Саврасов поправляет обеими руками поясной ремень, по его лицу заметно, что он удовлетворен произошедшим безмерно: поймал, кого надо…

Трое на стульях переглядываются, уже равнодушно — пора и уходить…

Сидоров опять опускает глаза долу, голова его склоняется еще ниже, чем раньше, зеркалом блестит на солнце проплешинка на макушке…

Но Ларина успевает поймать взглядом то первое, самое важное мгновение, когда в его тусклом, нарочито сонно-равнодушном лице промелькнуло… Что? Что именно?

Как точнее определить это странное выражение запавших глаз, явно неадекватное, как сказал бы психиатр, происходящему, поскольку не отразилось в них ничего естественно ожидаемого — ни страха, ни злости, ни отчаяния, ни возмущения…

Напротив, Анне почудилось, что в них плеснулась радость… Или нет, облегчение — как раз такое, какое должно было охватить подозреваемого, но не опознанного свидетелями преступника. «Что за мазохизм? — промелькнуло в голове у Анны. — Не отправить ли его на судмедэкспертизу?.. Да нет, на психа не похож…»

— Че врешь, бабка! — запоздало и как-то неубедительно хрипит Сидоров и косится на следователя.

— А ну-ка помолчи! — грозно рявкает Саврасов и бьет кулаком себе по ладони.

Ларина бросает на него укоризненный взгляд: не вмешивайся!..

…Оформив протокол опознания и предупредив Саврасова, что допрашивать Сидорова она будет до обеда, максимум через полчаса, Анна отпустила всех, сама отнесла уже не нужные ей стулья в приемную и опять принялась перелистывать дело. Уверенность, с какой Викулова указала на бомжа, укрепила ее в мысли, что именно Сидоров, или Как-Там-Его, впрямую причастен к исчезновению, а скорее всего — убийству писателя Ходорова. Признается ли он в этом сегодня или чуть позже, особого значения не имеет, улики против него пока что представляются неопровержимыми, хотя, конечно, с выводами спешить не стоит. Тем более, что на многие вопросы ответов у нее еще нет. Да и другие, пусть и маловероятные версии происшествия в Тургаевке требуют проверки. Сведения о Ходорове, которые представил ей Саврасов, Анну удовлетворяли мало, видимо, придется-таки ей самой съездить в областной центр. «Все-таки он колун, примитив, — подумала она с сожалением. — Нюх есть, это безусловно, и интуиция, и мозги быстрые, что есть, то есть. А вот как психолог…» Анна рассмеялась: уж очень неподходящим показалось ей это сочетание — «психолог» и «опер Саврасов». Хотя на охоте гончие как раз и незаменимы…

Анна взглянула на часики: до начала допроса еще час семнадцать минут. Так что можно еще маленько читануть откровения этого хлюпика Ходорова. На чем она остановилась-то? Ага, вот здесь: муж, насилуемый собственной женой… «И никуда мне не деться»… Ну и ну. Бедняжечка.

Жертва (из записок Ходорова)

Глава 4. Любовные романы

— Кто-кто, а вы, Феликс Михайлович, можете не беспокоиться. Вы не из тех, кем можно было б разбрасываться. Ваш признанный талант нам нужен, поверьте. Думаю, вас даже порадует новое амплуа. Хватит заниматься редактурой всяких там кулинарных справочников, это унизительно для такого пера, как ваше. Хотите работать над романами?

Прищурясь, он ласково, как на любимое чадо, смотрел на меня своими живыми темными глазками, которые тонули в складочках набрякших век и все же были необыкновенно выразительными, словно подсвеченными изнутри. Савелий Маркович Карпович, он же «главарь» издательства «Парфенон», он же мой благодетель-работодатель, обладал — и знал это хорошо — несомненным обаянием.

Даже увольнение с работы он мог обставить так, что после разговора с ним у сотрудника оставалось чувство чуть ли не признательности к этому мягкому, такому интеллигентному, искренне сострадающему вам человеку.

Однако, что же он имеет в виду? Неужели хотят заказать мне книгу? Но ведь уже написанную ни он, ни «полупахан» не захотели прочитать.

