— Я согласна, Афанасий Иванович. Здесь я живу в постоянном страхе… Но как мы выйдем? За окном — стрельцы.
— В хоромах есть черный ход. Стрельцы о нем не ведают. Ты выйдешь из дома и сядешь в карету Жака Маржарета. Этот человек, которого ты прекрасно ведаешь, вывезет тебя за пределы Москвы. Затем карету настигнет князь Василий Пожарский, и вы поедете вместе.
— Василий?.. Это чудесно… Но я страшно боюсь. Злые бояре нас всюду найдут. Не лучше ли здесь ждать своей участи? Я боюсь, Афанасий Иванович.
Власьев ступил к царевне и, ломая всякий этикет, обнял ее за плечи.
— Послушай старика, дитя мое. Я много лет верой и правдой служил твоему батюшке и хорошо знаю о кознях бояр. Они не оставят тебя в покое. Тебе лучше уехать. Возьми с собой самую преданную служанку — и с Богом.
— Хорошо, хорошо, Афанасий Иванович. Я возьму с собой образок Богородицы да Оринушку. Она очень добрая. Пойду за образком в Крестовую, там помолюсь чуток.
Пока Ксения находилась в моленной, Афанасий Иванович потолковал с мамкой Никитичной…
— Ну, как царевна? — спросили дьяка стрельцы, когда тот сошел с Пожарским с красного крыльца.
— В добром здравии. Правда, никого видеть не желает.
— А нам-то что. Нам в хоромы входить не велено. Наше дело у крыльца бдить. Служба!
Глава 8
ТРЕВОЖНОЕ СЧАСТЬЕ
Миновав Сретенские ворота Земляного города и Троицкую слободу, Маржарет остановил карету. Далее путь лежал на Переяславль, Ростов Великий и Ярославль. Теперь надо было дождаться князя Пожарского.
Ксения и ее верная служанка Оринушка в напряженном молчании сидели в карете. Царевна жутко волновалась, всю дорогу ожидая погони. Окна кареты были наглухо закрыты бархатными занавесями, и Ксения боялась их раздвинуть. Ей казалось, что стоит выглянуть из колымаги, как она увидит косматую черную бороду и злые глаза Петра Басманова, коих она напугалась, когда взирала на очередного жениха через смотрильное окно, устроенное в Грановитой палате. А если не Басманова, то Молчанова или татарина Ахмата Шарафединова, жестких убийц матери и брата. Она видела, как они ворвались со стрельцами во дворец, как схватили матушку, а затем грубо вторглись в ее покои и с неописуемым шумом и гамом отвели в бывшие боярские хоромы батюшки.
Ксения, рвалась к матушке и брату, но ее накрепко закрыли в опочивальне, и только через несколько дней она изведала, что матушку и Феденьку казнили. Ее ж пока не тронули. Палачи удалились из дворца, а она, зарыдав, в мучительной скорби, упала на колени перед святыми образами. Ее сердце разрывалось от безутешного горя. Сколь же горючих слез она пролила, никогда не ведая, что судьба обернется к ней такой страшной, черной стороной.
И вот она, царская дочь, стала беглянкой. Могла ли она когда-нибудь о том подумать? Что принесет ей бегство?
И вновь жуткий страх овладел Ксенией, но тут послышался знакомый голос. Ксения отдернула занавесь и увидела через слюду князя Василия Пожарского, сидящего на кауром коне: молодого, статного, русокудрого. Был он в голубом кафтане с жемчужным козырем и в алой шапке с разрезом, отороченной собольим мехом. Какой он ладный, пригожий. На душе Ксении стало гораздо спокойней.
— Спасибо тебе, Жак. Никогда не забуду твоей подмоги.
— Ты мой друг, а дружба для гасконца превыше всего. Куда повезешь царевну?
Василий спрыгнул с коня и что-то шепнул Маржарету на ухо.
— Прекрасно, сударь, но будь осторожен. В случае чего моя шпага готова придти тебе на помощь. С богом, сударь!
Дружески обнялись, попрощались. Маржарет взметнул на коня Пожарского и помчал в сторону Москвы.
Демша Слота глазам своим не поверил, когда увидел перед собой князя Василия Пожарского и… царевну Ксению. До того был ошарашен, что топор из рук выронил. Сотворил крестное знамение, а затем упал на колени.
— Да ты встань, встань, Демша. В дом пустишь? — бодрым голосом произнес Василий.
— Дык, милости просим, князь, и государыня царевна. Завсегда рады.
