Раб божий Хаджи-Бекир».

— На, почитай, отец мой, — сказал Шамиль, подавая письмо Джамалуддину-Гусейну, и добавил: — Как видишь, не обмануло предчувствие. — Затем обратился к стоящему рядом секретарю, Мухаммеду-Тахиру: — Пойдем, надо написать письмо черкесам.

В походной палатке имама Мухаммед-Тахир сел на пол, достал чернила, бумагу, гусиное перо.

«Наибу Магомед-Эмину и верным людям черкесского народа от имама Шамиля. Мир вам и благословение-аллаха! Я имел намерение прийти к вам, но прежде хотел пересечь большую дорогу, ведущую из Капкея[58] в Гуржистан, а также в другие вилаеты. Кабардинцы желали моего прихода. Я прибыл к ним, все увидел, услышал, обсудил и решил повернуть обратно. Отступаю не потому, что в борьбе с неверными терял больше, чем они, нет, не потому, а из-за тысячи других причин, которые идут в нашу пользу. Если вы истинные мусульмане, верьте, что я действую во имя нашего общего блага, клянусь верховным существом! Если вам очень необходимо будет лично мое присутствие, я соберусь позже. Крепитесь и не унывайте. Жизнь земная — это испытание. Да сохранит вас аллах!

Имам Шамиль».

Проводив гонцов, имам дал приказ к отходу. В тот же день он отошел от Черека с головным отрядом.

По данным разведки, русские двигались со стороны равнины ниже того места, где переправился Шамиль в первый раз, на пути в Кабарду. Недалеко от Терека, на возвышенности, имам стал лагерем.

После молитвы и скромного походного обеда он забрался на самую вершину холма, южный склон которого был усеян мелким кустарником, а северо-восточный, обращенный к равнине, был голым. Он стал всматриваться в даль.

— Посмотри правее, — сказал ему стоявший рядом Кебед-Магома.

— Ну и что? — спросил Шамиль.

— Разве ты не видишь?

— Вижу, что ты хочешь предложить? — спросил Шамиль.

— Я предлагаю бросить на них часть конницы, остановить таким образом движение их, а самим тем временем начать отступление отсюда.

— А как же тылы? — задал вопрос Шамиль.

Кебед-Магома ничего не ответил.

— Нет, дорогой Кебед, я этого не сделаю. Мы будем стоять здесь до тех пор, пока не подойдет последний из отставших пеших мюридов и те, что следуют сюда с обозом. — Шамиль резко повернулся и, обратившись к каратинскому Галбац-Дибиру, приказал: — Занять высоту, установить здесь пять пушек. Дуба с Кебедом двинут тысячу всадников с фланга, как только противник подойдет на расстояние выстрела. Талгик останется в резерве со своими конниками, а ты, Салих, — он обратился к своему коноводу, — скачи обратно и поторопи пеших, причем предупреди, чтобы шли выше прежней переправы.

Четырехтысячная пехота имама успела переправиться через Терек и продвинуться в сторону Минаретского ущелья, когда к позиции, занимаемой кавалерией, подошел авангард русских. Генерал Фрейтаг отправил к позиции имама Тенгинский полк, прибывший из Черкесии по моздокской дороге на соединение с ним. Приблизившись к холму, на котором укрепились горцы, тенгинцы сначала дали залп из четырех тяжелых орудий, затем бросили в атаку кавалерию. Навстречу им помчались отряды Кебеда и наиба Дубы.

Конницы противников столкнулись. После короткой схватки в рядах горцев произошло замешательство. Кто-то неосторожно крикнул: «Галбац покинул высоту!» Тенгинские всадники воспользовались замешательством. Имам бросил резерв. Мюриды с засученными рукавами черкесок, с возгласами «ла-илаха-иллала!» кинулись на тенгинцев, высоко неся шашки. Но тенгинцы, не нарушив строя колонны, выстояли и даже пошли в наступление. Горцы неожиданно круто повернули коней и спрятались за горой, с гребня которой тут же грянул пушечный залп. Этим залпом была остановлена кавалерия грозненского гарнизона в несколько сотен казаков.

Тенгинцы отошли к хутору, возле которого расположилась пехота Фрейтага. Утром разведчики полка донесли об уходе Шамиля к верховьям Терека.

