Народ повалил из церкви. Сконфуженную Сперанцу вытолкнули на паперть. Тут она сразу же сдернула с головы покрывало Клементины и готова была снять и серую блузу, но во-время спохватилась, что останется тогда в нижнем белье.

Смущенная, она осталась на паперти, поджидая своих; ей пришлось ждать недолго. Скоро ее уже обнимала тетя Марта.

— Дорогая! Что за несчастье! Бедное ты мое сокровище! А Бруна-то, вот стерва, удрала. Посмотрим, хватит ли у нее после этого духа прийти обедать…

— Тетя Марта, Таго приехал, правда?

Кто? А, этот двоюродный брат твоего отца. Он приехал за тобой. Но не можешь же ты так сразу взять да уехать… Поедете через несколько дней… Мне еще нужно собрать твои вещи… Дорогая! Что за несчастье!

Немного погодя подошли Тони и Таго.

Сперанца только смущенно улыбалась, и Таго первый протянул ей руку.

— Ну, Сперанца, ты меня не узнаешь?

— Конечно, узнаю!

— Я слышал, что ты теперь вроде как героиня, спасаешь утопающих… Молодчина! Когда про эту историю узнает дядя Цван, он ее так распишет, что вся долина будет диву даваться. А дома тебя ждут не дождутся.

Между тем Клементина позвала Сперанцу, и ей пришлось еще раз зайти на квартиру священника.

Ее платье уже высохло, и она могла переодеться.

Сперанца так и сделала и через несколько минут вышла в измятом и запачканном платье с венком в руке, похожем, скорее, на веник, которым она помахивала на ходу.

— Надень его на голову, — посоветовала тетя Марта.

— Его теперь и не напялишь, в комок свалялся, — ответила Сперанца.

— Дорогая, что за несчастье!

Сперанца и Таго шли, взявшись за руки, Марта и Тони — по сторонам.

— Спере, дон Гаэтано оказал тебе особую честь…

К ним торопливо подошла какая-то женщина и, отстранив остальных, обняла Сперанцу.

Потом ушла, ни слова не говоря.

— Это мать того мальчика, который упал в воду, — объяснил Тони.

Подошла к ним и Гита поздравить девочку: Сперанца украдкой огляделась — нет ли поблизости кого-нибудь из «горезцев».

Наконец, слава богу, добрались до дома. Сперанца, у которой мучительно болела голова, сразу побежала в спальню, разделась и со вздохам облегчения легла в постель. Вот и приняла конфирмацию, Она насмешливо улыбнулась самой себе. Ей всегда не везло. Ни в чем ей не было удачи. Даже в том, что должно было быть праздником для всех детей. Ни в чем.

«Ведь тебя почему-то зовут Сперанца», — горько усмехнулась она про себя. — На что же тебе надеяться?

Потом она посмотрела на младенца Христа в стеклянном ларце, и у нее отлегло от сердца!

Здесь был Таго. Он вернулся и приехал специально за ней, чтобы отвезти домой. Эта мысль, казалось, возмещала все неприятности. Она повеселела и легла поудобней.

Когда пришла тетя Марта позвать Сперанцу к столу, та уже спала, уронив на глаза руку и сжав кулачки.

— Спере, — тихо окликнула ее Марта.

Девочка не проснулась.

Тетя Марта с минуту поколебалась, будить ее или нет, потом побежала на кухню посоветоваться с мужчинами,

— Как быть?

— Пусть спит, сказал Тони. — Сегодня она наволновалась.

Таго был того же мнения.

— Бедняжка, — вздохнула тетя Марта, неся на стол индейку. — Бедняжка, что за несчастье!

Глава семнадцатая

Они уехали на рассвете. Сели на «Кончетту» и поплыли вдоль берега на станцию.

Сперанца смотрела прямо перед собой. В этот час лодки выходили из гавани, скользя друг за другом по воде, казавшейся жидкой сталью. На горизонте вырисовывались темные линии голых мачт и рей. Потом медленно поднимались паруса: натягивались и надувались, устремляясь в полет.

— Вон бизань «Сантафеде», латинские паруса «Ветрогона», вон широкий красный парус «Марианы» и черный с голубым на «Сирене».

— Прощай, «Сантафеде», прощай «Ветрогон»…

Сперанца, как несколько лет назад, когда она приехала сюда, неподвижно, точно окаменев, сидела на полубаке и смотрела вперед. Как тогда, она крепко сжимала поручни, но уже не от страха, а от волнения.

