В два десять я прошел в больничный двор и сел на лавочке наискосок от входа в корпус с табличкой «Приемный покой», рассудив, что Веру Семеновну — вроде бы так ее называла Марьяна? — навряд ли перевели отсюда. О какой-либо операции речи не было, с ушибами больные просто лежат. Млеющий на солнышке старикан в жеваной полосатенькой пижаме подсел ко мне, пытался заговорить и отстал.

Марьяна не появилась. Я взглянул на часы: два двадцать… Тоскливое раздражение — то ли на нее, то ли на себя, не поймешь — подбиралось из глубины груди к горлу, словно позыв тошноты…

Белоснежный, по-лягушачьи приплюснутый «сааб» медленно проплыл мимо моей лавки и притормозил прямо напротив входа. Плечистый молодой человек в затемненных очках и черной трикотажной рубашке вышел из машины, быстро обошел ее и открыл заднюю дверцу. Я равнодушно следил, как он принимает от кого-то сидящего в салоне цветной пластмассовый пакет с ручкой, как помогает выйти из машины изящной женщине в мини-юбке. Когда она, выйдя, распрямилась и подняла голову, мое безразличие испарилось вмиг: это была Марьяна!..

Я судорожно вцепился пальцами в сидение, но не вскочил, не окликнул ее. В темноте салона смутно белела рубашка еще кого-то, кому она кивнула и прощально махнула рукой. Взяв из рук водителя тяжелый пакет, она направилась к ступенькам, ведущим в приемный покой. Сверкающий, как Эльбрус на солнце, «сааб» чуть проехал вперед, развернулся и бесшумно покатил к воротам.

Я не пошел следом за Марьяной в больницу. Я был слишком ошеломлен. Лимузин суперкласса — и это, казалось бы, обиженное жизнью существо, которое я, кретин, уже успел столько раз мысленно пожалеть… Никак они не вязались друг с другом. Вряд ли это был случайный «левак», которым она, опаздывая, воспользовалась. Галантность парня в черной рубашке совсем не походила на оплаченный сервис. Тот, невидимка, что остался в салоне, не иначе хозяин машины. А может, и ее, Марьяны?.. «Жизнь наша гроша ломаного не стоит», — вспомнилось вдруг мне. Неужели и она, моя Марьяна, чем-то повязана с обладателями грязных капиталов, с какой-то криминальной средой?

Впрочем, с какой стати — «моя»? И почему — непременно с криминалом? Такой вот «сааб» может себе купить вполне благонамеренный банкир. И разве не мог подвезти ее попутно сосед по подъезду? Живет как-никак не в «хрущебе», в доме относительно престижном…

Как ни убедительны были эти аргументы, с каждой минутой на душе становилось все пакостней. Я с трудом уговорил себя подождать. Нет ничего мучительнее неопределенности, пусть уж будет даже наихудшая из правд. Иначе никогда не выбраться тебе из паутины иллюзий, которой ты всякий раз оплетаешь себя, как полоумный паук.

Марьяна появилась из подъезда примерно через четверть часа и сразу же увидела меня. Ожидая, я пытался предугадать ее реакцию — изумится, испугается, гневно нахмурится, пройдет мимо, сделав вид, что не заметила… Все, что угодно, но только не это: неподдельная радость. Ее матовые щеки вспыхнули, стали розовыми. А главное — какой по-детски искренней радостью засветились эти темно-карие, чуть скошенные к вискам глазища! Давно уже не смотрели на меня так молодые красивые женщины, давненько… И ведь это была не просто молодая и красивая, это была она, Марьяна…

Мы одновременно двинулись навстречу друг другу и, наверное, обнялись бы, если б не визг тормозов подкатившего к подъезду фургончика «скорой». Автомобиль с красным крестом всего на несколько секунд заслонил ее от меня, но их нам хватило, чтобы прийти в себя. К выходу из двора Пироговки мы шли уже почти спокойно, о чем-то — разве вспомнишь, о чем? — переговариваясь. Наверняка это была полная бессмыслица, междометия, ничего не значащая чушь. Дар связной речи я обрел, лишь когда мы окунулись в гомонящую, торгующуюся толпу.

— Вы не опаздываете? Уже без двадцати три, так что, может, машину?..

До чего же хотелось мне, чтобы Марьяна сказала «нет»!.. Но она и в самом деле опаздывала: до проезда Масленникова — ах, вот о чем она успела сказать мне в больничном дворе! — на автобусе уже не успеть.

