— У нас найдутся люди, которые введут в город силы вашего имама, минуя северные и южные ворота, но что это вам даст? Та часть города, где расположен многочисленный гарнизон гяуров, зорко охраняется. Множество огромных орудий, стреляющих железными мячами, обращено в три стороны — на север, юг и на горную гряду. Даже на воде стоят их плавучие домики под парусами… Не ходите в город. Я такой же, как и вы, раб аллаха и не хочу, чтоб кровь мусульман проливалась зря.

Разведчики вернулись в свой стан, передали слова старого перса имаму.

Восемь дней простоял Гази-Магомед с войском под северной стеной Дербента. На девятый повернул в сторону Табасарана.

Не жалели табасаранцы ни баранов, ни быков для дорогих гостей.

Знаток шариата мулла Хан-Магомед был назначен главным кадием Табасаранского вилаета.

Осенью, перед началом дождей, набив мешки и хурджины орехами, собранными в табасаранских лесах, имам вернулся со своими мюридами в Чумескент и здесь распустил воинов по домам.

Сам остался на зиму в Гимрах. До наступления холодов в доме Гази-Магомеда сыграли свадьбу. Невесту молодому имаму привезли, как и Шамилю, из Унцукуля. Это была дочь шейха ярагского.

Юнус, вернувшись в Ашильту, нашел своего пленника в тоске и печали. Вечером наедине мать сказала сыну:

— Кого ты прислал нам и для чего, сынок? Не только работать, он даже поесть как следует не может. Другие стараются взять невольников помоложе да посильнее, чтобы в хозяйстве помогали, а с него что толку, сидит целый день нахохлившись, как старый ворон, слова не скажет, а я кормить его должна. Лучше иметь хорошую собаку, чем такого раба, она хоть лаять будет.

— Мама, ты же у меня добрая, зачем оцениваешь человека дешевле собаки, к тому же седобородого старца? Мардахай человек деловой, хороший скупщик и меняла, больше того — он охранник имамовской казны.

— Он охранник казны? Ах, Юнус, избаловала я тебя, все подшучиваешь над старой матерью.

— Я говорю вполне серьезно, нам-то ведь особые охранники не требуются, просто нужен глаз для своих. В доме нашем его будем считать кунаком, а не пленником, учти, он мне очень нужен.

— Хорошо, пусть будет так, как ты сказал. Я готова исполнить все твои желания, один ты у нас… Уйдешь из дома, дом и душа пустеют, возвращаешься — и двор и грудь полнятся радостью, а если бы жена была у тебя да детки, легче было бы нам, старикам.

— Ты хочешь женить меня?

— Пора, сынок, многие в твоем возрасте женаты.

— Невесту еще не подыскал.

— Боже мой, ты же бываешь на свадьбах в своем селе, в соседних аулах, неужели нет такой, которая остановила бы на себе твой глаз?

— Есть такая, только она живет в приморском крае.

— Кумычка?

— Нет, еврейка.

— Боже избавь. Ты что, сынок, в своем уме? Отец ни за что не даст согласия.

— А если она примет ислам?

— Все равно, не нужна нам чужая. Умные люди не на девушку смотрят, а на родителей ее. Большой, богатый род жены становится опорой мужа.

— Я полюбил еврейку, другую не хочу.

— Послушай меня, присмотрись, сравни…

— Смотрел, сравнивал, нет лучше Мазай.

— Теперь мне кое-что становится понятным. Скажи, эта девка случайно не дочь Мардахая?

— Ты не ошиблась, мама.

— О боже! Она, наверное, приворожила тебя, сын мой, я приведу гадалку и ничего не пожалею для того, чтобы освободить тебя от чар нечестивицы.

— Мама, если ты любишь меня, сделай так, чтобы твоя гадалка приворожила Мазай ко мне. Она не любит меня и, наверное, ни за что не согласится выйти за меня замуж. Она убежала от меня из Тарков в Дербент. Потому я был вынужден взять в плен ее отца, в надежде, что она придет за ним.

— Не хочет выходить за тебя? — спросила Залму.

— Да.

— Ах негодница, презренная! Она должна была считать за счастье быть твоей рабой, мыть ноги твои. Убежала от лучшего ашильтинского узденя! Не отпускай Мардахая, пусть придет, опустится к твоим стопам, умоляет.

