Изменить стиль страницы

— Забери меня отсюда…

А куда заберешь?

Полицаи уже приходили к Нюре:

— Почему твоя дочка не явилась на перерегистрацию, где она, отвечай? — спросил старший.

— Как ушла на менку на той неделе в деревню, так и нет до сих пор. Сердце мое материнское изболелось. Может, вы подскажете, может, слышали, что случилось с доченькой моей?.. — Нюра все это разыграла натурально, и слезы откуда взялись… Да и это неудивительно: сердце у нее действительно за дочку болело.

Во второй половине мая к Нюре заглянул Юрий Пазон. Было уже под вечер, смеркалось.

Калитка скрипнула осторожно. Просунулась голова:

— К вам можно, тетя Нюра?

— Юра, ты? Заходи…

Пазон скользнул в дверь, оглянувшись вокруг. Увидел на стульях немецкие мундиры.

— Что у вас, немцы на постое? — насторожился Пазон.

— Да стали вот… Два дня, как стали, черт бы их побрал…

— Не везет! А я хотел у вас перебыть пару дней.

— Слышала я, Юра, аресты в городе… Все только об этом и говорят… Я уж о тебе подумала: не взяли ли тебя? А ты, слава богу, на воле…

— Надолго ли, — усмехнулся Пазон. — Ищут меня… В доме засада… Мать встретил на улице, она успела шепнуть: «Не ходи домой, там немцы…» Если бы с матерью не встретился, уже бы, наверное, к ним в лапы попал…

— Ой, лихо!.. — Нюра приложила руку к щеке.

— А Валя где? — спросил Пазон.

Нюра рассказала про Валю…

— Когда ж наши-то придут? Дождемся ли? А главное, чтобы вы, молодые, дождались… Как же помочь тебе?

— Как поможете, раз немцы у вас стали? Попробую фронт перейти… В городе мне не схорониться… Пойду я… Вале привет от меня передайте… И скажите, пусть не боится. В списках наших она нигде не значится, — подчеркнул он. — Один я знаю, что она помогала нам, а от меня они ничего не узнают, даже если схватят…

— Куда же ты пойдешь? Стемнело ведь совсем. Пересидел бы, может, ночь в погребе, а хочешь, я тебя к Вале отведу…

Пазон было заколебался, потом решительно сказал:

— Нет, пойду я…

— Куда же ты все-таки подашься?.. Может, подскажу чего…

— Да я тут, тетя Нюра, сам все ходы и выходы знаю… Прощайте…

— До свиданья, Юра, дай бог тебе удачи…

Тетя Нюра с нетерпением ждала утра, когда можно будет проведать Валю и рассказать ей о Пазоне.

— Как же ты отпустила его, мама?! — не удержалась Валя.

— А что я могла сделать?..

Аресты таганрогских подпольщиков начались еще в феврале сорок второго года. Тогда были арестованы первый руководитель таганрогского подполья Морозов и с ним еще несколько человек.

Пазон рассказывал Вале, что вышли на них немцы случайно, и если ребята выдержат пытки в гестапо… Ребята выдержали… Никого больше тогда не арестовали. Таганрогское подполье продолжало жить и бороться. Немецкий эшелон на Марцево пустили под откос, взорвали склад боеприпасов в городе. Вывесили красные флаги к Первому мая на крупных предприятиях. Обо всем этом город знал.

Пазон часто приносил Вале «Вести с любимой Родины» — сводки Совинформбюро. Два раза он просил спрятать оружие: один раз несколько винтовок, а второй — связку гранат. Валя прятала это на чердаке. Потом Пазон забрал оружие. Как-то Юра принес пачку каких-то документов. Они хранились у Вали около месяца…

— Юра, я тоже хочу с вами, — говорила не раз Пазону.

— А ты и так с нами.

— Включите меня в какую-нибудь группу, дайте задание…

— А разве это не задание: распространять листовки, хранить оружие, секретные документы?.. А сколько раз я пользовался вашей квартирой!

Валя вспомнила слова матери, которые ей сказал Юра: в списках подполья она не значится… Никто о ней не знает, кроме Юры.

Увидятся ли они когда-нибудь? Где он сейчас?

* * *

Маслянисто поблескивала вода. Тихий шелест волн нарушал ночную немоту, скрадывал звук человеческих шагов.

Было уже совсем темно, когда Пазон пробрался к заводской бухте, к свалке старого железа, где валялось несколько ржавых, отслуживших свой срок котлов.

У Пазона был пистолет, и он решил: если натолкнется на патруль — живым в руки не дастся. Немцы на ночь выставляли боевое охранение вдоль берега. Но патруль Пазону не попался. Справа у берега торчали мачты уцелевших суденышек рыболовецкого хозяйства.

