Начал Шмель в колокольчик влезать, да где такому толстому протиснуться! Стебелёк гнётся, листочки трясутся, лепестки по швам трещат.

Только было влез Шмель — лепестки лопнули, стебель на землю повалился, Муха, Жучок да Комар кто куда покатились…

Последнего теремка и не стало.

В одной из гильз, оставленных себе на память, лежит кусочек ярко-зелёной гнилушки. Такой яркий зелёный цвет появляется на гнилушках, когда дерево долго лежит в воде. Но ко мне эта гнилушка попала не из воды, а с воздуха Вот как это было.

На морском берегу у Ленкорани всегда много чёрных коршунов. Птицы эти питаются падалью, а падали на морском берегу всегда вдоволь. Тут найдёшь и дохлую рыбу, и черепаху, а то и мёртвого тюленя. Для охотника коршун совсем неинтересен. Мясо его не едят. Сама птица неопрятная, перо вечно выпачкано нечистотами и запах от птицы противный.

До сих пор не пойму, зачем я выстрелил в кружившего надо мной чёрного коршуна.

Коршун забил крыльями, но тотчас выровнялся, и только тонкие жёлтые лапы его, зажатые в кулачки, свесились вниз. А из когтей коршуна выпал чёрный комочек.

«Наверное, кусок падали, — подумал я. — Чему же быть другому?» — И стал следить за комочком: куда он упадёт?

Но комочек не упал. Второй коршун, круживший ниже первого, вдруг сложил крылья и ринулся за комочком вдогон. Ловко скогтил его в воздухе — и взмыл.

Я охнул от неожиданности: ну и ловкач! Не ожидал такой прыти от этой на вид ленивой и тупой птицы. И я уже с интересом стал следить за коршунами.

Первый коршун не хотел так легко расстаться со своей добычей. Он набросился на вора сверху. Воришка — раз! — перевернулся в воздухе спиной вниз и навстречу нападающему выставил растопыренные когти.

Когти растопырил, а добычу-то и выронил. Она упала совсем близко от меня.

Коршуны ничего не заметили. Нападая друг на друга, они улетали всё дальше и дальше, и скрылись за деревьями.

Я подошёл посмотреть, чтó выронил коршун. Это должен быть лакомый кусок, раз так свирепо дрались из-за него птицы.

Но это была не падаль. На земле лежала гнилушка ярко-зелёного цвета!

Я изумлённо вертел зелёную гнилушку в руках. Зачем она понадобилась этим мертвоедам? Неужто для игр и забав?

И вот с тех пор вопрос этот не даёт мне покоя. Я всё приглядываюсь к коршунам: может, замечу что? Может, разгадаю загадку?

Неприязнь моя к коршунам прошла. Коршун стал для меня самой интересной птицей.

Спешили мы до ночи в лес попасть — не успели. Заночевали в поле. Палатку к телефонному столбу привязали. Потому что тучи на небе кипят, — быть буре! И только устроились — задуло. Стенки палатки напружинились и загудели. Загудели и провода над головой. Страшно в такую ночь в голой степи.

Гудит вокруг, ревёт, свистит, воет. И вдруг слышим: голоса! Странные голоса. Будто кто-то вздыхает тяжело: «Ох! ох! ох!» А другой подгоняет сердито: «Но! но! но!»

Выбрался я из палатки. Как в чёрный водоворот нырнул, — крутит, толкает, дышать не даёт. Но всё же разобрал — голоса-то с неба! Птицы кричат. Летят птицы на юг и вот кричат в темноте, чтобы не потерять друг друга.

Большие и сильные высоко летят. А мелюзга разная — голосишки пискливые, крылышки мокрые дребезжат! — над самой землёй мчат. Гонит их вихрь, как сорванные листья.

Не разобрать по голосам — что за птицы? На пролёте птицы особыми, «дорожными» голосами кричат, не похожими на их всегдашний зов. Заполз я обратно в палатку.

Всю ночь рвал палатку ветер. Гудели провода. И кричали в темноте птицы.

А утром — тишина. Ни туч, ни ветра. Солнышко проглядывает. А ничего живого не видно. Вот только лисичка вдоль столбов бежит. Да чудная какая-то — бежит и кланяется! Пробежит — поклонится, пробежит — поклонится. Поклон — носом до земли.