— Не придет она, потому что не знает, где находится ее отец, а если бы и знала, все равно не решилась бы, смелая она, а значит, и гордая.

— Так что же, выходит, мне надо ехать к ней, унижаться? Или отцу? Никто не поедет, я попробую сделать иначе.

Самолюбие Залму было задето. Она не представляла себе родителей или девушку в горах, которые отказали бы ее непревзойденному по красоте и уму Юнусу. Он единственный наследник состоятельного Мугада, и вдруг какая-то еврейка убежала от него!

Нет, теперь она будет всячески помогать сыну заполучить девку, женит его на ней, а потом покажет силу свекрови.

«Я превращу ее в служанку после свадьбы, а через некоторое время женю Юнуса на достойной узденке», — говорила она себе.

С того дня гордая и хитрая Залму стала всячески обхаживать Мардахая. Она вместе с сыном уговаривала его принять мусульманство.

— Послушайте, вы отняли у меня волю, дом, дочь, родственников и все, чем я жил. Теперь хотите вырвать из души последнее, ну что ж, отнимайте, вырывайте вместе с сердцем! — Бедный Мардахай, говоря эти слова, плакал навзрыд.

Чем больше упорствовал старик, тем настойчивее был Юнус. Любовь с первого взгляда переродилась в нем в неусыпную, мучительную страсть. Жизнерадостный, веселый по натуре, он стал задумчивым, безразличным к окружающему.

Залму обо всем рассказала мужу. Мугад вначале воспротивился, потом махнул рукой. Жена напугала его рассказами о безответной любви, которая высушивает человека и приводит после кровохарканья к гибели.

Обеспокоенный, отец сам принялся уговаривать Мардахая.

— Послушай, друг, зачем упорствуешь? — говорил Мугад. — В наших религиях много общего: вы делаете обрезание — мы делаем обрезание, вы не едите свинину — мы не едим свинину, вы однобожники — мы однобожники. Ваш бог на небесах — наш бог на небесах. Вы утверждаете, что он един, — мы утверждаем, что он един. Вы называете его «худа» — мы называем «аллах». Ваши синагоги не имеют на стенах никаких изображений, и наши мечети не имеют их. Какая тебе разница? От перемены названия бог не изменится…

— А почему тогда ты не принимаешь еврейскую веру? — спросил Мардахай.

— Если бы я оказался в таком положении, как ты, для пользы дела и общего блага принял бы вашу религию. Другое дело — если бы тебя заставляли принимать веру многобожников, поклоняться разрисованным доскам, а тут и так и сяк ты молишься, обращая взоры к небу.

— Хорошо, я приму ислам, что вы тогда будете со мной делать дальше?

— Сделаем тебя своим родственником.

— Каким образом?

— Ты дашь нам клятву верности на Коране, тогда мы отпустим тебя вниз с вьюками кожи, бурок. Ты все это распродашь в городе, купишь соли, сахару, керосина, селитры для пороха, бязи и вернешься назад вместе со своей дочерью. Я по шариату узаконю брак детей, и пусть они живут на радость нам.

— Дай подумать мне несколько дней, — сказал Мардахай.

— Думай, кунак, хоть целый месяц, до весны далеко, до той поры с гор не тронешься.

Через день Мардахай в присутствии всех сказал:

— Я все время наблюдал за каждым из вас и наконец решил, что вы люди хорошие. Ваш дом не беднее других, пользуется почетом и уважением. Соглашаюсь перейти в вашу религию, даю слово быть верным, торговлей умножу ваши богатства, но вы тоже поклянитесь, что не будете обижать мою единственную дочь и сделаете ее законной женой сына.

Мугад принял условия.

Гамзат-бек с четырехтысячным отрядом в сопровождении белоканского шейха Шабана прибыл в Джары. Джарский мулла Цетов встретил их с распростертыми объятиями. Население Джаро-Белоканской области примкнуло к посланцу мятежного имама, согласилось утвердить шариат.

По примеру своего отца Алискендер-бека Гамзат решил сделать набег на богатые селения Гуржистана. С умноженным войском в сопровождении двух советников — шейха Шабана и Цетов-муллы — он поднялся на вершины, граничащие с Кахетией, и, спустившись оттуда в Алазанскую долину, подошел к грузинскому селению Кахети.