Шамиль с чуть заметной улыбкой кивком головы приветствовал стражу и дворовых. Двум старикам чеченцам, пришедшим встречать, подал руку. После этого к нему подбежали сыновья — старший Гази-Магомед и младший Магомед-Шафи. Отец взял каждого за руку, пошел к дому.

В кунацкой ожидали женщины. Первой подошла к имаму Баху. Шамиль обнял мать, спросил о здоровье. Затем подбежала тетушка Меседу, обняла племянника. Патимат низким поклоном молча приветствовала мужа. Маленькая дочь Нафисат повисла на шее отца.

До поздней ночи в кунацкой толпились гости. Особенно много было белобородых. Имам любил седых горцев, видавших виды на своем веку. Раньше он готов был слушать этих недипломированных академиков житейской мудрости до утра, но сегодня, как никогда, ему хотелось, чтоб они ушли пораньше. Всегда внимательный, умевший с необыкновенной терпеливостью выслушивать говорящего, он казался возбужденным. Старики отнесли это за счет радости побед. Но для Шамиля все победы ничего не значили по сравнению с той, которая мелькнула перед ним белым знаменем, белым флагом.

Было уже поздно, когда разошлись гости. В доме все улеглись, за исключением матери и тетушки, которым хотелось наедине с Шамилем переброситься несколькими словами перед сном. Кроме них не спали еще две женщины. Жена Патимат, приготовив постель, нервно расхаживала по комнате, гадая, позовет ее в эту ночь долгожданный супруг или нет.

Анна тоже не ложилась. Она отказалась от ужина и не стала переодевать подвенечного платья. Благодаря ему она очутилась в доме имама. В нем хотелось ей кинуться в объятия этого сильного красивого мужчины, к которому ее влекла сила разбуженных чувств.

Проводив мать и тетушку, Шамиль вышел из своей комнаты. Он стал во весь рост, подойдя совсем близко к стеклянной двери. Анна не отвернулась, не стала делать вид, что не замечает. Наоборот, тоже приблизилась к двери и стала, глядя на него с улыбкой. Но имам ушел. Ушел не к себе, а в комнату Патимат.

Забилось сердце девушки, загорелась молодая грудь чувством ревности. Она кинулась к двери, распахнула ее в ожидании, но Шамиль не возвращался. Не раздеваясь легла Анна в постель. В душе ее спорили два голоса — голос рассудка, повторявший: «Патимат жена, а ты кто?», и второй голос: «Не прощу, не приму ислам, сбегу!» До утра ей не спалось, весь следующий день она не выходила из своей комнаты. Не хотела видеть никого. Ее раздражал веселый голос обласканной жены. А вечером Анна сказала тетушке Меседу:

— Не зажигай лампу. Я нездорова, хочу лечь пораньше.

Но Анна не спала. Она прислушивалась к каждому шороху.

— Почему в золотой клетке не горит огонь? — спросил имам.

— Ласточка (так называла Меседу Анну) весь день была скучна, она не захотела.

— Может быть, девушка нездорова?

— Нет, думаю, просто не в настроении.

— Пойди, если не спит, позови ее сюда.

Меседу вошла в комнату Анны.

— Ласточка, ты спишь?

— Нет, Меседушенька.

— Тебя хочет видеть он.

— Не пойду, — ответила Анна.

— Нельзя. Когда зовет имам, все должны идти.

Девушка встала. Не подобрав распущенных волос, накинула черный шарф. Низко склонив голову, стала перед повелителем.

— Садись, — сказал Шамиль.

Девушка опустилась на ковер.

— Посмотри на меня. Разве ты не рада моему приезду?

Анна молчала.

— Тебя никто здесь не обижал?

— Нет, — качнув головой, ответила она.

— Ждала меня?

— Да.

— Меседу говорит, что ты научилась свободно читать Коран. Я очень рад твоим успехам и думаю, что скоро предпочтешь единобожие многобожию…

Анна продолжала молчать.

