Обессиленный Салих, видимо, спал. Раненая нога была вытянута. Когда Шамиль подошел к нему и тронул за плечо, он, вздрогнув всем телом, вскочил.

— Ты что испугался, сын мой? — спросил ласково имам.

Салих мигал воспаленными веками. Казалось, в первую минуту он не соображал, где он и кто с ним говорит. Наконец придя в себя, упал перед имамом.

— Убей меня, я виноват, мне лучше умереть.

Шамиль сказал:

— Встань с колен, я не бог и не царь, убивать тебя не за что.

Салих встал.

Тогда Шамиль обратился к Юнусу:

— Моя тетушка права. Несчастный сошел с ума, и все-таки оставлять его на съедение шакалам нельзя.

Юнус хотел было взять Салиха за руку, но тот, отдернув ее, сказал:

— Нет, я не сумасшедший, знаю, что делаю и говорю. Повелитель мой! Убей меня, как неблагодарного гяура, я виноват перед тобой!

— За что я должен убить тебя? Что ты мог сделать такого?

Юноша молчал. Шамиль, склонившись к нему, сказал строго:

— Не дури, если ты на самом деле не лишен рассудка, говори, в чем твоя вина?

Салих ответил:

— Неблагодарный я. Будучи в неоплатном долгу, не выполнил твой приказ…

— Да скажи ты наконец! — возмутился Шамиль.

Салих поднял голову и, виновато глядя на Шамиля, произнес:

— Я не застрелил Кегера.

— Вот дурачок, — вздохнул Шамиль. — Дай бог, чтобы твои грехи передо мной и перед богом не были больше этого греха. А то, что не убил коня, — хорошо сделал. Я приказал тебе сгоряча, а потом сам пожалел. Душа заныла, будто близкого человека потерял. Я бы и сам не смог поднять руку на такого красавца, как Кегер.

Салих не верил своим ушам. Он продолжал стоять, глядя на повелителя так, как будто увидел его впервые.

— Идем, люди ждут нас, — сказал имам.

Меседу заворчала на непутевого коновода, заставившего имама вернуться за ним.

— Клянусь аллахом, я хотел наказать себя за то, что ослушался, не выполнил волю человека, который стал для меня отцом и вторым после бога, — оправдывался Салих перед ней.

Беглецы двинулись дальше. Они умышленно обходили аулы, боясь, что некоторые жители, неблагосклонно относившиеся к шариату, могут изловить их и выдать врагам.

Шамиль вел их в сторону Чечни, через Анди. Все съедобные травы, коренья, которые попадались путникам, срывались и съедались. Люди не шли, а едва плелись, цепляясь друг за друга. Особенно тяжело было раненым.

Вдруг имам заметил горца: тот вел коня, на спине которого, как два шара, покачивались большие хурджины. Шамиль окликнул человека. Тот, увидев людей, пустился бежать, таща коня за уздцы.

— Остановись, или буду стрелять! — крикнул Шамиль. И, выхватив кремниевый пистолет, выстрелил в воздух.

Человек остановился. Несколько мужчин вместе с имамом поспешили к нему.

— Вах! Неужели это ты? Никогда не думал! — удивленно воскликнул парень лет двадцати, протягивая руку Шамилю.

— Откуда меня знаешь? — спросил имам.

— Кто же в Дагестане не знает имама Шамиля?

— Откуда ты родом и как тебя зовут? — спросил имам.

— Я из Чиркея, зовут меня Иса.

— Куда держишь путь?

— К тебе, имам, люди послали.

— Ко мне? Откуда ты узнал, что я здесь?

— Не знал я, что ты здесь… До нас дошел слух, что вы спустились в ущелье. Люди, боясь, чтобы вы не умерли там с голоду, и отправили меня с хлебом, сыром, толокном к ущелью Андийского Койсу.

Шамиль поднял руки перед лицом, нашептывая слова благодарственной молитвы аллаху. В это время подошли остальные.

— Двадцать четыре человека. Хватит ли на всех? — спросил Иса.

— Хватит, мой сын, пошли тебе аллах неиссякаемого здоровья. Пусть путь твой будет светлым, как наша радость в эту минуту, — поблагодарил Шамиль.

Иса быстро скинул с коня хурджины, развязал один и, вынув первую лепешку, протянул Гази-Магомеду. Затем он вытащил из-за пазухи кошелек и отдал имаму.