До нас добежала — стоп! Пастишку разинула, вильнула да так по земле пошла, что, кажется, над землёй полетела! А когда вильнула, чёрный комочек из пастишки выронила. Пошёл я посмотреть. И вижу — птичка! А дальше под проводами ещё. Ночью о провода побились! Так вот почему кланялась лисичка! Каждой мёртвой пичужке — лисий поклон.

Сколько тут птиц! Рыжегрудые зарянки упали на сухой бурьян, и бурьян расцвёл оранжевыми цветами. Куличок угодил в лужу — заломившееся крылышко торчит вверх. Ветер гонит мёртвого куличка, как лодочку под парусом.

У лужи — каменка. Тонкие пальчики стиснуты в кулачки, видно, от боли.

Далёк, далёк и труден птичий путь. Много птиц ещё потеряется в темноте и не откликнется на зов пролетающих стай. Много попадёт в зубы лисиц и когти ястребов. Но ещё больше — долетят.

Обязательно долетят.

Счастливого им пути!

Ягоду за щеку, грибок в кузовок. От ягоды к грибку, от грибка к ягоде, — и забрёл. Лес вокруг тёмный. Деревья переговариваются по-своему: ели — еле-еле, осинки — вполшёпота.

Жарко. Кузова плечо оттянули.

Глядь — яма с водой. Бочажина! Лесная — чёрная. Посреди две кувшинки золотые, как совиные глаза. Так и смотрят. Загляделся я в бочажьи глаза. А позади кто-то и скажи звериным голосом: «Мам-м!» Я так и отшатнулся! Медведь! Стоит и смотрит.

Я с перепугу на него грибным кузовком замахнулся, — стоит. Я ягодным, — смотрит. Потом глянул как-то боком и опять сказал: «Мам-м!» Я бежать. Кузова бросил.

До бочажины полдня брёл, а от бочажины домой за полчаса отмахал. Да неделю в лес и носа не казал. Вкус грибной и ягодный забыл.

А потом думаю: волков да медведей бояться — в лес не ходить. Пошёл.

От грибка к ягоде, от ягоды к грибку — и опять забрёл.

Слышу: ели переговариваются еле-еле, осинки вполшёпота. Вижу: бочаг чёрный с совиными глазами. А вон и кузовки мои — грибной и ягодный. Пустые кузовки — медведь всё поел. От ягод — пожёвки, от грибов — огрызки.

Тут-то мне и стук в голову: а уж не нарочно ли тогда мишка пугнул меня? Он ведь тоже заядлый грибник да ягодник. Что ему стоит: ворчнул раз — и два кузовка! А то собирай по крохам. А я, дурень, кузовками полными у его носа размахивал — аппетит дразнил.

Так, наверное, и есть. Не меня ж, в самом деле, медведь есть собрался!

Но это, конечно, я так думаю. А что тогда медведь думал, — не знаю.

Он ведь, помню, и говорил мне что-то, да я разобрать не успел, вот досада!

Жалуемся! А что же нам делать? Когтей у нас нет, клыков нет — вот всяк обидеть и норовит. Кто ягод рябины захочет, — срывает с дерева кисти вместе с ветками; кому багряные листья осины приглянутся, — ломает сучки. Жёлуди нужны, — сшибает с дуба камнями, палками, только треск идёт! Растопка для костра нужна, — кору кольцом с берёзы или ёлки стешут. Да ещё и топор в живой ствол по обух воткнут.

Мы болеем, мы чахнем, погибаем, а им и горя мало: в лесу, говорят, деревьев много.

Прозрачная слеза… Как бы не так! Наши слёзы не прозрачные, мы плачем чёрными слезами. В дождь мы льём ручьи чёрных слёз! Наши кроны поредели, листья и хвоя поблёкли. Мы задыхаемся от дыма заводских труб. С дымом на наши листья и хвою попадают мельчайшие брызги серной кислоты, вредные смолы и сернистый газ. Копоть покрывает нас с вершины до корня. Чёрные слёзы капают на землю. Что делать?