Онте снова собрался было кашлянуть, да не сообразил, каким именно способом, и поэтому лишь вздохнул во всю ширь своих легких, точно вылизал перед этим деревянный черпак каши, и широко развел руками.

— Ты же соображаешь, чего ради я так усердно готовлю себе гнездышко: осенью приведу в дом женушку, Уршулю Берташюте. Собирался сделать это будущей весной, да тоскливо одному без женщины. Чем скорее, тем лучше: выиграю целых полгода жизни в паре. Славная она, эта жемайтка, и ядреная. А уж хороша, как расписное пасхальное яичко. Будет она мне отрадой, помощницей по хозяйству. Мне-то уж двадцать пять стукнуло, вот я и не знаю покоя, сам видишь. Ты-то постарше меня будешь, так что, думаю, по женщине сильнее моего стосковался. Твою Ону Кинчайте я знаю. Тоже замечательная женщина, здоровая и жгучая, видать. Как раз по тебе.

— Ага, почитай, пудов пять весит, деваха что надо. Затрещину врежет — не устоишь. Мы с ней давно поладили. Да только куда я ее дену? Вот и живем поврозь и ждем, сами не зная чего. У меня ни кола ни двора, не будешь же весь свой век по чужим углам мыкаться да с хозяевами цапаться, если что в доме пропадет, — в прошлом году так было.

— Вот и давай приведем по бабе, хоть бы и нынешней осенью, правда, она припозднилась: я в избу, ты — в избенку.

— В какую такую избенку? — переспросил Онте, будто недослышав.

— Да в ту самую, что мы с тобой на краю поля поставим. Послушай, Онте: работая за наличные, ты в жизни своего гнезда не совьешь. Вот и надумал я отвести тебе хотя бы пять десятин земли, построить приличную избенку — тут тебе и батрацкое жилье, и хлев, и клеть, притом все под одной крышей, куда как удобно; и тебя в этой избенке — не в хлеву, не бойся! — поселю с какой-нибудь Оной-Воной. Конь у нас с тобой будет общий, утварь общая, выгон общий, работа общая, притом любая, а урожай порознь: зерно и солома. Держи себе коров, поросят и кормись со своей благоверной, готовя в своей печи, нечего двум бабам у одной плиты грызню разводить. Следовательно, будьте для меня работниками, испольщиками, половинщиками или можете называться как угодно. По мне, лучше зовись Антанас, а не Онте, хозяин канявского двора. Будешь самочинно делать расходы, а не нести ответственность за любые убытки, которых в хозяйстве обычно уйма.

— Да как это все тебе… вам, господин Винцентас, в голову пришло? — обрадовался Онте. — Вам легко рассуждать, вы человек грамотный — все наилучшим образом рассчитываете, разумно решаете. Условия хорошие, что и говорить.

Они стояли друг против друга — двое молодых людей, твердо решивших создать семьи и жить честно, как только живут трудом рук своих, а не обманом.

Лицо Винцаса, хотя и было немного обветрено в зимнюю стужу, однако по-прежнему сияло здоровой белизной, что необыкновенно шло к его черным густым усам. Таким же стройным, как и прежде, был его стан, не успевший погрузнеть или приобрести скованность от тяжелой работы, а красота его шла от вольного воспитания. Все это как нельзя более нравилось Онте; Винцас казался ему помещичьим сынком, и бедняга, не имевший собственного клочка земли, всей душой стал стремиться к зажиточной жизни.

Лицо же самого силача Онте не было таким белым и румяным. Да и не могло быть. Его мать жила в бедности, коровы у них не было, приходилось кормить ребенка своим молоком, которого у нее было не так уж много. Белизну с лица стирали весенние и летние ветры да солнце, они обдували-обжигали его каждый божий день от зари до зари, с колыбели и до нынешней поры. Ну, а поскольку родители у него были здоровы-здоровешеньки, то и вырос он все-таки здоровяком, можно даже сказать, человеком спортивного телосложения, хоть лепи с него Геркулеса. С какой стороны на Онте ни глянешь — всем вышел, можно смело на него положиться: этот встанет — с места не стронешь, схватит — не вырвешься, в охапку сгребет — только тявкнуть успеешь.

