В Астрахани жил Илейка у стрельца Харитонки. Тот вовсю подбивал Муромца на царскую службу.

— Буде тебе по Руси скитаться. Айда к нам во стрельцы. Царь Борис ныне служилых жалует — и деньгой, и хлебом, и сукнецом добрым. Жить можно. Айда к голове!

— Во стрельцы погожу, — толковал Илейка. — Докука, брат, на одном месте сидеть. Да и чего хорошего с бердышом за лихими гоняться? Не по мне то, Харитоша.

— Аль опять куда надумал?

— Надумал податься в казаки.

Стрелец негромко рассмеялся:

— Да ты каждый год в казаках гуляешь. Почитай, все реки облазил.

— Да не о тех казаках речь, — отмахнулся Илейка. — То казаки судовые, ярыжки, зимогоры… Меня, Харитоша, на Дон и Терек манит. Вот там козачество! Добро бы в поход куда сходить.

— Непоседлив ты, братец.

Бросив «имать товары», Илейка пристал к казачьему войску, идущему в далекую Тарскую землю[44]. Выдали Муромцу коня, самопал, копье и саблю, молвили:

— Идем в Дагестан персов и турок воевать. Гляди, не сбеги. Иноверец лихо бьется.

— Нашли кем пугать, — фыркнул Илейка. — Либо сена клок, либо вилы в бок. Не заробею!

Муромец не посрамил казачьего воинства. И в Тарках, и на Тереке сабля его была одной из самых ярых. Казаки довольно гутарили:

— Удал и проворен. Товариществу крепок. Добрый казак!

Побывал Муромец и в стрельцах, ходивших с воеводами в Шевкальский поход. Вернувшись в город Терки, «Илейка приказался во двор к Григорию Елагину». Но холопствовал лишь зиму: по весне удрал от боярского сына на Волгу. «Ходил с казаки Донские и Волские», покуда не угодил к голове Афанасию Андрееву.

Астраханский воевода Иван Хворостинин снарядил казаков на Терку. Молвил:

— Повелел царь Борис Федорович оберегать терскую землю накрепко. Будет за то вам достойная награда.

Казачий отряд Афанасия Андреева вышел из Астрахани летом. Зимовали в Терках. Поизодрались, пообносились, жили впроголодь. Недовольно галдели:

— Плохо тут, братцы. Вконец зануждались. Худая служба.

— Худая! Ни сукна, ни вина, ни хлеба. Проманул нас царь Борис.

Илейка бродил среди казаков, кричал:

— Жалованье наше бояре похватали. Мало им, мздоимцам!

— Задавили народ. Чу, гиль по всей Руси.

— Сказывают, царь Дмитрий объявился. Народ-де к нему валом валит. Праведный, чу, царь.

Войско роптало. Многие казаки призывали идти «на Кур реку, на море, громить Турских людей на судах».

— Неча сидеть. Айда в море за зипунами! А коль добычи не будет, пойдем кизылбашскому шаху Аббасу служить!

Илейка же звал на другое:

— Не под тот угол клин колотите, братцы. Шах Аббас могет и в ятаганы встретить. Не лучше ли на московских бояр податься, дабы изведали наши сабельки. От них все беды! Айда на Москву!

— Не хотим на Москву! Айда на море!

Войско раскололось. Шум, брань на сто верст!

Как-то бывалые казаки Булатка, Тимоха да Осипко явились к своему атаману Федору Бодырину и повели разговор:

— Весна скоро, батько. Пора в поход снаряжаться, буде голодовать… Так ты на бояр али как?

— На бояр, — твердо молвил Бодырин. — Все мои триста казаков о том помышляют. На бояр!

— Добро, батька… Мы тут об одном дельце покумекали. Но дельце то непростое.

Выслушав казаков, атаман надолго задумался. День думал, другой, покуда не позвал к себе Булатку.

— Пожалуй, хитро умыслили. Глядишь, с царевичем и бояр бить сподручней. Авось и поверит народ православный… Да токмо кого в царевичи ставить? Надо из молодых, и чтоб головой был крепок, а то сраму не оберешься.

Отбирали долго, усердно, пока не остановились на двух казаках: Илейке Муромце и Митьке Астраханце. Парни толковые, башковитые, хоть обоих «во царевичи».

— Нарекайте, атаманы-молодцы, — обратился Федор Бодырин к казакам. — Кого назовете, тому и быть Петром.

Долго судили да рядили, покуда не взобрался на бочонок Митька Астраханец.