«Достать бы лодку», — подумал Юрий. Но лодку достать было невозможно. Немцы держали усиленный пост в бухте.

Пазон вспомнил, сколько счастливых часов провел он когда-то в детстве в этой бухте. Как они плавали здесь мальчишками. Митька Дудка хорошо плавал. С эстакады прыгал. Легко входил в воду, почти бесшумно, без брызг. Тело у него было как бы без костей, гибким как лоза… Жив ли сейчас Митька? И долго ли ему, Пазону, осталось ходить по белому свету? Здесь, у старых котлов, Пазон договорился встретиться со своими товарищами, которые, так же как и он, эти дни скрывались где придется.

На другой день на берегу сошлись Николай Кузнецов, Виталий Митрохин и Пазон. Они решили ночью попробовать вплавь добраться до наших.

Выбрались из котлов, когда ночь опустилась над городом. Некоторое время шли по берегу, используя как укрытие разный металлический хлам.

Время от времени немцы освещали море прожекторами, пускали вверх осветительные ракеты. Иногда постреливали на всякий случай, для острастки.

Миновали благополучно заводскую дачу и Калужинск.

— Ребята, надо в воду, — предложил Пазон. — За Стахановским у немцев посты на самом берегу.

Бесшумно вошли в воду. Она была еще довольно холодной. Как только взмывала ракета и освещала все мертвенно-бледным светом, окунались с головой, пережидая, пока не погаснет свет.

От берега отошли с километр, а было им всего по грудь. Родное море… Если бы было оно глубоким, пришлось идти бы им у самого берега, а там всюду немцы…

Так они двигались вдоль береговой линии, ныряя в воду при свете ракет и в те секунды, когда жало прожектора скользило по поверхности.

Сначала Пазон хотел было сохранить пистолет сухим: держал его над головой, когда нырял.

— Немцы увидеть могут, — сказал Николай Кузнецов. — Если застукают, один пистолет не поможет…

И то правда… Не ровен час, немцы заметят…

Продрогли они за три часа сильно. Нелегко было брести по горло в воде, то и дело ныряя, подолгу сдерживая дыхание под водой.

Не рассчитали ребята немного. Забрезжило на востоке, а они только подходили к мысу Вареновскому, который был занят немцами. Еще розовели облака, солнце еще не вынырнуло из моря, а все уже осветилось вокруг. Темная ночь была их союзницей, а рассвет нес смерть. Еще какое-то время им удалось пройти, пользуясь тем, что море было покрыто мелкими барашками волн. Чаще обычного погружались они в воду, пытаясь скрыться от вражеских глаз.

Немцы, как и ночью, постреливали из пулеметов. Но как будто неприцельно. Но вот очередь легла близко от беглецов. Случайность? Ребята нырнули. Следующая очередь прошлась, сбивая пену с гребешков волн, совсем рядом. Митрохин вскрикнул и исчез в воде.

— Заметили!

— Хана нам, Юрка, — сказал Николай Кузнецов. — Побьют, как куропаток… На воде не спрячешься…

Пулеметная очередь снова взбила фонтанчики брызг. Пазон и Кузнецов побрели к берегу. Пазон выбросил ненужный теперь пистолет с отсыревшими патронами.

— Скажем, что шли к своим, в Приморку… В городе, мол, пухли с голоду, — предложил Пазон.

Немцы, увидев, что они идут к берегу, стрельбу прекратили…

В тот же день их доставили в бывшее помещение Дворца пионеров, где теперь находилась русская вспомогательная полиция и где в подвалах содержались другие арестованные подпольщики.

* * *

Об аресте Пазона Валя узнала от матери. Николаю Кузнецову удалось вместе с грязной посудой в кастрюле передать родным маленькую записку.

«Дорогая мамочка, — писал он, — родные, близкие, друзья! Пишу вам из-за тюремной решетки. Арестовали нас с Юрием Пазоном 28 мая в четыре часа утра на море у мыса Вареновского. Третий погиб, убитый из пулемета.

Полиции известно, что мы с Юрием Пазоном спалили дотла немецкий вездеход с пшеницей, автомашину, убили изменника Родины, крали у немцев оружие, совершали диверсии, террор. За это нас повесят, в лучшем случае — расстреляют. Гвардия погибает, но не сдается. Били, мучили. Ничего, им же будет хуже! Скоро наши будут в Таганроге. На той стороне о нас помнят и никогда не забудут…

Крепись, мама! Береги здоровье ради Светланы.

Привет родным, близким. Привет Зине — моему другу.

Товарищи наши имена не забудут. Гордись, мама!»