— Как так? — поинтересовался Итан.

— Вот эта девушка на крыле — фантастический пилот. Лучший в штате. Возможно, даже лучший, чем Амелия Эрхарт[5]. Дело не только в предельной скорости самолета, а гораздо больше в искусстве и смелости пилота, а и в том, и в другом Флоре нет равных, потому что она понимает работу механизмов так, словно они — продолжение ее собственного разума.

Генри достал блокнот, чтобы записать слова капитана. Итан, не умеющий изображать бесстрастность, выглядел раздраженным. Они приехали ради репортажа о самолете, а не о какой-то девчонке. Нет никаких шансов, что мистер Торн позволит им написать о женщине-пилоте, особенно с таким цветом кожи. Но Генри это не волновало. Ему хотелось выслушать все, что капитан о ней скажет.

— Ее отец сражался на войне бок о бок со мной, когда наши войска объединились с американскими. Храбрый мужчина был, и мастер на все руки. Не будь его, я бы лишился не только руки. Но штука в том, что я никого из журналистов не могу заинтересовать ее историей, и причина, как видите, налицо. Флора темнокожая, а здесь, в Америке, вы слишком много внимания уделяете расе. Поэтому газетчики тратят чернила на мисс Эрхарт, которая также смелая женщина и неплохой пилот, но упускают эту талантливую, почти волшебную девушку.

Генри хотелось вызваться и написать историю самому, чтобы поближе понаблюдать за Флорой, но подобное предложение точно поссорит его с Итаном, который постоянно боялся, что люди догадаются, что Генри ему помогает, если тому разрешат опубликовать самостоятельную статью, и который всегда менял тему, когда Генри хотелось поговорить о девушках.

— Это, конечно, увлекательно, — произнес Итан, но прозвучало это вовсе не так, как будто рассказ его захватил. — Что вы можете….

— Так вот, ей нужен спонсор, — продолжил капитан Жирар. — Способный оплатить самолет и кругосветный перелет. Я плачу ей сколько могу, но времена нынче тяжелые. Она пашет как лошадь. Берет ночную смену, чтобы поддерживать бабушку… Честно говоря, даже не знаю, когда она спит. — Капитан сунул в рот сигарету, вытащил из кармана коробок спичек и протянул Генри. — Поможете? — Он кивнул на пустой правый рукав. — Забыл зажигалку в кабинете.

Генри чиркнул спичкой.

— Вот, — сказал капитан, показывая коробок. — Название.

— Прошу прощения? — переспросил Генри.

— Клуб, в котором она работает. «Домино». Он принадлежал ее родителям, но они погибли в аварии, когда она была совсем крохой. Теперь она владеет клубом на паях с дядей. К стыду своему, я там никогда не был, но я уже староват для музыки и танцев. Однако она регулярно снабжает меня спичками.

Капитан Жирар забрал коробок, а Итан бросил на Генри возмущенный взгляд. Генри пожал плечами и осторожно задал вопрос, чтобы вернуться к теме интервью:

— Может быть, расскажете нам о ее самолете?

Пока капитан описывал изменения, внесенные Флорой в двигатель для улучшения баланса летательного аппарата, Генри старательно записывал, но думал о другом, и капитан это заметил.

— Девушка, — широко улыбаясь, повторил он. — Вам действительно стоит приглядеться к этой теме. Она поистине стоящая. Ее имя наводит на мысль о том, что она привязана к земле, но на самом деле у нее сердце птицы.

Поднялся ветерок, взъерошив волосы Генри. По спине пробежал холодок. Генри сглотнул. Посмотрел на летчицу, и она в тот же миг взглянула на него. Ни один не отвел глаз. На долю секунды Генри показалось, что Земля прекратила вращаться, но он продолжил движение, влекомый непреодолимой силой.

— Мы здесь ради самолета, — настаивал Итан. — Но, может, в следующий раз напишем и другую статью. Вы рассказывали о «Стэггервинге»…

Генри записывал ответы капитана на вопросы Итана, но мыслями уже был в «Домино». Неважно, чего хотел Итан: Генри задумал посетить тамошний концерт, и как можно скорее. Странно, но ему казалось, что от этого визита зависит его жизнь.

