При перестройке неизбежны ошибки, проект — это всего лишь замысел, его надо еще проверить, осуществить. Сначала в одной бригаде, в одном совхозе. Если быть честным, на перестройку уйдет двадцать лет, да и не должно быть в таком деле конца, нужно улучшать и улучшать. Рано или поздно встанет вопрос о принципиально новом животноводстве — без содержания животных в стадах. Много тысяч лет назад наши предки открыли этот способ подчинения, управления копытными. Но пришло время идти дальше, искать новые принципы.

Пастухи будущего

Неужели отдать Тургаю всю жизнь, отказаться от других путешествий? Что же Каракумы, Памир, Камчатка, Таймыр? Почему я — бывший московский мальчик из семьи интеллигентов, впервые оседлавший коня в шестнадцать и начавший пасти животных в двадцать три, — должен остаться здесь навсегда? Где же люди, кого посадили на коня в первый час жизни? Где потомственные пастухи?

Я подумал, что их надо растить, нужно писать книги, учебники. Как еще один человек может передать свою любовь к пастушеству другим? Я знал биографии исследователей-энтузиастов пастушеского ремесла. Балтийский матрос Иван Мосолов изучал работу чабанов, когда в Каракумах еще воинствовал Джунаид-хан. Нина Трофимовна Нечаева умирала в песках от жажды, едва не погибла под развалинами Ашхабада, написала столько книг о пастбищах, о чабанах, о поведении овец, стала академиком, Героем Труда. Но сколько у нее учеников, которые верят в науку пастухов? Два, три, десять? Навряд ли больше. И у академика Лущихина в Киргизии есть лишь один ученик, Ильяс Ботбаев, не забывший, как ценил учитель народную мудрость киргизских чабанов. В Самарканде работала Е. В. Одинцова, всеми уважаемый каракулевод, которая написала книгу об узбеках-чабанах [12]. В Казахстане работу табунщиков изучал Ю. Н. Барминцев [1].

Были, есть энтузиасты науки о пастбищном животноводстве. Но как их мало для нашей огромной страны!

Я пришел в стан табунщиков очень рано, но в юрте Токая уже пили чай. Начальники — бывалые степняки — рады были хоть день прожить как рядовые табунщики.

Наверное, заместитель министра Казахстана мог понимать людей без слов.

— Я вижу, ты не согласен на наше предложение, не

надумал?

Одному не справиться, а привлечь пока некого. Буду писать книгу, может быть, в этом есть больший смысл.

Кто знает?! — согласился старший товарищ. — Но наше предложение не забывай. И расскажи о нем у себя в академии.

Я выполнил задуманное, написал книгу о поведении копытных животных. [6]. Но как сделать, чтобы строчки книги воплотить в жизнь?

Сохранится ли в третьем тысячелетии нашей эры пастбищное животноводство? Для исследователя, посвятившего свой труд изучению пастушеского ремесла, это очень важный вопрос. Невесело инвентаризировать ценности, которым суждено 　　попасть в архив, и еще грустнее думать, что результаты труда людей, десять тысяч лет создававших народную школу пастьбы, скоро станут столь же ненужными, как и навык древнего богатыря, терпеливо добывавшего огонь своими палочками. Говорят, что в третьем тысячелетии физики зажгут искусственное солнце, химики соткут, наконец, одежду из воздуха, а геологи научатся добывать из морской воды все элементы таблицы Менделеева. Ну а кто накормит человечество? В самом деле — кто? Останется ли в будущем место для пастухов?

У предсказателей будущего, чья профессия — футурология — стала ныне такой модной, есть излюбленный прием: искать ростки грядущего в том, что окружает нас уже теперь.

Кто сегодня кормит человечество мясом, снабжает шкурами и шерстью? В первом ряду мировых овцеводов мы видим Австралию (16 процентов всех овец мира), СССР (12 процентов), Аргентину, Южную Америку. Кто владеет коровами? США, СССР, Бразилия, Аргентина, Мексика. Интересно посчитать и по-другому: в Уругвае на одного человека приходится 3 коровы, в Аргентине — 2, а в Дании, славящейся своими сырами и маслом, родине знаменитых пород, — всего 0,7. Кто владеет лошадьми?

