Братья замолчали.

Тогда дед снова заговорил:

— Селение превращено в стойбище мулов, а вы как два ишака слоняетесь меж них.

— Мы делаем то, что делают остальные хунзахцы, — ответил деду Хаджи-Мурад.

Это взбесило старика. Он окинул их презрительным взглядом:

— Тоже мне молодежь! Трусливые хвастунишки!

Осман посмотрел на деда серьезно, а Хаджи-Мурад дерзко, но ни один из них не посмел сказать что-либо в ответ. Только в душе каждый сожалел, что перед ним родной человек. Вот если бы он был случайным встречным, тогда бы они показали ему, на что способны…

Мусалов и сам понял, что слишком оскорбительно обошелся с юношами, и потому снизил тон:

— Вы не должны делать того, что делают другие, поскольку являетесь молочными братьями Абу-Нуцал-хана. Ваша мать, Залму, вскормила его грудью. Покойный хан Султан-Ахмед был другом моего сына — Расула, вашего отца, который пал под этими стенами, сражаясь с имамом Гази-Магомедом. Мне стыдно смотреть людям в лицо. Ведь вас считают братьями ханских сыновей… Разве вы не знаете, как должны поступать, когда пролилась кровь близких?

Осман и Хаджи-Мурад, опустив головы, молчали.

— Мне бы вашу молодость и силу, — продолжал старик. — Я бы показал вам, что такое истинная удаль узденя. Я могу сделать это и теперь, отстранив вас. Рука моя хоть и дрожит, но владеть кинжалом не разучилась. Поверьте мне, я сделаю это, чтобы умереть спокойно.

Дед не впервые заводил подобные разговоры, но теперь от намеков он перешел к прямому требованию.

— Хорошо, — подняв голову, сказал Осман, — я сделаю то, что ты хочешь сделать.

— Я тоже! — воскликнул Хаджи-Мурад.

Братья, вскочив с мест, направились к двери.

— Благословляю, да поможет вам аллах, — прошептал дед, провожая внуков довольным взглядом.

Поздно вернулись в ту ночь домой Осман с Хаджи-Мурадом. Мусалов с нетерпением, прислушиваясь к каждому шороху, ждал их. Наконец они явились. Сбросив с плеч заснеженные бурки, вновь подсели поближе к горящему очагу.

— Мы обошли всех молодых людей нашего тухума[43], уговорили каждого, они согласны помочь нам. Откладывать не будем, решили покончить с ним в ближайшую пятницу. Представь себе, даже Хаджиясул-Мухаммед и тот соглашается нам помочь.

— Хаджиясул-Мухаммед? — переспросил Мусалов.

Юноши утвердительно кивнули.

Старик, подумав немного, сказал:

— Я бы на этого человека не понадеялся. Люди осуждают этого хунзахца, ставшего мюридом чанка еще при жизни ханского семейства. Говорят, в стане Гамзата он первым поднял оружие на Абу-Нуцала, на своих соотечественников. Если это так, ему нельзя доверять, и жаль, что он из нашего тухума.

— Но он говорил, что теперь недоволен Гамзатом, — сказал Хаджи-Мурад.

— Язык может говорить одно, а голова думает о другом… Но ничего, будет так, как должно быть, — успокоил себя и внуков старик.

Мусалов не ошибся. В ту же ночь Хаджиясул-Мухаммед отправился во дворец к Гамзату. Стража знала его и пропустила, несмотря на поздний час.

— Мюршид, проснись, — сказал ночной гость.

Гамзат вздрогнул, проснулся и уставился тревожным взглядом на пришельца, лицо которого в полумраке не мог узнать сразу.

— Это я, Хаджиясул-Мухаммед, твой верный мюрид, принес недобрую весть.

— Говори быстрее, — взволнованным голосом приказал Гамзат.

Пришелец склонился к самому уху и зашептал:

— Против тебя в Хунзахе назревает заговор. Будь осторожен. Не ходи в мечеть в пятницу.

— Кто из хунзахцев теперь может подняться против меня? Ханский род уничтожен. Булач-хан еще ребенок. Дальние родственники — хан мехтулинский, шамхал тарковский — не пойдут сюда зимой. Аслан казикумухский хоть и является родственником хунзахских ханов, но последние годы враждовал с ними, — рассуждал Гамзат-бек вслух.

— Но ведь у сыновей ханши есть молочные братья — Осман и Хаджи-Мурад, которые стали главарями заговора, — старался убедить имама Хаджиясул-Мухаммед.