— Послухайте меня, братья-казаки! Спасибо за великую честь, но быть мне царевичем не можно. Я на Москве никогда не бывал и московских порядков не ведаю. Пущай Илейка во царевичах ходит. Ему Москва не в диковинку.

На том казаки и «приговорили». Илейку облачили в боярский кафтан, усадили на белого коня, подали саблю в золоченых ножнах. Муромец приосанился, горделиво повел черной бровью, воскликнул:

— А будет вам за то любовь наша! Жалую всех зипунами, казной и хлебом. Есаулов и сотников — поместьями, атамана — шубой с моих царских плеч! Жить всем вольно, в достатке, почестях, без тесноты боярской!

Казаки довольно загоготали:

— И впрямь царевич, дьявол!

— Эк, выворотил. Любо, Илейка!

На бочонок поднялся Федор Бодырин.

— Кажись, не промахнули, атаманы-молодцы. Видит бог, истинный у нас царевич. Об Илейке же отныне забыть. Не было и не слышали такого казака. Перед вами сын государя Федора Иваныча — Петр Федорович, кой после долгих скитаний объявился в нашем войске. Не забывать оного ни днем, ни ночью, не выдавать ни под кнутом, ни на дыбе, ни на плахе. Умереть всем за царевича! А ежели кто язык высунет, того сказним по казачьему обычаю. Оберегайте, пестуйте царевича, служите верой и правдой. Но и ты, Петр Федорыч, не забудь наше радение. Будь своему слову крепок. Любо ли гутарю, атаманы-молодцы?

— Любо, батько! — взревело войско.

— А коль любо, целуйте крест Петру Федорычу. Отче, неси крест и икону!

Самовольно покинув городок, три сотни казаков поплыли вниз по Тереку к реке Быстрой; поплыли к набольшему войсковому атаману Гавриле Пану.

Терский воевода Петр Головин, услышав о Петре-царевиче, осерчал.

— Дело воровское, изменное. Мало на Руси одного самозванца, ныне еще появился. Богоотступники!

К воровским казакам немедля выслал голову Ивана Хомяка.

— Самозванца в оковы — и ко мне!

Но казаки Илейку не выдали. Прогнав Хомяка, отплыли из войскового городка на море. Стали неподалеку от устья Терки на острове.

Воевода Головин вновь и вновь присылал своих гонцов; грозил, уговаривал, норовил подкупить старшину. Но Федор Бодырин и его есаулы неизменно отвечали:

— Царевич Петр — истинный. Мы ему крест целовали. А коль силом сунетесь, отпор дадим!

Слухи об отважном атамане и Петре Федоровиче облетели все казачьи юрты[45]. Служилый люд, бросая городки и станицы, повалил к Бодырину. Едва ли не все терское войско собралось на бунташном острове. Воевода Петр Головин места не находил. Потерянно сновал среди приказных, бранился:

— Нет, что делают, что делают, злодеи! Кому ныне на рубежах стоять? Как перед царем ответ держать? Ну, хоть бы половину войска в Терках оставили!

И вновь летели на остров гонцы, но Федор Бодырин и слышать ни о чем не хотел.

— Казаки не желают боле Годунову служить. Буде без жалованья сидеть! Ныне с царевичем Петром на Москву пойдем.

Казаки поплыли к Астрахани. Но в Астрахань «крамольников» не пустили. Казаки кричали со стругов:

— Дурни! Пошто закрылись? С нами сын государя Федора — царевич Петр Федорыч! Впущайте царевича!

Но стрельцы ворот не открыли. Воеводы, головы и сотники отвечали со стен и башен:

— Воров не впущаем!

— Не гулять вам по Астрахани, не грабить!

— Ступайте прочь со своим Самозванцем!

Казачье войско поплыло вверх по Волге. Это был дерзкий, разбойный поход. Донские, волжские и терские казаки, вырвавшись на волю, громили купеческие расшивы и насады, нападали на торговые и посольские караваны, зорили дворянские и боярские усадьбы.

Гудела, стонала, бесновалась матушка-Волга!

Из Москвы приходили добрые вести. Умер в одночасье царь Борис Федорович. Возликовали. К Москве движется государь Дмитрий Иванович. Возликовали вдвое!

«Царевич» на радостях воскликнул:

— Слава те, господи, свершилось! Дядя мой идет к Москве. Гуляй, казаки!

Воцарившийся Дмитрий Иваныч, узнав о четырехтысячном казачьем войске, выслал к «племяннику» своего гонца Третьяка Юрлова. Встреча произошла под Жигулями.