Как и все недюжинной силы и высокого роста люди, Онте был на редкость спокоен и миролюбив. Он еще ни на кого не опустил свой кулак, хотя замахивался им частенько. Поспорив с парнями, страшно горячился (он вообще не имел обыкновения разговаривать со своими сверстниками спокойно), под конец показывал им свои кулаки, величиной с караваи, и грозился, что мокрого места от них не оставит, но этим обычно дело и кончалось. Ведь стоило бы ему пустить их в ход, и впрямь не миновать несчастья. Это чувствовали юные зубоскалы, которые цеплялись друг к другу по пустякам, однако слишком докучать Онте побаивались.

Не бил он и коня, хотя таску порой задавал ему суровую. Как схватится, бывало, за вожжи или за недоуздок да как рванет — кажется, вот-вот челюсть животному свернет, а конь и не шелохнется. Выходит, мучитель «истязал» жертву только до тех пор, пока ей на самом деле не становилось больно.

Что такое лесохозяйственные работы, старики Ваурусы представления не имели, знали об этом лишь понаслышке от своих соседей. Но едва потеплело и подобно огромным кротовинам стали расти избы, Ваурусы сделались постоянными надзирателями на стройках. Позавтракают, перейдут низину да и пробудут там до обеда. Или же придут после обеда и пробудут до самого вечера, пока не начнут расходиться рабочие. Пока погода позволяла, забывали даже про то, что пора подкрепиться. То на бревнышке сидят, то бродят от стройки к стройке и радуются, что дома ввысь поднимаются. Им казалось, будто избы эти были телесного происхождения, брали свое начало, материал в них самих. И тянулись дома вверх подобно зародышу их души, если не тела.

И как же радовались старики, когда каменщики сложили высокий фундамент из ровных камней, обмазанных белой известкой. Уже по одному этому можно было предположить, каким величественным будет жилой дом, коль скоро пол поднят так высоко над землей. У них-то самих изба была просторная, зато приземистая. А фундамента, почитай, что и не было: первый венец лежал прямо на земле; было подложено всего по камню, оттого он и гнил. Мужик повыше доставал головой до потолка, а доведись ему стать на руки — то и ногами. По этому поводу не раз во время вечеринок кто-нибудь шутил:

— А ну-ка, девушки, кто из вас ногами до потолка достанет?

И ухажеры радостно гоготали, а какая-нибудь из девушек, знавшая о подвохе, неожиданно вызывалась:

— Я! — и при всеобщем испуге поднималась с места, брала скамейку и стукала ее ножками по потолку.

— Ну, ловка… — ехидно говорили разочарованные парни.

Размах, с которым строился дом Канявы, и в особенности гумно приводили в изумление всю деревню и округу, и Ваурусы нарочно делали крюк, чтобы взглянуть, как укладывают венец сруба на венец. Старики могли бы сосчитать по памяти веточки каждой лесины, столь часто им доводилось наблюдать, как ее ворочают, готовя к укладке.

Ставить сруб — это еще куда ни шло. Ведь и колодец имеет сруб, порой на большой глубине; а ведь он — всего-навсего колодец, нора, ведущая вглубь, которая только на то и годится, чтобы кого-нибудь отправить на тот свет, больше ни на что. Но когда в стенах стали появляться оконные и дверные проемы, изба приоткрыла глаза подобно слепому новорожденному щенку. Глядит, шевелится, значит, жив. Тут зияют отверстия — в них потом будут смотреть; там снова будто распахнули свои объятия отверстия побольше — это чтобы проникать внутрь. В своем воображении Ваурусы уже обжили избу; они как бы видели, кто будет потом глядеть в окна и что высматривать, кто и как будет отпирать двери: хозяин на свой манер — озабоченно, девушки-работницы порывисто, неплотно захлопывая ее, батраки грубо, точно им приходится преодолевать сопротивление дверей, открывая и закрывая их.

Старикам рисовались контуры внутренних помещений и невольно напрашивалась мысль: а ведь случайные посетители могли бы уже сейчас прикинуть, что тут будет и удобно ли оно для жизни. Вот здесь будет семейная изба: не велика ли? А это белая изба: не мала ли? Это будет спальня для хозяев, а тут малый кут — спальня для ребятишек; или наоборот? Это сени с трубой-коптильней, это кладовая; интересно, с жерновом или уже без него? Нынче-то мельниц становится все больше, не приходится ездить за несколько миль, в основном затем, чтобы смолоть зерно набело. Это комната для доживающих свой век стариков, она будет состоять из двух половин: в первой станут стряпать и работать, во второй лежать да гостей разговором занимать. Ну, а кто же эти старики-приживалы?