— Хочу ли? — Я усмехнулся, взял бороду в кулак. — Стоит ли спрашивать у голодающего его отношение к бифштексу? Я же профессиональный писатель, сочинять для меня — то же, что рыбе плавать.

Карпович с улыбкой покивал — еще бы ему меня не понимать… Правда, я знал, что сам-то он не написал в жизни ни строчки, даже газетной. Когда-то он ведал в облисполкоме отделом… то ли коммунальным, то ли еще каким в этом роде.

«Парфеноном» он овладел всего лишь год назад.

— Может, и не столько сочинять… — Он вздохнул и задумчиво потер глубокую залысинку. — Скорей, я бы сказал, преображать… Рукою мастера, которому стоит только коснуться кистью чьей-то неловкой работы, чтобы картина ожила.

— То есть?

Я начинал догадываться: не иначе, как литературная редактура.

— Вы знаете, Феликс Михайлович, что сейчас покупательский спрос на книги невелик. Слишком много книг, целый океан, и людям разобраться, какую стоит купить и прочитать, трудно. Покупают привычные серии — любовных романов, детективов с маркой «Черной кошки» или, скажем, «Бестселлер». Реклама дает себя знать да и чисто собирательская страсть — иметь непременно всю серию. На новое смотрят с опаской или просто не замечают.

Он поправил узел яркого галстука, словно тот ему мешал говорить, и снова печально вздохнул.

— Такова, как говорится, селяви… Есть спрос — есть и деньги у издателя. Наши дела, вы это знаете, неважнецкие, без реорганизации, без новых подходов не выживем. Так вот, мы приобрели у московской издательской фирмы «Эдос» право пользования логотипом и принципами оформления популярнейшей серии «Любовный треугольник». Не перепечатывания уже изданного, а выпуска оригинальной литературы. Вернее, переводной, но как бы… авторизованной, что ли. Джимы и Сюзанны российскому читателю порядком поднадоели. Все-таки чуждая нам жизнь, не те реалии, что в нашей многострадальной. Нашим людям хочется читать про свое, родное, про Сергеев и Катюш, но не тружеников производства, как раньше, а… — Карпович замялся, его узкое аскетическое лицо еще более вытянулось, став похожим на редьку. — Короче, это должны быть закрученные, насыщенные эротикой и любовными интригами романы, герои которых действовали бы в знакомых для наших читателей обстоятельствах… Вернее, для читательниц, на женский контингент серия в основном и рассчитана.

— И вы предлагаете мне перелопачивать переводную макулатуру? — спросил я в лоб. — Менять Майклов на Миш, Патрисий — на Пелагей, Лос-Анжелес на Сыктывкар?

Так, что ли? И ставить на обложке свою фамилию? Но это же воровство, плагиат!

«Главаря» ничуть не шокировала моя прямолинейность.

— Этим мог бы заниматься и ремесленник, — усмехнулся он и протянул мне открытую пачку «Данхилла». — Давайте закурим и очень-очень спокойно прикинем детали. Я потому и обращаюсь к вам, писателю с развитым воображением, с фантазией подлинного мастера неординарных сюжетов. Перелопачивать? А что, почему бы и нет? В конце концов, сюжеты в мировой литературе повторяются бесконечно. Важно не о чем, а кто пишет. «Евгений Онегин» — это же плагиат крыловской басни о журавле и цапле, которые поочередно предлагали друг другу пожениться. С вашим воображением и мастерством вы неузнаваемо перевоплотите на бумаге импортную дешевку в добротную книгу о страстях человеческих. И вам не надо будет ломать голову над перипетиями фабулы, не надо мучительно сочинять сюжеты — берите заготовку и — с Богом!

— И под своей фамилией? — Я затянулся и довольно нахально пустил струйку дыма в его сторону.

— Желательно. Вас знают. Но можно и под броским псевдонимом, который потом примелькается и станет популярным. Советую подумать, Феликс Михайлович. Ваша редакторская ставка сокращена, а по договору за каждый романчик вы могли бы иметь очень приличные деньги. Подстрочник — за счет издательства, у нас есть очень неплохой переводчик, работает, что важно, очень быстро. Хотите — трудитесь в Доме печати, место найдем. А если удобней дома, пожалуйста. Важно одно — вовремя сдать рукопись. Подумайте, я не тороплю…