Воскресенье, 28 марта 1937 года

Платье принадлежало матери Флоры, поэтому выглядело несколько старомодным: в черно-белую клетку, на бретелях, с открытой спиной. В нем Флора ощущала уверенность в себе. Вся шелковистая ткань была расшита пайетками, поэтому платье было тяжелым, как шуба, словно что-то, когда-то бывшее живым. Флора оглядела себя в зеркале, проверяя, целы ли швы и не открыто ли взорам больше, чем она предполагала. Локон ее доходящих до подбородка волос выбился из прически, и Флора, устало вздохнув, закрепила его шпилькой. Она бы предпочла везде ходить в летном комбинезоне и с косичками, к которым привыкла с детства. И комбинезон, и косички были удобными, практичными и почти незаметными. Разряженная в пух и прах, она чувствовала себя рождественской елкой.

Она тысячу раз просила дядю Шермана, чтобы тот разрешил ей одеваться попроще и работать на кухне с Чарли: напоминать ему не пересаливать грудинку и резать кукурузный хлеб тонкими ломтями, потому что переевших гостей тянет в сон и поэтому они заказывают меньше выпивки. Но Шерман ни в какую не соглашался.

«”Домино” наполовину принадлежит тебе, детка, — говорил он. — Ты должна быть на виду и на сцене. Люди приходят не за тем, чтобы послушать пение кукурузного хлеба Чарли. А в городе никто не поет лучше тебя, да ты еще и выкладываешься не в полную силу».

Флора знала, что выглядит неплохо, но до материнской красоты ей было далеко. Она сравнила собственное отражение в зеркале с фотографией на комоде, радуясь, что не настолько красива. Неприметная внешность защищала ее от парней, за исключением Грэди. Не будучи красавицей, она еще больше скучала по маме.

Флора совсем не помнила родителей, но столько раз представляла, как они ее обнимают и поют колыбельные, что эти фантазии казались правдивыми.

— Флора! — позвал ее Шерман из гостиной.

— Уже бегу! — Она выдвинула верхний ящик комода, достала материнские лайковые перчатки и натянула их на руки. Хотя дождь закончился, ночь все еще была прохладной. А Флоре нравились эти перчатки и то, что они до сих пор сохраняли форму маминых рук.

Шерман, одетый в смокинг конферансье, присвистнул, когда она вышла из комнаты.

— Всегда любил это платье.

— Спасибо. — Флора засмущалась от похвалы, хотя и понимала, что таким образом дядя хранит воспоминания о сестре.

По пути к двери она прошла мимо бабушки, которая шила одеяло из красных и белых лоскутов.

— Привет, милая, — окликнула Флору бабушка. — В морозильнике для тебя припасен кекс.

— Шоколадный?

— Скажи, капустный салат вызывает у Шермана изжогу?

— Эй! — притворно возмутился Шерман. — Я не виноват, что твой салат такой вкусный, что от него не оторваться!

Флора по-дружески пихнула его в плечо и остановилась, чтобы поцеловать бабушку в лоб.

— Спасибо, бабуля. Съем после выступления. А ты бы попробовала кусочек сейчас.

— Я могу и подождать, — сказала бабушка. — Знаешь, не настолько уж я близка к смерти, чтобы есть десерт до ужина. — Она посмотрела на Флору поверх очков. — Ах, как же ты похожа на маму.

— Я и вполовину не такая красивая, — отмахнулась Флора.

— Чепуха, милая. Но мама предпочла бы, чтобы ты закончила школу. Получила аттестат, а не пахала на двух работах. Тебе ведь всего семнадцать, это мало для того, чтобы нести на плечах всю тяжесть взрослого мира.

— Ох, бабуля, мы уже сто раз это обсуждали. — Какой прок от школы, если будущим Флоры является клуб, а большинство белых хоть и помалкивают, но предпочитают, чтобы цветные знали свое место? Да и бабушке нужно подспорье. Заботиться о доме вдвоем и так непросто, а в последние месяцы бабушка двигалась медленно, словно у нее болела каждая косточка.

— Девочка права, — поддержал Флору Шерман. — Она нужна клубу. Мы сможем изменить все к лучшему и хотя бы выйти на старый уровень. И стоит только дождаться, когда она поставит рекорд на самолете! Мисс Эрхарт будет пыль глотать, а люди выстроятся в очередь вокруг квартала, чтобы послушать, как Флора поет. Знаешь, нет плохой славы.