— Да статочно ли оное?! — холодея от недоброй вести, выдохнул он и весь съежился, сгорбился, убавился в росте. — Повтори!

— Войско Трубецкого и Нагого побито ворами. Восемь тыщ убито, две тыщи взяты в плен, остатки рати бежали к Орлу. Болотников идет на Москву, — тихо и скорбно произнес гонец. Знал, ждет его большая беда, цари за худые вести не жалуют. Покойный Иван Васильевич Грозный, случалось, и на плаху гонцов отправлял.

Царь поплелся в крестовую. Взирая на лики святых, смятенно восклицал:

— Господи, да что же это деется? За что наказуешь, творец небесный? Неслыханны дела твои, господи!

В голове Василия Ивановича никак не укладывалось, чтоб мужичье, наспех собранное и кое-как вооруженное, смогло одолеть многотысячное царское войско, где и стрельцы, и дворянская конница, не раз бывавшие в сражениях, и Большой пушкарский наряд, способный сокрушить самого злого ворога. И вот на тебе! Смерды, холопишки, сиволапые людишки наголову разбили государеву рать. Да то слыхом не слыхано! Не бывало еще такого на Руси. Ни при каких царях и великих князьях смерды в бунташные рати не сбивались. Впервой такой громадой сошлись… Ужель мужик так силен, господи?!

Царя Василия обуял страх, да такой, какого он не изведал, пожалуй, за всю свою жизнь. Бывало, перед плахой стоял, и то не так было жутко. Тогда, на Красной площади, его захлестывала злость и гордыня, и не было даже мысли, что его страшит топор палача.

Ивашка Болотников с мужичьем идет на Москву! А что, как вся чернь поднимется?!

Пал на колени. Тычась лбом об узорчатый ковер, просил у господа утешения и защиты. Затем долго, понурый и расслабленный, сидел в креслах. Внезапно подумалось: поглядеть бы на этого Ивашку. Сказывают, дюжой, силы непомерной. Ну да не в плечах его сила. Мало ли богатырей на Руси… Ивашка, никак, головой крепок. Недоумку рати не водить. Но чем же он мужика взял, чем подлых людишек прельстил?

Велел кликнуть дьяка, что ведал тайными государевыми делами.

— Ты вот что, Петр Евсеич… Пошли-ка своих людей к Болотникову. Да тех, что похитрей да половчей. Пущай у Вора послужат. И чтоб всю подноготную об Ивашке изведали. А коль людишки твои до стола Вора дойдут, так пущай о зелье вспомнят. Изведут — награжу по-царски. Уразумел?

— Найду оных людей, государь.

— Да чтоб мужичье не мутили. Приметят. Пущай не щадят живота Ивашке служат… А рать мутить пошлешь других, да пошлешь поболе, дабы крамольное войско расшатать. Не забудь чернецов да попов заслать. Сходи-ка ныне к патриарху. Лют Гермоген к богоотступникам.

Наставив и отпустив дьяка, Василий Иванович вновь весь ушел помыслами к воровской Украйне. Худо не только под Кромами, но и под Ельцом. Елец же вооружен как ни одна из засечных крепостей. Пушек, ядер, зелья, пищалей, сабель и пистолей — на великую рать. Год назад Самозванец помышлял выступить из Ельца на крымских татар. Похвалялся:

— Надоели Руси поганые. Что ни год, то набег. Не пора ли наказать басурман? Соберу рать со всей державы. Сходиться дружинам во Ельце, везти туда броню и оружье. Из Ельца и выступлю. Отучу ордынцев ходить на Москву!

В поход Самозванец так и не сходил, но броня и оружье остались в Ельце.

«И кому в руки попало? — досадовал царь Василий. — Ворам! Ельчане не захотели целовать мне крест, побили воевод и шатнулись к Расстриге. Да оного злодея давно и в помине нет! Сколь на Москве люду зрело, как его Гришка Валуев из пистоля сразил. Веруют же, нечестивцы, вся Украйна верует!.. Да кабы токмо Украина. В самой Москве гили хоть отбавляй. «Жив Красно Солнышко, жив истинный помазанник божий». Тьфу, охальники! Нашли кого «Солнышком» величать. Беглого монашка, чернокнижника, расстригу, еретика. Тьфу! Не он ли латынянами Москву наводнил, не он ли дозволял иноверцам входить в храмы и соборы, не он ли изгонял пастырей духовных из домов своих, вселяя в них ляхов. А кто помышлял Псков и Новгород чужеземцам отдать, кто нещадно казну державную зорил, кто великое множество девок обесчестил? Срамословил, блудил, прельщал чернь лживыми посулами. Веруют, веруют, малоумки!»

