«Пусть у тебя, Спере, всегда будет кусок хлеба», — вспомнила она.

Но сегодня Спере была усталой, голодной, в душевном смятении, и не было рядом ни одного человека, который мог бы понять ее и помочь ей.

Она легла в постель и свернулась калачиком, чтобы не чувствовать, как сосет в желудке.

Ей представилась мачеха Таго, у которой были большие глаза и бледное лицо и которая весь день пропадала где-то, чтобы накормить детей. Кто ее знает, куда она ходила и что она делала… Таго об этом не говорил. Она у него спросит… Ей тоже надо прокормить себя и стариков…

Так она и заснула, думая об этом, и не слышала, как вошел Таго и окликнул ее.

Глава двадцатая

Сперанца стала хозяйкою в доме.

Ей удалось убедить Мингу в том, что она действительно Сперанца, но, конечно, не удалось улучшить ее состояние. Лишь привычка, усвоенная за долгие годы, по инерции еще руководила старухой.

Она бродила весь день, собирая травы, и приносила домой хворост и щепки, чтобы разводить огонь.

Для нее пришлось освободить кладовку под навесом, чтобы она сносила туда все, что подбирала, и не мусорила в доме.

Сперанца сумела изменить облик дома и даже дедушки. У Цвана теперь штаны всегда были зачинены и выстираны, и он знал наверное, что, вернувшись домой с работы, найдет все в порядке и получит тарелку горячего супа.

Старик заважничал и уже начал перед всеми восхвалять достоинства внучки.

— Да, да, дорогие мои, другая в ее возрасте сопля-соплей — и все тут, а на ней весь дом… И я уж не говорю о счетах… Вот уж три вечера она над ними ломает себе голову.

— Какие это счета, Цван, приходится сводить вашей внучке? — спросила женщина, шедшая рядом с ним и погонявшая упряжку волов.

— Мои, мои… Но она говорит, что они очень путаные и никак не сходятся.

— Да вам-то какие счета сводить? Сколько я вас знаю, а мы уж не первый год знакомы, у вас денег не было и в помине…

— Вот, вот. Она и забрала себе в голову, что мне не платят, что положено, и теперь сводит счета… Представляете!.. Когда я у хозяев, можно сказать, свой человек в доме, и управляющий мне доверяет, и родился-то я в имении… Ладно. Она считает, сколько я получаю: рису столько-то кило — значит, столько-то денег; пшеницы столько-то кило — столько-то денег. Представьте себе, она даже считает, сколько с меня причитается за наем дома… Вы понимаете, Велия? За наем дома! Ведь мне его всегда даром давали… Ведь по сути дела он мой… Тут сам черт ногу сломит в этих счетах, но она говорит, что должна во всем разобраться… Говорит, если бы мне платили деньгами, я бы против нынешнего получал втрое больше.

Женщина остановилась и сурово посмотрела на старика.

— Может, я что и не так скажу, Цван, только здесь бывает ваш племянник… Вам бы надо лучше присматривать за девочкой…

— Зачем ему здесь бывать?

— Зачем? Я не знаю, я ничего не видела, и ко мне никто не приходил… Но люди говорят… Ваши там, — она указала на противоположную сторону болота, — все никак не утихомирятся… — И, отвернувшись, крикнула: — Ну, Серый!..

Волы тронулись, и женщина пошла за ними.

Цван с минуту помешкал, обдумывая ее слова. Неужели Таго сказал что-нибудь девочке? Ему это казалось невозможным, но для верности он решил позондировать почву.

Вернувшись домой, старик сразу спросил нарочито веселым тоном:

— Ну как? Какой итог? Сошлось у тебя?

— Кто покладистый, для того все сходится. Вы довольны? Ну и хорошо…

— Скажи же мне, Сперанца, что ты забрала себе в голову? Хотел бы я понять, да никак в толк не возьму.

Они сели за стол друг против друга, в то время как Минга рассматривала свои руки и, казалось, ничего другого не замечала.

— Когда человек работает на других, ему платят, правда, дедушка?

— Как не платить! Конечно, платят…

— Но вы вот никогда не видели денег?

— Нет, но мне дают…

— Хватит! Вам дают продукты, я знаю. Но сколько вам их дают?

— Есть тут какая-нибудь норма? Нет! Один год вам дают побольше, другой — поменьше… Так или нет?