Опять знакомый ряд: Бразилия, СССР, Мексика, Аргентина, США. Как видим, лидируют страны, богатые открытыми ландшафтами и, значит, пастбищами. Именно пастбищное животноводство служит для современного человечества основным источником мяса.

Однако население Земли растет. Необходимо увеличить производство продуктов более чем втрое. Возможен ли такой скачок? Ведь сроки прежних экономических революций имели совсем иные масштабы. Десять тысяч лет назад возникло пастбищное животноводство, которое до сего времени обеспечивает человечество мясом, шерстью, кожей. Сейчас же в нашем распоряжении лишь десятки лет. К тому же увеличить поголовье животных втрое нельзя, не используя иного, чем сейчас, принципа ведения хозяйства. Резервы пастбищ практически исчерпаны, подкормка не решает проблемы.

Понятно, почему и сомнение, и изумление охватывают зоотехников, узнавших о сенсационном на первый взгляд факте: продуктивность диких животных в некоторых районах Земли вдвое, а то и втрое превышает продуктивность домашних.

В то же время очень многим людям дикие животные представляются только забавой, и изменение в отношении к ним неплохо иллюстрирует история, рассказанная мне в заповеднике «Бадхыз». Окружающие заповедник овцеводческие хозяйства поставили перед правительством Туркмении вопрос о временном использовании территории заповедника под пастбище для овец. Поддержки они, однако, не получили, и немалую роль в этом сыграло впечатление членов комиссии, выезжавшей ознакомиться с положением дел на месте. Они ожидали увидеть «пустую» степь, пропадающие зря пастбища и не могли сдержать удивления, когда в обе стороны от машины стали разбегаться куланы и джейраны, вовсе или почти исчезнувшие в других местах, а дикие бараны паслись на склонах гор в таком числе, словно это были домашние овцы. Членам комиссии стало ясно, что даже при простом пересчете на килограммы мяса неизвестно, где этих килограммов больше — в заповеднике или в тех отарах, что собирались здесь кормить.

Как же объяснить столь большую продуктивность диких животных по сравнению с домашними? Не все здесь пока понятно, но, очевидно, дикие животные умеют более целесообразно и экономично использовать растительный покров. Они образуют крупные стада только в период миграции, когда движутся с зимних пастбищ, либо наоборот. В остальное время держатся группами самого разного размера и в зависимости от количества и распределения корма 　　передвигаются то медленнее, то быстрее. Замечательно, что общая урожайность растительности при этом не только не падает, а, напротив, даже повышается.

До самого последнего времени это казалось сомнительным, и, чтобы сохранить в первозданном виде участки степ»: й и альпийских лугов, их пытались оградить от всякого выпаса, в том числе и от влияния диких животных. Результаты не оправдали предположения: начали пропадать ценные виды растений, стала накапливаться сухая трава прошлых лет. Вопреки ожиданиям такая степь выглядела гибнущей. Геоботаники установили, что через 4–5 лет полного отдыха ее урожайность снижается на 20 процентов. Дело в том, что растительность степи и обитающие на ее просторах дикие копытные прошли долгий современный путь развития и уже не могут жить друг без друга: животные втаптывают семена в землю, предохраняя их от высыхания, они же и удобряют почву, и собирают урожай, заботливо подстригая траву и кусты. Все дело лишь в мере. Когда потребителей слишком много, они начинают вытаптывать пастбище, выедать траву до земли, разбивать почву в пыль, начисто объедать кору деревьев, то есть делать все то, что происходит при массированном воздействии домашних животных.

Размер стада, скорость передвижения по пастбищу, расстояние между пасущимися животными — эти и им подобные экологические особенности изменил и нарушил человек, собрав копытных в большие стада. В результате перестал действовать механизм, регулирующий взаимоотношения животных с растениями. Сломалось самое важное природное звено. Как снова пустить его в ход?