Шёл по лесу охотник и видит: в самой густели будто глазок на небо сквозит. А какое там небо, если позади лес чёрный!
Заглянул охотник в лесной глазок — заяц! Близко — ружьём ткнуть. Ахнул охотник шепотком.
А заяц — некуда податься — шасть прямо на охотника!
Отшатнулся охотник, ногами в валежнике запутался и упал. А когда вскочил, — только штаны заячьи мелькали вдали.
Опять увидали зайца синицы, запищали:
— Заяц в штанах, заяц в штанах!
Сороки увидали, затрещали:
— Заяц в штанах, заяц в штанах!
И охотник кричит:
— Заяц в штанах!
Вот штаны — ни спрятать, ни переменить, ни сбросить!
Хоть бы снег скорей — беспокойству конец.
Октябрь так птиц пугнул, что иные до самой Африки без оглядки летели! Да не все такие пугливые. Другие и с места не тронулись. Ворона вон — ей хоть бы что! Каркает. Галки остались. Воробьи. Ну, да с этими Октябрь и связываться не хочет. Этим и январь не очень-то страшен!
А вот за зябликов Октябрь взялся. Потому что фамилия у них такая — Зяб-лик. Должны они холода бояться. Взялся — и всех разогнал. Один только остался. Самый упрямый.
Рассердился Октябрь:
— Зяблик ты, так зябни! — И стряхнул ртуть в термометре сразу на десять градусов ниже нуля. А зяблик не зябнет!
— Небось, озябнешь! — разбушевался Октябрь. И давай Зяблику под перо дуть.
А Зяблик не зябнет! У него от озноба верное средство — тугой животок. Прыгает по веткам, как по ступенькам. И склёвывает: то насекомое, то семечко. А раз животок тугой, то и температура у него нормальная — плюс сорок три градуса! А с такой температурой и в октябре — май!
— Холодом не пронял, — голодом доконаю!
Скрипнул Октябрь морозцем. И так ветром дунул, что сдул с деревьев все листья и всех насекомых.
А Зяблик — порх! — и на землю. Стал на земле кормиться, семена разные собирать.
Октябрь на недельку задумался, потом землю дождичком спрыснул и морозцем застудил. Каток сделал.
— Ужо тебе!
— Раззадорился Зяблик — порх! — и наверх.
— Семена заморозил — ягоды рябины клевать начну. Была не была!
И стал рябину клевать. Вместе с синицами, воробьями и воронами.
Посинел Октябрь от злости. Морозцем прихватывает, прохватывает.
А Зяблик не зябнет. Рябина-то от морозца только вкуснее становится. Так сама в клюв и просится. Сытно от неё и тепло.
Ещё бы я не знала, какие опёнки! Да у нас на дне кадушки ещё и сейчас есть солёные опёнки. Это мы с Маринкой как-то пошли за черникой. А уж поздно было, уж даже все листики с деревьев слетели, и, конечно, никакой черники уже не было, но мы всё-таки пошли. А там раньше был лес, но потом срубили, и остались одни пенёчки. Всё пенёчки и пенёчки… И вот мы идём между ними, а Маринка как закричит:
— Наташка, опёнков-то сколько! Опёнков-то! Все мои!
Кинулась на коленки, руки растопырила и хотела все опёнки накрыть, а не удалось! Их там столько было, столько, будто это и не грибы, будто просто листики, которые валялись на земле, вдруг стали шляпками и поднялись на ножки. И стояли они так тесно, что даже шляпки друг на дружку наползали. У больших шляпки как блюдечко и посередине тёмненькие. А если одна шляпка наползла на другую, так нижняя точно чем-то посыпана. Или это плесень такая, или я не знаю что.
А маленькие опёночки хорошенькие-хорошенькие! Шляпки у них как половинка от грецкого ореха, светленькие и все в махорочках, как у папиного полотенца. Наш папа всю свою жизнь до нас с Маринкой жил у моря, и потому у него такое купальное полотенце.
А под шляпкой у опёнок воротничок. Я, конечно, хотела собирать маленькие, но Маринка закричала:
— Маленькие — мои! Все маленькие — мои! Собирай, Наташка, большие. Ведь не ты их нашла, а я.