— Ваш народ наделил бога человеческим обликом, придумал отца, сына и матерь божию. Неверные обожествляют и людей, молятся нарисованным на бумаге или дереве божествам — это же идолопоклонничество! Говорят, ваши храмы увешаны изображениями божеств и святых, а кто их видел? Мы не рисуем своего аллаха, ибо он не может быть во плоти, он незрим, неощутим, недосягаем. Весь мир, все живое создано им. Тот, кто не заблуждается, признает единобожие и учение, переданное им в минуты откровения пророку. Прими ислам. Тогда сделаю тебя женой — госпожой моего сердца. Я люблю тебя очень. Даже в минуты жарких схваток твой образ являлся передо мной, он был со мною повсюду и днем и ночью, наяву и во сне. Страшная, необъяснимая сила влечет меня к тебе. Вот и сейчас хочется прижать тебя к груди, осыпать нежными поцелуями, обласкать, как прирученную лань, но я не могу коснуться тебя, ты христианка. Никогда никого, кроме бога, не умолял, а тебя молю — прими ислам.

Анна продолжала молчать. Ее лицо, шея были залиты румянцем смущения.

— Иди, подумай, утром дашь ответ через Меседу.

Сердце не обманывало Шамиля. Оно почувствовало еще до похода неравнодушие пленницы. «Она будет моей женой, примет ислам», — сказал сам себе Шамиль, раскрывая книгу стихов восточных ашугов. Он читал песни о любви. Из многих женских имен, выбираемых им, он остановился на Шуанат. Оно казалось созвучным с именем Анны.

С нетерпением ждал имам ответа. Когда вошла Меседу, он по ее веселому лицу понял, что Анна дала согласие.

— Сегодня же. Не будем откладывать, — сказал Шамиль. — Пусть позовут ко мне Хаджиява, надо распорядиться обо всем.

К обеду в дом Шамиля прямо из мечети пришли муфтий, кадий и прочие представители духовенства. Они сидели в гостиной. Мать Шамиля и тетушка Меседу ввели Анну с закрытым лицом. В красном шелковом платье, в зеленых атласных шароварах, отделанных золотистым сутажом, в белом платке, она стояла, не видя тех, кто был свидетелем ее обращения в ислам и регистрации брака с Шамилем по шариату.

Когда муфтий — глава чеченского духовенства — протянул руку к Анне, мать имама взяла девушку за правую руку и положила ее на ладонь муфтия.

— Повторяй, — шепнула Меседу.

Муфтий произносил по-арабски слова, непонятные ей, девушка механически повторяла их за ним.

— Ты согласна стать женой Шамиля — сына Доного гимринского? — спросил наконец муфтий по-аварски.

— Да, — тихо ответила Анна.

В торжественной тишине звучали два голоса: грубый, гортанный — кадия и певучий — Анны.

Тот же ритуал был повторен с имамом.

Закончив обряд обращения в ислам и бракосочетания, закрепленного печатью и подписями свидетелей в книге регистрации, кадий сказал Анне:

— Отныне ты наречена именем Шуанат и являешься законной женой лучшего из мужей Дагестана и Чечни — гимринского Шамиля.

Мать имама поспешила вывести девушку. Ожидавшая за дверью Меседу обняла ее, поднесла дары. Многие жены родственников и друзей явились поздравить новобрачную. Только Патимат не подошла к ней.

Шуанат увели в комнату. Эддит, увидев свою воспитанницу в горском наряде, расплакалась. Надежда на освобождение из плена была окончательно утеряна. В последнее время, видя перемены в поведении Анны, англичанка замкнулась. И до этого она не отличалась особой общительностью, в отличие от добродушной Анны. Эддит не пыталась отговаривать девушку, убедившись, что в сердце ее пробудилось не простое увлечение юности, а настоящая, осмысленная любовь к мужчине, не похожему на многих.

Имам был равнодушен к увеселениям. На свадьбы приходил редко, чувствовал себя стесненно, особенно теперь, когда старинные обряды должны коснуться его.

Своему управляющему Хаджияву он сказал:

— Пожалуйста, сделай все, что полагается, только прошу закончить свадьбу за день, не созывая людей издалека.

Весь день он провел в библиотеке. Здесь встречал почтенных старцев, пришедших поздравить его с бракосочетанием. Здесь угощал, дав молодежи возможность попеть и поплясать в кунацкой. Невеста тоже не выходила из девичьей. Она сидела в углу, как горянка, с закрытым лицом, в окружении девушек и женщин. Гостей на свадьбе было мало. Разгулявшийся накануне буран позанес тропы и дороги, намел большие сугробы в лощинах и ущельях. Шамиль радовался непогоде. Салих и другие юноши с утра разнесли немощным, сиротам и бедным вдовам мясо и другие угощения. К вечеру ветер разогнал тучи. Из-за клочьев разорванных облаков выплыла луна. Ее мягкий свет, отраженный снегами, рассеял мрак зимней ночи.