— Здесь сто туманов, это собрали для тебя наши люди.

До поздней ночи рассказывал Иса имаму и его соратникам о новостях последней недели.

— После падения Ахульго, — говорил он, — со всех сторон Аварии к генералу двинулись депутации с изъявлением покорности. Люди Андии, Караты, Технуцала и других аулов, расположенных по берегам Андийского Койсу, сдали оружие и выдали заложников. В селениях Аух, Анди и Койсубу назначены приставы, некоторые жители выходили встречать их с почестями.

Каждое слово молодого черкеевца как острие кинжала пронзало душу имама.

— И гимринцы рады гяурам? — спросил имам.

— Очень рады. Они поклялись немедленно выдать тебя, если появишься.

— А разве меня ищут? — спросил имам.

Парень ответил:

— Еще как… Царские начальники в первый день победы там, на Ахульго, осмотрели все семьсот трупов павших сподвижников твоих, разыскивая тебя.

Шамиль горько усмехнулся.

— Проклятые гяуры, вы еще долго будете искать меня, если на то будет воля аллаха. — Затем, вновь обратившись к Исе, спросил: — А что сделали там с живыми?

— Ничего. Мужчин ведь не осталось в живых, одни женщины, дети малые да немощные старцы. Их не стали трогать.

— И то слава богу. Я думал, уничтожат всех. А как дела у вас в Чиркее?

— Плохо, — ответил Иса.

— Почему?

— Наши не изъявили покорности, не пошли вместе с другими на поклон к царскому наибу.

Имаму приятно было слышать эти слова. А Иса продолжал:

— Через два дня после падения Ахульго отряд с несколькими гимринскими отступниками двинулся на Чиркей. Но кто-то успел предупредить наших жителей. Они угнали скот и, собрав пожитки, ушли в лес. Мужчины сказали, что лучше будут сражаться с гяурами в лесу, чем в ауле.

— Скажи им большое спасибо, когда вернешься, за то, что не забыли меня и в трудные дни, когда им грозит то, что грозит мне.

Иса поднялся до зари. Он сказал, что оставляет лошадь, чтобы на ней можно было попеременно везти раненых.

Распрощавшись с беглецами, чиркеевец ушел, предупредив, чтобы они были осторожны, когда будут проходить мимо земель гимринцев.

Посадив на лошадь раненного в грудь Ахвердиль-Магому, путники двинулись дальше, держась все время берега реки. В полдень они спустились в долину, чтобы совершить омовение и помолиться.

На противоположном берегу показался гимринский дозор и открыл огонь. Одного унцукульца сразила пуля. Похоронив его, Шамиль вновь спустился вниз с несколькими товарищами. По дозорным выстрелили из пистолетов.

После этого имам выхватил шашку и, потрясая ею, крикнул:

— Эй вы, худшие из гимринцев, прислужники свиней, посмотрите на лезвие моей шашки и запомните, что такой узкой и острой будет дорога к недрам ада, но до этого, если аллаху будет угодно, я еще вернусь к вам и вы ощутите эту сталь на своей грязной шкуре! Передайте мои слова и тем, кто вами повелевает.

Дозорные гимринцы, видимо, узнали Шамиля и, уверовав в слова его, не стали больше стрелять.

К вечеру беглецы достигли пастбища, на котором паслась отара овец.

— Счастливого пути, мирные люди, — приветствовал их молодой чабан.

— Спасибо! — ответил Юнус. — Ты из какого селения? — спросил он.

— Из Гимры.

— Имам, твой односельчанин, — сказал Юнус.

Шамиль подошел.

— Асаламалейкум! — приветствовал он, разглядывая молодого чабана. — Чей будешь?

— Я сын гимринского Джавад-хана, — ответил чабан.

Шамиль изменился в лице. Он тут же молча поднял ладони перед лицом. Остальные мужчины сделали то же самое, читая вслух заупокойную.

Чабан опустил голову, чтобы скрыть слезы, навернувшиеся на глаза, и стоял молча, пока читали молитву. Затем вынул кинжал, схватил за ногу одного барана, перерезал горло, обратив головой к востоку. Проделав то же самое со вторым животным, сказал мужчинам: «Разделывайте!» — а сам развел огонь и поставил на него казан.

— Помянем храброго наиба, преданного товарища и друга нашего Джавад-хана, принявшего смерть праведника на Ахульго, — сказал имам, беря кусок жертвенного барана.