— Конечно, так, милая ты моя девочка… Но ведь в иной год налетит буря, а в иной — нет… Бывают тяжелые годы, когда земля не родит, чего с нее тогда и спрашивать?

— Но ведь бывают и хорошие урожаи, даже очень хорошие. Что же, вам тогда дают двойную долю?

— Эк куда хватила! Как будто это мое добро! Урожай-то хозяйский…

— Но ведь они-то, хозяева — дождь, град или вёдро, — без прибылей не остаются…

— Обожди… Надо быть справедливым: они зато, знаешь, платят еще налоги правительству… Правда же, платят…

С Цваном было трудно спорить, и Сперанца теряла терпение.

— В общем, так ли, этак ли, на одной работе или на другой, вы заняты весь год и не зарабатываете даже на тарелку супа в день. Понимаете вы это или нет? И это, по-вашему, правильно? А вы думаете, хозяин беспокоится, хватит ли у вас муки до нового урожая или сала на весь год?

— Не всем же быть господами, дочка. Одни родятся богатыми, другие — бедными, — объяснял Цван, — одни — хитрыми, другие — дураками…

— Ай да дедушка! Хорошо сказано! А вы каким родились, как вы думаете?

— Я? Да уж таким, как видишь…

— Значит, не больно умным. Запомните это хорошенько.

И Сперанца, встав из-за стола, повернулась к нему спиной.

Цван досадливо махнул рукой. Всегда у него так получалось. Когда он хотел допрашивать, дело всякий раз кончалось тем, что допрашивали его самого. Но он должен был добраться до истины.

— Сперанца!

— Что, дедушка?

— Что там затевает Таго?

Девочка с удивлением обернулась.

— Таго? А что такое? Я уж давно его не видела… Все собиралась сама к нему сходить. Я ему обещала… Почему вы спрашиваете, дедушка? Что-нибудь случилось?

— Я ничего не знаю, дочка, но ходят нехорошие слухи. Ты и сама, верно, знаешь, что твой двоюродный братец — горячая голова…

— Что вы хотите сказать?

— Когда еще тебя здесь не было, он, как только вернулся с фронта, поднял какую-то заваруху, и многие за ним сразу пошли… Потом, правда, поняли, что лучше все это бросить. Ты ничего не знаешь? Говорят, он будоражит людей, требует повышения заработной платы… Просто срам!..

Сперанца внимательно слушала.

— Завтра пойду поговорю с ним.

— Думаешь, он тебя послушает?

— Меня послушает? Да ведь не в этом дело! Если верно то, что вы говорите, я сама его послушаюсь.

Она с видом превосходства бойко прошла мимо Цвана, высоко подняв голову, легкая и гибкая, как тростинка.

— Сопля паршивая… — пробормотал старик. — Другой такой не сыщешь! Посмотрите только на нее: от горшка два вершка, а уже воображает о себе невесть что!.. Походка-то, походка! Подумаешь, англо-прусская королева… Ремня бы ей, вот что! Святое дело — ремень! Но теперь, видно, все на свете пошло по-новому. Не поймешь, что творится,

Он со вздохом прислонился к косяку и, стоя в дверях, не переставал следить за ней.

Сперанца бегала по гумну, развешивая выстиранное белье и что-то напевая.

«Подрастает, — сказал про себя Цван. — Вот только малость худа, а так повзрослела. Впредь надо будет за ней присмотреть: она уже не девочка».

Старик почесал голову и повернулся было, чтобы войти в дом, но прежде еще раз посмотрел на Сперанцу.

«И надо будет заставить ее снять эти штаны, — пробормотал он напоследок. — Кой черт! Где это видано, чтобы женщина ходила в штанах?»

Глава двадцать первая

На рассвете Сперанца отправилась к Таго. Цван долго окликал ее, чтобы дать ей последние указания.

— Сперва забирай вправо, а как подойдешь к ивняку, сворачивай на восток…

Сперанца уже не слушала и, не оборачиваясь, быстро шагала по дамбе.

Цван вернулся, покачивая головой.

— Втемяшится же такая блажь! Впрочем, Сперанца пошла в отца: когда Берто бывало заберет себе что-нибудь в голову, с ним ничего не поделаешь.

Сперанца легко и спокойно шла и шла извивами дамбы, с любопытством озираясь по сторонам.