В Баян приехали ученые: Шугаиб — мулла из Цамтури, молодой арабист Шахбан из Гарашкита и Джавад-хан — кадий из Дарго.

Шугаиб-мулла, подойдя первым к Шамилю, сказал:

— Имам, не считай себя побежденным, ибо это не поражение. Не сокрушайся о потерянном, ибо это не потеря. Аллах одной рукой дает, другой — берет. Я, преданный аллаху раб, хочу верой и правдой служить тебе. До трех тысяч воинов приведу под твое начало, повелевай!

Шамиль с нескрываемым волнением смотрел на статного молодого красавца с искристыми черными глазами.

— Я тоже пришел, чтобы предложить тебе очаг, услуги и воинство, — сказал Джавад-хан, когда закончил речь цамтуринский мулла.

Имам, сделав поклон головой, ответил:

— Хвала всевышнему! Благодарность вам! Поистине — вы народ, преданный учению посланника, мужественный и свободолюбивый! Перед всевидящим оком аллаха обещаю вам любовь и преданность до конца дней моих, ибо когда для меня и моих близких стал тесен мир, несмотря на его просторы, вы как искренние братья протянули руки, подняли поверженных. Мы бежали из родного края, гонимые, обессиленные, шатаясь от голода и усталости. Ваши люди укрыли нас, дали пищу. Так пусть кара всевышнего постигнет того, кто осмелится отплатить злом за добро. Если есть среди вас человек, умудренный знаниями, способный водить войско и личным примером увлекать на ратные дела, мы без промедления готовы как рядовые стать под знамя ислама.

Джавад-хан сказал:

— Нет у нас аула, который не прославлен отчаянными храбрецами. Но и нет над нами такого, кто бы постоянно сплачивал всех волею своей и водил на врага.

— Это можешь сделать только ты, имам, — добавил ученый Шахбан.

— Могу, но с одним условием, что на это дадут согласие народные представители всех чеченских и ингушских обществ, — ответил Шамиль.

Шугаиб-мулла сказал:

— Имам, можешь не сомневаться. Мы созовем сюда почтенных людей из всех селений. Они скажут тебе то же самое, что сказали мы.

Джавад-хан предложил:

— Не будем откладывать, давайте созовем старейшин и ученых в следующую пятницу.

Все согласились.

В один из погожих осенних дней 1839 года в Баяне, как в былые времена в Гоцатле, Унцукуле, Ашильте, сделалось шумно и многолюдно. Сюда спешили народные представители и главы обществ Большой и Малой Чечни, Ингушетии. В баянской мечети не хватило мест. Но жители, соблюдая правила гостеприимства, предоставили храм гостям, а сами подмели двор мечети, расстелили ковры на земле и обратились взорами к востоку.

Выступая с проповедью, Шамиль говорил по-арабски. Его сильный голос с приятным тембром долго звучал, овладев вниманием собравшихся, многие из которых хотя и не понимали чуждой речи, но слушали с затаенным дыханием, не отрывая глаз от величественной фигуры облаченного в длинный белый халат и чалму. Имам был признан всеми.

В тот же день чеченские писаря засели за воззвания. Ученые предложили имаму переехать в Гарашкиту. Этот аул имел большую мечеть, и населения в нем было значительно больше.

Гарашкита понравилась Шамилю. Через неделю Шугаиб-мулла перевез сюда семью и всех соратников имама.

В течение поздней осени и зимы Шамиль занимался утверждением шариата в Гарашките и других аулах. В каждом селении была открыта диван-хана[50]. Чеченские кадии — правоведы разбирали в них по шариату споры и гражданские дела. Верховным судьей был Шамиль. Но ни один вопрос не решал он единолично. Им сразу был создан меджлис, членами которого стали ученые и духовенство. Кадиям были подвластны сельские старосты, которые занимались мобилизацией и в нужное время вместе с кадием должны были возглавить отряды; старый соратник Шамиля Ташов-Гаджи как член меджлиса во многом помогал имаму.

На кордонной линии в это время было спокойно. Шамиль, уставший от бранных дел, решил немного отдохнуть, собраться с силами. К тому же ему хотелось поближе узнать людей, изучить страну.