Имам возвратился в Ведено. Хаджи-Юсуф египетский был удивлен короткому походу Шамиля и поражен изменой Сулеймана-эфенди. Хаджи-Юсуф доложил имаму о ходе строительных работ и о том, как он работал над положением о наибах, составленным имамом и другими деятелями маленького государства. Египетский черкес дополнил положение, внес некоторые поправки и составил специальный наказ для наибов. Изменения, добавления к положению, а также наказ имаму очень понравились, и он решил назначить Хаджи-Юсуфа наибом Гехи, вновь заселенного.

Когда черкес стал применять на практике исправленное положение и наказ, оказалось, что у него ничего не получается. Тогда он стал прибегать к мерам насилия, доходившим до телесного наказания. Естественно, что на действия нового наиба стали поступать в канцелярию имама многочисленные жалобы от гехинцев. Тогда Шамиль освободил Хаджи-Юсуфа от должности наиба.

Оказавшись не у дел, Хаджи-Юсуф попросил разрешения у Шамиля съездить в Черкесию, повидаться с родственниками и узнать о положении дел у Магомед-Эмина. Шамиль дал согласие. Вскоре имаму стало известно, что Хаджи-Юсуф самовольно вступил в отношения с карским пашой и позволил себе порицать действия Шамиля. Такое поведение имам расценил как предательство. Он написал письмо Хаджи-Юсуфу, в котором приказывал ему немедленно возвратиться в Ведено. Хаджи-Юсуф вернулся. Шамиль передал дело египетского черкеса в суд. Обвиняемый признался во всем, уверял, что, связываясь с карским пашой и осуждая некоторые действия имама, не имел злого намерения. Суд постановил выслать Хаджи-Юсуфа на поселение в Акнаду — шамилевскую Сибирь, хотя по закону ему полагалась смертная казнь.

Аул Акнада был расположен у подошвы закованного во льды Богогского массива в Аварии. Глухой, малолюдный поднебесный аул был разрезан бурливой рекой, берущей начало от вековых ледников. Вокруг маленького селения, похожего на ступеньки разбитой скалы, возвышались мрачные гранитные утесы, поросшие соснами. Зияли бездны, теснимые хаотическим нагромождением обрушенного камня. Суровой природе соответствовали высокие башнеобразные строения с мелкими оконцами и щелеобразными улочками.

Жизнь в Акнаде для бывшего полковника египетского хедива, человека, коснувшегося прелестей азиатской цивилизации, была хуже смерти.

Через два года он бежал к русским. Прибыв в крепость Грозную, умер в первую же ночь. Шамиль и те, кто знал Хаджи-Юсуфа, расценили внезапную смерть его в убежище врагов как наказание аллаха.

Меджлис имамата постановил провести перепись населения Дагестана и Чечни. Летучей почтой всем округам были доставлены приказы с указанием сроков исполнения.

Первым с итогами переписи явился к Шамилю ичкерийский наиб Умалат.

— В наших местах, — сказал он, — за последние пять лет стало в три раза меньше мужчин и дети рождаются все реже и реже. Да и откуда? У нас ведь сплошь вдовы — от восемнадцати до тридцати лет…

Шамиль задумался, затем, обратившись к секретарю меджлиса Мухаммед-Тахиру, распорядился:

— Срочно собери моих ближайших советников!

Когда члены меджлиса собрались, имам пересказал им данные переписи по Ичкерии.

— Я не сомневаюсь, — сказал Шамиль, — что и в других округах то же самое. Да и как этому не быть, если более тридцати лет, с времен почтенного шейха Мансура, в беспрерывных войнах мы теряем лучших своих сыновей. И сегодня мы не можем сказать, где край этого черного начала, когда и наступит ли вообще желанный мир. Неверные упрочили свою власть в странах, граничащих с нашим вилаетом. Более пятнадцати лет не опускаю оружия вместе с вами и я. Мы не должны вкладывать клинки в ножны до тех пор, пока неверные не оставят мысль о нашем покорении. Но для борьбы нужны силы. Они будут нужны и тем, кто после нас продолжит дело, угодное аллаху. Если мы не будем пополнять ряды, не устоять нам против несметных полчищ гяуров. А у нас не то что вдовам — подрастающим девицам вскоре не за кого будет выходить замуж. Не будет мужчин, не станет армии, гяуры истребят остатки нашего народа и водворятся в нашем краю. Надо искать выход…