Мы спустились по Полевой до проспекта, куда заворачивал поток автомашин, я поднял руку и почти сразу же остановил импортную тачку, белую, но далеко не такую шикарную, как подвезший ее к Пироговке «сааб». Вспомнив о нем, я почувствовал, как в сердце опять неприятно кольнуло… Ладно, все выяснения отложим на потом.

В машине мы не разговаривали. А когда вышли у Дома культуры подшипникового завода, времени на это уже не оставалось совсем.

— Я подожду вас в вестибюле. Или подойду… Примерно через сколько закончите?

Дубина, я даже не удосужился спросить, что это за урок у нее такой.

— Зачем? Пойдемте вместе, — просто сказала она. — Может, никто и не пришел. В такую жару молодежь выбирает пляж, а не репетиции.

Репетиции? Тем любопытнее.

К сожалению, на репетицию — чего? — эта самая молодежь все-таки явилась. В прохладном вестибюле Марьяну уже поджидали трое — две белобрысенькие девицы лет пятнадцати-шестнадцати, обе загорелые и коротконогие, инкубаторски похожие даже выражением круглых мордашек, и уже вполне взрослая, безусловно за двадцать, длинноносая шатенка в широких серых шортах, никак уж не гармонирующих с торчащими из них до голубизны бледными худыми ногами. Мы поднялись по лестнице на второй этаж, пожилая уборщица, что-то бурча себе под нос, открыла ключом зал. Марьяна включила над сценой свет, я устроился в полутьме на последнем ряду.

— Начнем с повторения! — произнесла с милой своей хрипотцой Марьяна. — Девочки, кто самая храбрая?

Самой храброй оказалась длинноносая шатенка. Через пять минут мне стало ясно, что долго я здесь не высижу. От кружковых занятий «по художественному чтению», к которым в детстве меня принуждали родители, видевшие во мне будущего дипломата, я на всю жизнь получил стойкое отвращение к декламации и сколько-нибудь выразительной сценической речи. Потому, наверное, я и не написал ни одной пьесы. Читать их я могу спокойно, но само театральное действо неизбежно рождает во мне ощущение неловкости и даже стыда за актеров. Сейчас же на меня так сразу и так остро пахнуло бабушкиным нафталином, что стало тоскливо и обидно за Марьяну, вынужденную заниматься с тремя дурами черт знает чем. Впрочем, уже выходя с незажженной сигаретой из зала, я понял из ее реплики, что девицы готовятся к какому-то конкурсу. Видимо, радио или теледикторов, а может… Не все ли равно?

Минут сорок я гулял по чадному проспекту Масленникова, заглядывал в магазины, потом курил, сидя на скамейке возле Дома культуры, рассматривал проходящих мимо девиц. Мыслей в голове не было, так, какие-то хвостики, свои утренние тревоги я загнал глубоко внутрь и не позволял им высунуться даже на мгновенье.

Я просто ждал Марьяну, и минуты плыли мимо, словно и не задевая меня. Потом я наконец вспомнил, что в кейсе у меня подстрочник переводной бодяги. Самое подходящее время, чтоб его полистать. Противно, конечно, но в ожидании электрички читаешь на вокзале любую муру. А эту — надо.

Она освободилась только через полтора часа.

— Знаете, я полагаю, что нам с вами необходимо поговорить, — сказал я, вставая, когда Марьяна приблизилась ко мне. — И лучше всего, если мы это сделаем не на ходу, а где-нибудь в кафе. Как у вас со временем?

— У меня есть еще свободный час, — без обиняков ответила она и улыбнулась, по-моему, с искренней признательностью. — Ванечку я беру обычно в половине шестого, полчаса на дорогу. Пойдемте. А куда?

— Тут неподалеку есть уютное заведеньице. С завлекательным названием «Золотой теленок».

— Знаю, бывала… — Марьяна засмеялась. — Будете завлекать? А не слишком ли накладно? Что ж, попробуйте, Остап Ибрагимович Бендер-бей, желаю успеха.

— Он будет, — пообещал я. — Меня, как известно, любила даже одна женщина — зубной техник. Какие уж тут могут быть сомнения?

Идти было около трех кварталов. В ресторане было пустовато, однако столик возле дальнего от входа окна, который я как-то присмотрел, оказался занят совсем еще юной парочкой, допивавшей бутылку шампанского. Пришлось устроиться в другом конце зала, где по соседству не было никого. На мой вопрос насчет вина Марьяна ответила просто: «Лучше коньяк. И, бросив на меня испытующий взгляд, быстро добавила: — Но совсем немножечко. И к нему чего-нибудь такого… Цитрусового…».