Однажды в диван-хану к Шамилю явилась молодая красивая чеченка, которая назвала себя Азизой. Обратившись к имаму, она сказала:

— Я рабыня гарашкитского узденя Янди. Он хочет продать меня кумыку из Аксай-аула, разлучить с мужем и малолетним сыном, которые тоже принадлежат ему. Ты, могущественный имам, человек почтенный и справедливый. Помоги мне, ради аллаха! Пусть Янди, если хочет избавиться от меня, продаст нас всех троих. В благодарность за твою помощь век буду молиться за тебя, твою жену, детей и всех твоих близких.

Подобные жалобы и просьбы для Шамиля были самыми тягостными. Он говорил:

— Я иду на сделку со своей совестью, не принимая никаких мер, не помогая этим несчастным людям в беде, наитягчайшей из человеческих бед. Но что я могу поделать в чужой стране, среди чужого народа, милостью которых существую сам…

Он ласково обошелся с Азизой, однако вынужден был сказать:

— Если бы это зависело только от меня, без сомнений, помог бы тебе, но я пока что имею небольшие права. Скоро восторжествуют истинные законы, и тогда в первую очередь начну помогать таким, как ты, невольным.

Азиза ушла, утирая слезы.

Недели через три после этого к Шамилю подбежал Гази-Магомед.

— Папа, — сказал мальчик, — я только что видел ту женщину, которая приходила к тебе и говорила, что ее хотят продать.

— Ну и что же? — спросил Шамиль.

— Сейчас ее волокут по земле какие-то мужчины. Она очень сильно кричит и плачет.

— Где они?

— Там, пойдем покажу.

Шамиль пошел вслед за бегущим впереди сынишкой. До слуха донесся женский вопль.

— Иди позови наших мужчин! — крикнул Шамиль сыну, а сам направился в ту сторону, откуда доносился крик.

— О мусульмане! Неужели среди вас не осталось милосердных! Да покарает вас аллах, бросив на ваши дома полчища гяуров! Да выйдут мои слезы вам кровью! Пусть враги так уведут ваших жен, дочерей!

Шамиль растолкал теснившуюся вокруг толпу и увидел двух дюжих молодцов, которые за руки тащили упирающуюся Азизу. Имам подошел к ним, преградил путь и крикнул, обнажив кинжал:

— Немедленно отпустите женщину!

В этот момент с оружием в руках подбежали Юнус, Ахвердиль-Магома, Муртада-Али и Салих. Видя это, женщина укусила одного из тех, кто ее держал. Отпустил несчастную и второй. Но хозяин Янди, здоровый чеченец лет сорока, сказал Шамилю:

— Может быть, для тебя выгоден шариат, придерживайся его, но нас в наших правах не ущемляй. Я должен пятнадцать туманов этому кумыку. Часть денег отдал, в счет другой части отдаю ему свою рабыню.

— Если даже не пятнадцать, а сто туманов ты будешь должен ему, я не позволю тебе отдавать вместо денег мусульманку, — ответил имам.

Янди исподлобья, со злостью смотрел на него.

— Стыдись! — продолжал Шамиль с гневом. — Ты называешь себя правоверным, а поступаешь хуже самых последних гяуров. Того, кто не хочет признавать шариат добровольно, я заставлю признать силой или изгоню вон упрямцев из общества, как подлых отступников.

Несчастная женщина с распущенными волосами, в изорванном платье сидела у ног имама, прикрыв лицо руками. Толпа молчала. Молчал и Янди. Шамиль продолжал:

— Вы вспоминаете шариат, когда вам выгодно… Поднимаете оружие тогда, когда люди царя приходят к вам собирать дань. Если вы умеете помнить один закон, продиктованный аллахом, так извольте помнить и остальные, даже если они вам невыгодны и тягостны. А если я отступаю от них, поправьте, но только запомните, — имам в упор посмотрел на Янди, — я никогда не извлекал из этих законов выгоды для себя.

Люди зашумели.

— Сестра, встань, иди к своему мужу, — сказал Юнус и добавил: — Если кто-нибудь посмеет тебя тронуть, дай нам знать.

Азиза встала. Вскинув руки к небу, она воскликнула:

— Пусть все ваши беды и недуги аллах пошлет мне! Спасибо вам, мусульмане!

Одобрительные возгласы послышались из толпы, но были и такие люди, которые сурово молчали. В тот же день имам Шамиль отправил посыльных вновь, требуя схода народных представителей в Гарашките.