— И мы тебе рады, Демша. Супруга никак по дому хлопочет?
— Супруга? — все еще не придя в себя, переспросил Слота. — Супруга на огороде лук полет. Сейчас кликну.
— Успеешь, Демша, — сказал Василий. — Возьми у служанки узелок и отнеси в избу, а мы оглядимся. Хорошо-то как здесь, государыня царевна!
Голос Василия веселый, жизнерадостный. Он счастлив. Наконец-то он вместе с царевной, наконец-то сбываются его грезы.
А на сердце Ксении буря чувств. Она смотрит на облитую щедрым животворным солнцем Серебрянку, а в зеленых глазах ее тихая необоримая грусть. Чарующая красота починка не смогла унять ее душевную боль, коя не покидала ее со дня кончины отца.
Василий, конечно же, понимал, что творится на душе Ксении, а посему прилагал всяческие усилия, чтобы царевна отошла от своего горя, забылась.
— Нет, ты глянь, государыня царевна, как солнце на березах играет. Видишь?
— Вижу, Василий. Ласковое здесь солнце.
— Еще, какое ласковое! А травами как пахнет?
Из избы выбежал русокудрый розовощекий мальчонка лет пяти-шести и замер, уставившись округлившимися синими глазенками на царевну.
— Ты кто?
— Я?.. Царевна.
— Царевна Ксения? Вот это да! — заулыбался мальчонка и бойко затараторил. — Ведаю тебя. Матушка рассказывала. Ты добрая. Матушке золотые сережки и красивый сарафан подарила. А мне чего подаришь?
— Тебе? — улыбнулась Ксения и озадаченно повернулась к Василию. — Какой прелестный мальчик. Чем же его одарить?.. Хочешь пряника откушать, Ванятка?
— Пряника? Еще как! Пряников мне как-то тятенька привез. Вкуснятина!
— Вот и хорошо. Беги к моей служанке. Она, кажись, медовые пряники с собой прихватила.
Ванятка (белая рубашечка до пят) шустро засеменил к избе.
А из огорода ко двору быстро шагали Демша и Надейка…
После полуденной трапезы, утомленная дорогой Ксения прилегла отдохнуть в повалуше, а Василий позвал хозяев избы выйти на крыльцо. На лице обоих застыло недоумение: почему царская дочь вновь оказалась на Серебрянке — без слуг, стрельцов и боярского пригляда. Что приключилось?
Василий коротко поведал:
— Вести для вас будут зело худые. Царь Борис Федорович умер, царица и царевич Федор убиты людьми самозваного царя.
— Да что же это творится, пресвятая Богородица?! — испуганно перекрестилась Надейка.
— Дела-а, — крутанув лобастой головой, протянул Демша. — Мы тут живем отшельниками и ничего-то не ведаем.
— Царевне Ксении грозит большая опасность, вот и надумали мы здесь укрыться, пока Москва не утихомирится. Так что встанем на твой прокорм, Демша, но я тебе неплохо заплачу.
— Не гневи Бога, князь. Чем богаты, тем и рады, а денег не возьму.
— Добро, Демша. И вот что еще обоим скажу. Царевне не подавайте виду, что знаете о ее скорбных делах, иначе ее из кручины не вывести. Уразумели?
— Уразумели, князь…
Лишь на третий день Ксения стала приходить в себя. Сходила утром к родничку и как будто живой водой умылась. Долго стояла и любовалась первозданной природой, а затем восторженно молвила:
— Хорошо-то, как Надеюшка!
— Конечно же, хорошо, государыня царевна. У нас тут благодать. Пойдем-ка по рощице прогуляемся.
— Пойдем, Надеюшка.
Василий, теперь неизменно находившийся рядом с царевной, радостно подумал: «Наконец-то! Наконец-то Ксения воспрянула духом».
Шел вблизи царевны и с удовольствием слушал, как Ксения мило беседовала с Надейкой:
— Как подросли деревья… Когда-то я стояла у этой березы. Какая она пригожая и пушистая. Ветви-то до самой земли наклонились.
— Под этой березой, государыня царевна, минувшей осенью я целую стайку белых грибов отыскала. Все крепенькие да красивенькие. Загляденье!..
В тот же день прошлась царевна и по мягкому изобильному лугу, еще не тронутому косой, и по высокому брегу речушки Поветни, и поднялась по цветущему косогору к крепкотелой, сенистой дубраве. Лицо ее посветлело, глаза наполнились живительным блеском.