Закипел, забегал по палате, весь клокоча от гнева. Долго не мог успокоиться, пока внимание его не привлек высоченный широкогрудый стрелец, прохаживающийся с бердышом по двору. Вглядываясь через слюдяное оконце в служилого, подумал: ужель с такими молодцами воров не одолею? Стрельцов-то у меня десятки тыщ. Сила!.. Надо Ивану Воротынскому еще полков пять-шесть послать. Буде ему под Ельцом топтаться.

О ратях, посланных на Украйну, царь Василий ежедень помнил. Как-то молвил на Боярской думе:

— Надо поглядеть, что в войсках деется. Ведомо мне стало, что многи воеводы стоят на Северу худо. Бражничают, службу закинули, воров не теснят. Пошлем-ка к воеводам своих досмотрщиков. Пусть сыщут накрепко! Нерадивых гнать — и в опалу. К ратям же — искусных воевод, кои ордынцем и ливонцем испытаны.

Полки досматривали по всем северским и польским городам: в Орле, Новосиле, Серпухове, Калуге, Алексине, Кашире, Мценске… Под Елец царь отправил стольника Юрия Хворостинина. Сказал тому особо:

— Огляди, князь, полки дотошно. Изведай, нет ли какой порухи середь начальных. Воротынскому же молвишь: буде стоять под крепостью, буде попусту из пушек палить. Елец взять немедля! Пущай полвойска загубит, но взять, иначе всему царству беда. Так и поведай. Воров же на Москву пусть не везет. Казнить на месте нещадно. Поспешай, князь.

С того дня Шуйский с нетерпением ждал вестей. И вот наконец в день Агафона гуменника[47] постельничий доложил:

— Гонец из Ельца, великий государь!

Три дня лил дождь. Дороги разбухли! Грязь непролазная! Но рать не останавливалась, отдыхая лишь короткими летними ночами.

Дворяне ворчали:

— Экая распутица. Переждать бы погодье, Истома Иваныч. Одежу хоть выжимай. Да и кони повыдохлись.

— А пушкарям каково? Вконец замаялись. Дай передых, воевода!

Но Истома Пашков был непреклонен.

— Недосуг, надо к Ельцу поспешать.

— Да успеем мы к Ельцу, Истома Иваныч. Князю Воротынскому крепости не взять. Сказывают, у ельчан пушек видимо-невидимо. Дай роздых.

— Недосуг! — отрезал Пашков.

А спешил воевода не зря. Лазутчики проведали: из Москвы к Ельцу Шуйский выслал подкрепление. Об этом знали лишь он, Истома, да казачий атаман Григорий Солома. Меж собой договорились: рать покуда не извещать, пусть идет на Елец спокойно. Главное — опередить Шуйского.

Дворяне и дети боярские, глядя на воеводу (насквозь промок, но не унывает), переставали брюзжать.

Казакам же — и дождь не помеха. Бывалый народ! Ехали, прикладывались к баклажкам, на дворян посмеивались:

— Зазябли, мокрые тетери. Это те не в хоромах барствовать.

— В степь бы их на стылый ветерок, что коня сшибает.

На другой день дождь перестал лить, сквозь низкие серые облака проглянуло солнце. Дворяне повеселели.

В тот же день пришла радостная весть. На запаленных конях примчали гонцы из Кром.

— С победой, служилые! Воевода Иван Болотников разбил рати Нагого и Трубецкого. С победой! Слава Набольшему воеводе!

У казачьего атамана Григория Соломы радостно заблестели глаза. Ай да Иван Исаевич! И в Диком Поле, и на Волге знатно ратоборствовал. А ныне и под Кромами одержал славную победу.

Истома Иваныч дотошно расспросил гонцов. Ловок Иван Исаевич, хитро Трубецкого да Нагого побил, хитро. Вот тебе и бывший холоп!

Кольнула зависть, острая, обжигающая, но тотчас угасла под взглядами начальных людей.

— О победе изречь всему войску. Пусть каждый дворянин, сын боярский, казак, пушкарь, холоп барский, человек даточный знает о разгроме войска царя Шуйского. Сказывать о том мужикам в селах и деревеньках, чернецам и попам. Пусть несут добрую весть в народ.

— Любо, Истома Иваныч, — крякнул Григорий Солома. — Надо бы гонцов по всей округе разослать. Весть дюже добрая. Мужики еще пуще в рати повалят.

— Пошлем, Григорий Матвеич.