— Ерунда, мальчишки, — махнув рукой, успокоился Гамзат.

Однако слова ночного посетителя возымели какое-то действие на мюршида. Хотя он и не придал им значения, но тем не менее приказал глашатаю сообщить хунзахцам о запрете посещать мечеть вооруженным людям. Он также умножил охрану дворца. В своих телохранителях, состоящих из нескольких десятков бывших польских офицеров, которые приняли ислам и посещали вместе с ним мечеть, Гамзат не сомневался. Теперь их никто не мог отличить по внешности от настоящих мюридов-горцев…

В пятницу — день молитвы в соборной мечети — имам, увеличив число телохранителей до сотни, сказал им:

— Часть из вас заранее войдет в мечеть, остальные вместе со мной. Как только я подам знак, подняв палец правой руки, вы наброситесь на молодежь и в первую очередь убьете Османа и Хаджи-Мурада.

К полуденной молитве оба брата и соучастники явились в джума-мечеть поодиночке. Стража, поставленная у дверей, следила, чтобы никто не вошел вооруженным.

Казалось, все хунзахцы беспрекословно подчинились приказу нового правителя. Ни на ком не было видно оружия. Может быть, оно было спрятано? Нужно было ощупывать входящих… Но кто бы решился на такое оскорбление достоинства горца и какой бы мужчина позволил другому сделать это?

В мечети не видно было, чтобы кто-то где-то собирался группами. Два внука Мусалова, отделившись от остальных, расположились недалеко от боковой двери, ведшей из покоев ханского дворца в мечеть. Гамзат-беку сообщили, что оба брата явились без оружия и сидят в ожидании начала молитвы.

Вскоре показался Гамзат-бек. В длинном светлом халате, в папахе, обвязанной белой чалмой, он шел медленно, важно, с гордым достоинством, откинув голову. Его смуглое лицо не выражало тревоги, только суженные глаза из-под опущенных век пытливо скользили по лицам сидящих прихожан.

Впереди него шли три мюрида, по двое — слева и справа, четверо — позади. В их руках сверкали оголенные клинки. Когда вошел мюршид, Осман поднялся с места и воскликнул:

— Мусульмане, встаньте! Идет великий человек, наш почтенный имам!

Все повскакивали с мест.

Гамзат остановился.

— Подойдите ко мне, — сказал он, обращаясь к Осману и Хаджи-Мураду.

Братья, сделав несколько решительных шагов, вытянулись перед ним. Тогда Гамзат спросил:

— Не вы ли дали клятву на Коране своему деду Мусалову убить меня?

— Да, мы действительно дали клятву убить тебя и не изменим ей! — сказал Осман и выхватил пистолет из-за пазухи.

В эту минуту одновременно раздались несколько выстрелов, и все они были направлены в мюршида. Спустив курок, Осман сам упал на труп Гамзата — убил его Хаджиясул-Мухаммед. Хаджи-Мурад, выстрелив, присел. Пули мюридов пролетели над его головой. От порохового дыма в полутемной мечети стало совсем темно. На мгновение воцарилась страшная тишина. И вдруг, поднявшись во весь рост, с обнаженным кинжалом, Хаджи-Мурад закричал:

— Хунзахцы! Гамзат убит! Истребляйте его нукеров!

Спрятанное под одеждой оружие было извлечено. Мюриды, увидев хлынувшую на них вооруженную толпу, попятились к боковой двери. Под сводами соборной мечети послышались новые выстрелы, лязг железа, победные крики, стоны раненых. Оставшиеся в живых телохранители Гамзата с трудом закрыли дверь, ведущую в храм, и стали готовиться к схватке. Ворота, все двери и окна спешно запирались.

Хунзахцы окружили ханский дом. Они много раз бросались на штурм, но не смогли взять его приступом. Тогда Хаджи-Мурад сказал:

— Одна из наших пуль, моя или брата, сразила Гамзата, Осман пал. Я как молочный брат Абу-Нуцала имею право распоряжаться ханским домом. Подожгите его. Пусть сгорят последние мюриды.

Хунзахцы стали выносить из сеновалов копны сена и соломы. Огромные костры запылали в помещении нижнего этажа. Языки пламени, облизывая бревенчатые потолки, подбирались к покоям. Выкуренные дымом и жарким дыханием огня, перепуганные мюриды выбрасывались из окон.