозвучала нотка ревности.

Жестковато спросила, с сарказмом.

— Что значит — часто, редко?.. Как нахлынет. Я многим женщинам посвящал стихи, всех и не упомнишь. Кому-то даже песни, верней что-то вроде современных романсов… Это мое хобби…Фу, терпеть не могу, пластмассовое какое-то словечко, но шут с ним… А чтобы роман, так сказать, возник из самого романа, чтобы благодаря книге — такое со мной было впервые… К сожалению, вряд ли мое творение кто-то прочитает в обозримом будущем, печатать его некому. Вот и рукопись поэтому взял, издателям она без надобности.