По дорогам Югославии
Пройдут мимо красны девки,
Так сплетут себе веночки.
Пройдут мимо стары люди,
Так воды себе зачерпнут.
154. АДРИАТИКА ВПЕРВЫЕ
Адриатика — Ядран —
Блещет зноем, пляшет дико.
Жар Ярила, цвет индиго,
Южный брег славянских стран.
С маху время расколов,
На густом меду настоян,
Впрямь не медный, золотой он,
Этот гул колоколов.
К пирсу жмутся корабли,
Парусники давней эры, —
Видно, турки-флибустьеры
Здесь добычу погребли.
Цезарский и папский Рим
Сплетены двойным обрядом
И следят ревнивым взглядом,
Чьею кровью день багрим.
Опоздал на сотню лет
Дряхлый маршал Бонапарта.
Габсбург мнет штабную карту,
Рвет с мундира эполет.
Башни серые во мглу,
Как гурты овец, шагают,
И туристам предлагают
Сувениры на углу.
Сколько крыльев, сколько ряс,
Херувимов и монахов!
Щелкнул цейсом, только ахнув,
Парень в шортах, лоботряс.
А меж волн и облаков,
Видимая вкось и прямо,
Возникает синерама
Двадцати былых веков.
Время, время! Это ты,
Странник, а не археолог,
Книги сбрасываешь с полок,
Рвешь их желтые листы,
Запираешь свой музей
И навстречу новым зорям
Боевым встаешь дозором
Над могилами друзей.
Там, над скальной крутизной,
Выше башен и гостиниц,
Спит безвестный пехотинец.
Даль синеет, блещет зной.
155. АДРИАТИКА В ТУМАНЕ
Пробудись! В такую рань,
Прошлых дней смыкая дуги,
Бешеные виадуки
Кружат горную спираль.
И оттуда, с тех высот,
Словно сказочные духи,
Мчат на выручку гайдуки,
Опоздав лет на пятьсот.
Но не надобно чудес,
Лишь одно уважь дерзанье, —
Расскажи о партизане,
За свободу павшем здесь.
Кем он был? Подай мне знак
Воркованьем твоих горлиц,—
Серб, хорват иль черногорец
Тот неведомый юнак?
Легким парусом кренясь,
Адриатика в тумане
Отвечает — вся вниманье
К жизни каждого из нас:
«Нет пощады молодым
В молниях военной ночи.
С той поры мне застит очи
Не туман, а черный дым».
Отвечает ветровой
Дикий голос бессловесный:
«Его имя неизвестно,
Заросло оно травой.
Но его бессмертный прах
Есть бессмертие народа.
И, как скальная порода,
Не крошится он в горах».
Отвечает гребень скал:
«Я над прахом крест воздвигнул,
Тайну времени постигнул,
Но напрасно я искал,
Чьей рукой озеленен
Бедный холмик, дом солдата.
Стерлось имя, стерлась дата,
Только алый цвет знамен,
Только алой крови цвет
Остается в жизни вечной».
…Только этот человечный
Прозвучал в горах ответ.
156. ГАВРИЛО ПРИНЦИП
Кем был он, этот школьник странный,
Вдруг повзрослевший и так рано
Проснувшийся? Как был он стар,
Когда ступил на тротуар.
И ошалел в базарном гаме,
И неуклюжими ногами
Уперся насмерть в шар земной,
И приказал ему: «За мной!»
А шар меж тем вращался мерно
Подставив солнцу жаркий бок.
Но гимназист высокомерный
Встал на посту — как полубог.
Он будущее из-под парты
Без содроганья рассмотрел.
Он видел, как штабные карты
Покрылись клинописью стрел.
И вот на крохотном плацдарме,
На плитах той же мостовой,
Махины миллионных армий
Расположили лагерь свой.
И Сербия заполыхала,
И дымных крыльев опахало
Над ней качнулось, а внизу
Любой кузнец ковал грозу.
Сам школьник ничего не значил
Но весь напрягся, зубы сжав,
И жалким револьвером начал
Сраженье мировых держав.
И тень мальчишеского торса
Росла вполнеба над стеной,
Когда он в будущее вторгся
И приказал ему: «За мной!»
Секунды гибли в беглой пляске.
Вот он услышал стук коляски,
Тяжелый звон восьми копыт
В сердцебиение был вбит.
Коляска между тем взлетела
На мост. И, взятый на прицел,
Сам приподнял с подушек тело
Австрийский рослый офицер.
Его жена сидела рядом
В пернатой шляпе и слегка
Косила осторожным взглядом
На церкви и на облака.
Внезапно чей-то тощий облик,
Парадной встрече вопреки,
Как задранные вверх оглобли,
Две длинных вытянул руки.
Всадил он раз-две-три-четыре —
Пять пуль в эрцгерцога и в ту
Вторую куклу в том же тире,
На том же каменном мосту.
В обойме у него осталась
Шестая пуля для виска.
Но что же это? Сон, усталость,
Восторг, удачливость, тоска?..
Стоял убийца, как свидетель
Событья уличного. Он
Своей судьбы и не заметил,
Чужою кровью ослеплен.
И в блеске этой крови скудной,
В осколках битого стекла,
В разверстости полусекундной
Пред ним вся юность протекла.
Его схватили, смяли, сбили
И вбили в черный грунт земли,
Сигнал тревожный протрубили,
В карете черной увезли,
Во имя призрака и трупа
Судили спешно, смутно, тупо,
Засунув в каменный мешок,
Без казни стерли в порошок.
Не подчиненный их решенью,
Ребенок, а не человек,
Он пулей был, а не мишенью.
…Так начался двадцатый век.