А сейчас очень коротко о жизни Маруси и нашей семьи после Октябрьской революции. В середине 1918 года отец ушел с фабрики, остановленной из-за отсутствия топлива, и уехал в Москву к старшим детям. А мама с нами двумя переехала в Норский посад к бабушке. Жили голодно, меняли одежду на продукты, и самым вкусным по воспоминаниям было солоноватое печенье из картофельной шелухи. По вечерам все собирались вокруг обеденного стола, и при свете коптилки, а временами и лучины каждый занимался своим делом. Сохранилось у меня от той поры стихотворение Маруси, к которому я сочинила незатейливый мотивчик (он даже записан на ноты). Мы пели нашу песенку на два голоса: Маруся — первым, я — вторым.

* * *

В Норском посаде на базе городского училища была создана школа II-й ступени, в которую мы обе поступили. Уровень преподавания был крайне низок, так что я без труда дважды перескакивала через класс.

В 1920 году Рабочий комитет снова пригласил отца заведовать фабрикой, но обещанное топливо не было отпущено, и папа перешел на работу на Авторемонтный завод на окраине Ярославля. Я уже служила на товарной станции Ярославля Всполье, а Маруся поступила в Ярославскую среднюю школу им. Некрасова.

В школе Маруся стала увлекаться историей и написала пьесу «Жакерия» — о крестьянском восстании в период столетней войны. Директор школы прочитал пьесу и сам поставил ее на сцене, а Марусю назвал талантливой. Тогда же ею было написано стихотворение «Петроний».

В Некрасовской школе Маруся познакомилась с тремя сестрами Саловыми. Средняя — Таня — очень красивая, вскоре покончила с собой из-за неразделенной любви к актеру Волковского театра. Марусю потрясла гибель Тани, она посвятила ей три стихотворения.

Старшая сестра Тани стала пожизненным ближайшим другом Маруси. Это она, Маргарита Германовна Салова, ввела ее в ярославский Союз поэтов (где почетным председателем был А. В. Луначарский). Она же познакомила совсем юную Марусю с творчеством гениального художника М. С. Сарьяна, со стихами Блока, Пастернака, Есенина. Маргариту Германовну поражало, как тонко, всем своим существом Маруся воспринимала все прекрасное, относилось ли это к живописи, музыке или поэзии. Так же глубоко она умела слушать и слышать чужую радость, чужое горе.

Несколько слов о Союзе поэтов г. Ярославля, называвшемся «Ярославские понедельники». Членами его состояли главным образом студенты Ярославского университета, и только одна Маруся была еще школьницей предпоследнего класса (тогда было девятилетнее обучение).

Атмосфера в Союзе была очень дружной и чистой. Его посещали гости из Москвы: Вс. Иванов, Г. Шенгели и другие, читавшие свои произведения. Помещался Союз в Доме санитарного просвещения, а затем в каком-то клубе. Так как состав членов был невелик, то собирались иногда на квартире у М. Г. Саловой. Читали не только свои стихи, но и других поэтов. Я, например, присутствовала там, когда «Двенадцать» Блока читал Михаил Павлович Сироткин. Это он, проявив большую энергию, организовал выпуск сборника стихов «Ярославские понедельники» (тоненькая книжка в серой обложке). Там были помещены два стихотворения Маруси — первая ее публикация.

Постепенно Союз поэтов распался: многие члены по окончании Ярославского университета разъехались по местам работы. Маруся поехала в Москву к родителям и поступила там на Высшие государственные литературные курсы.

Заканчиваю свои воспоминания стихотворением близкого друга Маруси в течение всей жизни П. А. Грандицкого, посвященным Марии Сергеевне.

С Марией Сергеевной Петровых — Марусей, как я звала ее всю жизнь, мы познакомились в студенческие годы. Было это — страшно подумать! — больше чем полвека назад. Обе мы тогда закончили среднюю школу в разных российских городах (Маруся — в Ярославле) и встретились в Москве на Литературных курсах.

Может быть, современным студентам любопытно будет узнать, что представляли из себя эти курсы. За год до того умер Валерий Яковлевич Брюсов. Тогда же был закрыт созданный его властной волей Литературный институт, где обучали не только различным филологическим наукам, но и тому, как писать стихи и прозу. Можно ли этому научить — вопрос спорный… Но Брюсов и другие поэты того же склада считали, что «гармонию» полезно поверять «алгеброй», что искусство литературы требует такого же совершенствования, как музыка.

Сейчас эту традицию в какой-то мере продолжает Литературный институт имени Горького. В годы нашей юности непосредственными наследниками Брюсовского института в Москве оказались наши курсы — ВГЛК.

Так же как раньше в Брюсовский, сюда принимали преимущественно пишущих стихи и прозу. И у нас в числе других лекций читался курс «прозологии», «стиховедения» и прочих подобных наук. Главным стиховедом у нас был позабытый нынче поэт Иван Сергеевич Рукавишников, потрясавший наше юное воображение своим обликом Дон Кихота, черным плащом, звездой на груди, — говорили, что она масонская. «Напевный» стих, преимущества которого Иван Сергеевич запальчиво отстаивал до последних дней своей не слишком счастливой жизни, звучал несколько гнусаво над нашими партами.

Да, партами! Своего здания у курсов не было, и мы в течение нескольких лет блуждали из школы в школу, слушая лекции по вечерам, когда хозяева помещения уходили домой. Мы сидели за партами, от которых еще не успели отвыкнуть, а в перерывах (чуть было не написала — «на переменах») ходили, спорили, смеялись в длинных школьных коридорах. В сущности, большинство из нас и пребывало еще, говоря словами позднейших Марусиных стихов, «в расточительном детстве»… Но среди юных мелькали в коридорах и те, кто постарше и даже вовсе старые. Был у нас в числе слушателей седобородый Аниканов — милейший человек и очень слабый поэт, наивные стихи которого мы с Марусей запомнили почему-то на долгие годы: