Изменить стиль страницы
Вийон
Где мы? В будущем? В бывалом?
Или время в нас уже
Перед собственным обвалом,
На последнем рубеже?..
Только вьюга рвет отребья,
Только свист облав в ушах.
Мчатся кочки, рвы, деревья,
Истлевая, что ни шаг.
Плача, мстя, трясясь, ощерясь,
Через время, через жизнь
Неоконченную, через
Будущее…

Картина шестая

Добротная кожаная мебель конца XIX века. Сутулые старики в сюртуках заседают. Сверкание расчесанных седин и розовых лысин.

Первый старик. Кончая свой этюд о жизни Вийона, я еще раз констатирую, что нам о его жизни ничего не известно. Существовал ли он, как его звали, был ли он повешен? Все эти вопросы все еще стоят перед нами! (Садится. Сморкается.)

Аплодисменты.

Второй старик. Смею утверждать три несомненные истины. Вийон родился в тысяча четыреста тридцать первом году. Истинное его прозвище не то Корбейль, не то Корбье, не то Корбо. Он был повешен после длительного заключения в Руанской тюрьме. Это явствует из многажды цитированных баллад, равно как из более поздних документаций. Но мы на этом не остановимся. Мы должны соединить в себе терпение ученых и чутье сыщиков. По следам облав и доносов той эпохи мы вычертим весь грязный путь нашего подсудимого, то бишь — нашего гениального поэта.

Третий старик. Пустая трата времени. Ибо Вийон вообще никогда не существовал. Это имя есть собирательный псевдоним, мистификаторский трюк. Так забавлялась некая утонченная компания при куртуазном дворе Шарля Орлеанского. Клеман Маро, по приказу Франциска Первого, опубликовал пародии своих предшественников, приписав их некоему Вийону. Публикация продолжает шутку — вот и все.

Четвертый старик. Ваша рискованная концепция не столь нова, как кажется. В шестидесятых годах прошлого века в Бельгии появилась анонимная брошюра, где весьма красноречиво проводится та же мысль, а между тем…

Третий старик. А между тем я ее не читал.

Четвертый старик. Тем более странное совпадение. Если бы не ваша уважаемая реплика, я бы обвинил вас в плагиате.

Первый старик. Не будем останавливаться на этом, коллеги. Мы уклонились от предмета.

Вийон (выступает вперед). Я вас верну к исходной точке.

Старики кряхтят, силясь оценить появление чужеродного тела в их среде. Это тем более трудно, что Вийон запылен, оборван и дрожит всем телом.

Первый старик. Откуда вы?

Вийон. Из Сорбонны. Мне легко вернуть вас к исходной точке, ибо эта точка — я.

Все старики. Вы? Кто вы?

Вийон. Я — Франсуа Вийон. Я родился в тысяча четыреста тридцать первом году. Я автор многих баллад.

Первый старик. Вы наглый мистификатор или жалкий психопат. Коль скоро личность Вийона не установлена, какое право имеете вы на то, чтобы быть им?

Второй старик. Я должен уточнить коллегу. Именно, поскольку личность Вийона установлена, ваша претензия смехотворна и уголовно наказуема. На языке нашего кодекса она именуется шантажом.

Нищий. Я должен вмешаться!

Второй старик. Что это за пугало?

Нищий. Вы угадали. Я Пугало. Но не больше, чем вы. Вам предлагают на выбор два варианта. Первый: Вийон снится или, так сказать, мечтается вам. Второй: все вы скопом снитесь или, так сказать, мечтаетесь ему. В обоих случаях факт встречи между вами может быть использован в интересах науки.

Второй старик. Предвкушаю богатейший материал. Скажите, любезнейший, были вы молодцом с большой дороги?

Вийон. Не отрекаюсь.

Второй старик. И к тому же богохульником?

Вийон. Горе мне, увы!

Второй старик. А как насчет ограбления церквей?

Вийон. Каюсь.

Второй старик. И, наконец, щекотливый вопрос: были вы повешены, кем, когда, за что?