Мы набрали полные подолы, даже горкой, даже платье уж больше не натягивалось. А когда побежали домой, грибы всё соскальзывали и падали. Станешь поднимать, другие валятся. И все они измялись, искрошились, а платья насквозь промокли.
А мамы дома не было. Она так и хотела уйти к соседям, занимать посуду для гостей. Но мы без мамы не знали, куда положить опёнки, и вывалили их в ведро и корзинку. А потом Маринка вдруг передумала и сказала:
— Мы лучше ведро и корзинку возьмём с собой и побежим поищем опёнков ещё. Переваливай, Наташка, из ведра в самовар! — И мы перевалили Маринкины, маленькие, в самовар, а мои, большие, в папину шляпу и папины калоши. Но мои грибы совсем раскисли и стали просто кашей, когда мы их проталкивали в калошные носки. Но это не беда, что папины калоши немножко запачкались. Он их почти никогда не надевает. Наш папа до нас с Маринкой жил у моря и привык к мокру.
А когда мы опять прибежали к пенькам, так нашли место, где опёнок прямо ужас! Прямо ужас! И не только около пеньков, а даже прямо на земле между листьями. А были грибочки, которые забрались на дерево высо-о-ко, мне до подбородка. И росли там прямо на дереве, как сучки.
Мы с Маринкой скорей, скорей нахватали грибов и подрали домой. А Маринка по дороге зацепилась ногой за ветку, шлёпнулась и все свои грибы развалила. Шляпки у них отдельно, ножки отдельно, смех!
Прибежали домой. Скорей, скорей грибы пораспихали куда попало, даже в абажур, даже в мои трусики. А Маринка и говорит:
— Давай, Наташка, возьмём сейчас зонтик. Сколько там ещё грибов осталось! Раскроем зонтик, да так и понесём его за спицы.
И вот мы наложили полный зонтик и понесли. А зонтик верхушкой всё за иван-чай и за разные ветки цепляется. А спицы чуть что, — ломаются. Пока несли, все спицы поломались. Ну еле-еле дотащили! Только успели вывалить все грибы на пол, а тут явилась мама. Маринка кинулась к маме и заорала:
— Мама, давай скорей корзинку! Вываливай пока всё на пол! Там ещё ужас сколько грибов осталось! Ужас.
А мама на нас:
— Девочки, да вы что? С ума сошли?
И давай нас ругать. Хотела даже все наши опёнки выкинуть на помойку. Но тут пришла молочница и сказала, что опёнки можно солить. И мы с Маринкой уж постарались, чтобы мама нас простила. И упросили её, чтобы она позволила нам самим посолить свои опёнки.
Мы насолили полную кадушку. Только одних шляпок полную кадушку. Разложили их по дну, потом посолили, потом опять сверху разложили и посолили. А когда кадушка была полна, сверху накрыли грибы тряпкой, потом деревянным кружком, а на него положили камень. Он потом утонул в опёночном соке.
А какие вкусные вышли солёные опёнки!
Выбежала Лиса на бережок и видит: Заяц травинки стрижёт, а водяная Крыса сочный корешок зубрит.
Лису увидели — жевать перестали.
Крыса Зайцу шепчет:
— Удрать успеем — сперва давай послушаем. Она нам сейчас про погоду петь начнёт!
— Приятного аппетита, соседи! — запела Лиса. — А погодка-то, погодка какая, одно слово — осень!
Заяц и Крыса переглянулись.
— Зима на носу, холода надвигаются. Я уж себе и шубу зимнюю купила — тёплую!
Заяц и Крыса ни звука.
— А как у вас с одёжкой дела, как вы к зиме приготовились?
— Ничего, приготовились! — буркнула Крыса. — Моя шуба не только греет, но и от сырости спасает. Вылезу из воды, встряхнусь — и сухая!
— И я не жалуюсь! — пробубнил Заяц. — Моя шубка белая и греет, и от злых глаз скрывает!
Тут водяная Крыса хихикнула и прошептала:
— Сейчас, Заяц, она нас хвалить начнёт. Я старая Крыса, уж я знаю!
— Выходит, соседи, что вы лучше моего к зиме приготовились! Вот у кого уму-разуму поучиться! У одной шуба непромокаемая, у другого защитная! Да что-то я глазам не верю, дали бы пощупать.