Она прощалась со всем этим таким дорогим ей миром… Она уезжала. Она уезжала в край, о котором у нее осталось лишь смутное воспоминание, почти незнакомый ей теперь. Уезжала с двумя сумками, в которых было все ее имущество; с верой в будущее и жизненным опытом тринадцатилетней девочки; с двумя драгоценными подарками; восковым Иисусом и матросским ножом.

Нож подарил ей Микеле. Она пошла попрощаться с ним накануне вечером в его почерневшую от времени дощатую хибарку, опутанную, точно паук в своей паутине, двойным слоем сетей, растянутых для просушки. Когда она пришла, старик сидел на пороге и чистил рыбу.

— Хочу попрощаться с вами, Микеле, — сказала девочка.

Она откладывала это прощание до последней минуты, предчувствуя, что не осилит волнения.

— Значит, уезжаешь?

Старик даже не поднял головы.

— Да, Микеле. Прощайте… И простите. Простите, если я когда-нибудь вас огорчила.

Микеле медленно поднялся, тщательно вытирая нож о штаны.

— Не надо говорить «прощай», Спере. Мы еще увидимся… Ты молодец, а я собираюсь пережить вон то воронье.

Он указал рукой на черную стаю птиц, кружившуюся вдалеке над соснами. Лукавый огонек сверкал в его голубых глазах, а Сперанца вспомнила то, что не раз слышала от Микеле и других старых рыбаков. В детстве у Микеле были карие глаза, но мало-помалу они все светлели, пока не стали совсем голубыми, как море, на которое он смотрел долгие годы.

— Мы еще увидимся. А теперь я хочу сделать тебе подарок. У хорошего моряка, Спере, должен быть свой нож… Настоящий нож, такой, как положено…

Он погладил лезвие ножа, потом сразу сложил его.

— Держи.

— Микеле… Ваш нож!

Все знали, что значит для Микеле этот нож.

— Что ты хочешь? — сказал старик, почесывая голову. — Человек предполагает, а бог располагает. Я-то собираюсь жить долго, но не знаю, как бог на это посмотрит. А если я умру, кому он достанется? Возьми уж лучше ты и пользуйся им, как надо. У него хорошее лезвие, и если бы он мог говорить, ему было бы что порассказать! Всего и за месяц не переслушать. Пользуйся им как надо, Спере, с умом, но без страха.

Сперанца смотрела на него, не в силах вымолвить слова, и Микеле, быть может, отдал себе отчет в нелепости своего подарка, глядя на худенькую руку, державшую складной нож с грубой рукояткой. Он взъерошил волосы девочки и засмеялся.

— Он пригодится тебе резать хлеб, и пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба!

Микеле повернулся и вошел в хибарку.

Сперанца с минутку колебалась, потом подошла к порогу и пробормотала:

— Спасибо, Микеле, и до свидания. До скорого свидания.

И убежала.

Теперь Микеле плавал на «Ветрогоне», и Сперанца старалась различить его на обычном месте старшόго, возле руля. С ним рыбачили самые бедовые мальчишки в гавани, в том числе трое старших «горезцев», и Микеле целый день орал на команду, выходил в море в любое время и любую погоду.

— С ума посходили! — говорил дядя Тони. — Вот уж правда: ветрогоны. Не то что за ветром, за молниями гоняются.

Не раз, возвращаясь на заре, они встречались с лодками, выходившими из гавани.

— Мы все море обчистили! — кричал Рыжий, один из «горезцев», приложив рупором руки ко рту. — Оставили вам всего одну сардинку. Попробуйте, поймайте!

Сперанца смотрела на лодки и мысленно повторяла:

«Прощайте, прощайте!»

На минуту она задумалась о матери, которая тоже когда-то сказала «прощай» облакам и парусам и уехала далеко, на болото, чтобы найти там смерть.

В молчании они приплыли к станции. Таго и Тони попрощались.

Сперанца без слов поцеловала дядю.

— Но вы ее хоть привезете как-нибудь к нам?

— Конечно, если захочет.

Поезд тронулся, и Сперанца повернулась к окошку. Она глядела в него, но ничего не видела: слезы ей застилали глаза.

Спустя некоторое время ей на колено легла рука Таго.