Вийон. Постойте! (Трет лоб.) А вы?

Второй старик. Что вы хотите сказать?

Вийон. Это допрос? Облава, от которой я бежал сломя голову в течение последних лет жизни, продолжается и тут? И эта книжка в желтой обложке оказалась самой грозной уликой против меня? Да я ее и не писал никогда, если на то пошло!

Третий старик. Вот видите! Я говорил!

Вийон. Вы пороли чушь! Не ради вас я отрекся от своей души.

Четвертый старик. Этот мертвец безнадежно путает наши карты.

Вийон. Еще не известно, кто из нас мертвец! Так вот оно, твое хваленое бессмертие, Пугало? Вот чем хотел ты удивить меня в ту ночь, когда подарил мне шляпу?

Ты, раздаватель рваных шляп
Под проливным дождем!
Я чувствовал, что ты пошляк.
Я в этом убежден!
В ту ночь, могуществом кичась,
Ты на моем пути
Был перепутьем. А сейчас
Мне некуда идти.
А ты восторженно, как встарь,
Не чуешь — это смерть!
Но я измученная тварь,
А ты сухая жердь.
Скорей назад, в мой черный мрак,
В пятнадцатый мой век,
Где после стольких дружб и драк
Истлеет человек.
Назад или, верней, вперед,
Чтоб дописать хоть стих,
Которого не разберет
Никто из чучел сих,
Чтоб досмеяться, доболеть,
Дослушать, доглядеть!
(И уже в полной темноте — последний вопль.)
А песня вновь свистит, как плеть.
Куда мне песню деть?

Картина седьмая

Тюрьма. Три спящие фигуры. Входит Тюремщик. Все трое вскакивают.

Тюремщик
Ты, Пьер Колен, по прозвищу Козел,
Ты, Шермолю, меняла, скупщик, вор,
Ты, Филибер, иль как там звать тебя,—
По совокупности вреда и зол.
Что нанесли вы людям, приговор
И прочее гласит вам: «Истребя
Имущество, водить в базарный день
По городу, чтоб устрашить воров
Руанских, и повешенью предать».
Вставай, ребята, рвань свою раздень,
Молись, кто верит! Трупы кинем в ров,
И да почиет с вами благодать.
1934

313. СЫН

Памяти младшего лейтенанта Владимира Павловича Антокольского, павшего смертью храбрых 6 июля 1942 года

1
Вова! Я не опоздал! Ты слышишь?
Мы сегодня рядом встанем в строй.
Почему ты писем нам не пишешь,
Ни отцу, ни матери с сестрой?
Вова! Ты рукой не в силах двинуть,
Слез не в силах с личика смахнуть,
Голову не в силах запрокинуть,
Глубже всеми легкими вздохнуть.
Почему в глазах твоих навеки
Только синий, синий, синий цвет?
Или сквозь обугленные веки
Не пробьется никакой рассвет?
Видишь — вот сквозь вьющуюся зелень
Светлый дом в прохладе и в тени,
Вот мосты над кручами расселин.
Ты мечтал их строить. Вот они.
Чувствуешь ли ты, что в это утро
Будешь рядом с ней, плечо к плечу,
С самой лучшей, с самой златокудрой,
С той, кого назвать я не хочу?
Слышишь, слышишь, слышишь канонаду?
Это наши к западу пошли.
Значит, наступленье. Значит, надо
Подыматься, встать с сырой земли.
И тогда из дали неоглядной,
Из далекой дали фронтовой,
Отвечает сын мой ненаглядный
С мертвою горящей головой:
«Не зови меня, отец, не трогай,
Не зови меня — о, не зови!
Мы идем нехоженой дорогой,
Мы летим в пожарах и в крови.
Мы летим и бьем крылами в тучи,
Боевые павшие друзья.
Так сплотился наш отряд летучий,
Что назад вернуться нам нельзя.
Я не знаю, будет ли свиданье.
Знаю только, что не кончен бой.
Оба мы — песчинки в мирозданье.
Больше мы не встретимся с тобой».