Да опять помешали.
Послышалась из-за ёлок весёлая песенка:
Как услышал Медведь человеческий голос, так — порск! — за ёлку, за другую… Только его и видели.
А из-за ёлки вышел Мальчик-Грибничок с большим лукошком. Увидел под ёлкой Гриб-Боровик, присел перед ним на корточки.
— Вот так находка! — говорит. — Сразу полное лукошко!
Вынул Мальчик-Грибничок ножик и осторожненько, тихонечко подрезал у Боровика корешок.
Положил гриб в лукошко, повернулся и домой пошёл.
А на другой день под ёлкой, на моховой подушке, сразу несколько новых грибов показалось.
Один большой растёт, — для Медведя.
Другой поменьше — для Белки.
Третий маленький — Рогатому Слизню.
На всех теперь хватит!
После жаркого дня вдруг стало холодно. Это сразу почувствовали все лесные твари, кроме тех, кто по целым дням сидит в своих норах.
Такой ночной зверушкой была рыжая полёвка. Она проснулась только вечером. Почистилась и побежала к выходу, поискать себе что-нибудь на завтрак.
Вдруг у самого выхода послышался шорох. Полёвка остановилась. Беда! Кто-то пролез в её жилище. Ползёт навстречу! И чужой запах говорит: «Это незнакомое и страшное животное».
Не успела полёвка опомниться, как в узком проходе норы, совсем рядом, поднялись три змеиные головы.
Полёвка замерла от ужаса. Змеи тоже не двигались и глядели на неё по-змеиному, немигающими глазами. Одна из них высунула длинный тонкий язык.
Полёвка очнулась, попятилась, перевернулась и бросилась ко второму выходу.
Уже впереди светился кружок сумеречного леса…
Но — тот же шорох! Полёвка поняла, что и этот выход из норы захвачен врагами.
Оставался третий — последний. Теперь полёвка уже не бежала. Она пробиралась вперёд очень осторожно, чуть что — назад. Однако всё было спокойно. И вот она на воле!
Но и здесь нельзя было забывать об опасности: лес полон врагов. Полёвка промчалась мимо кучи прелой листвы и юркнула под корни ели.
А в ямке, на куче тёмных гниющих листьев, белели разорванные скорлупки ужиных яиц. Ужата только что их покинули, и холод загнал их в нору полёвки.
В озере жили караси. Они рылись в тине и прятались под большой корягой.
Однажды молодой карасик сказал другим:
— Я карасик крепкий, чешуя у меня плотная, никого не боюсь; надо на мир взглянуть. — Сказал и всплыл.
Не успели другие караси крикнуть: «Постой! Погоди!» — как храброго карасика схватила гагара и понесла через озеро.
Покрутился, пошебаршился карасик у гагары в клюве и затих.
«Эх, — думает, — пропал! И зачем только я всплыл?»
Ударил гагару кречет; выронила гагара добычу. Упал карасик в синие волны. Только отдышался, — цап его окунь-игрунок, тот, что в верхней воде за мальками охотится, и потащил… Повертелся карасик в окунёвой пасти и замер.
«Вот беда, пропал окончательно. И зачем только я всплыл?»
Добрался окунь-игрунок до камышей, кинулась ему вслед большая щука, поймала и вниз пошла. Только глаза скосила, когда заметила, что окунь изо рта какую-то рыбёшку обронил.
А карасик вниз да вглубь, глядь, — родная коряга и под ней свои, караси. Обступили его со всех сторон.
— Я, — закричал карасик, — крепкий, чешуя у меня плотная, никого не боюсь! Я на гагаре летал, с окунем плавал, со щукой нырял!
Принялись караси храброго карасика славить и выбрали его старшим.
Ночью, когда все уснули, сестра храброго карасика толкнула его плавником под бок:
— Что не спишь, старший карась?
— Дрожь, сестрица, пробирает, дрожь. Всё думается: а что, если бы гагара глотнула?
Весной, когда сошёл снег и согрелась земля, поспорили ягоды, как лучше жить.
— Я, — говорит земляника, — ещё с осени усами на пригорок выползла, а теперь зацвету пораньше, пока ещё земля вешней водой поит.
— Я тоже пораньше хочу цвести, — сказала черника, — только на пригорок не пойду: боюсь, утренним морозом прихватит. В лесу, да и в низинке понадёжнее.
— Глупые вы, — посмеялась лесная малина, — обеих вас мороз прихватит. Лучше уж попозже цвести, а воду… воду дождик даст.
— А я… — хотела что-то сказать клюква, но её перебил сизый гоноболь.
— Сиди ты, кислая, в своей мшарине и молчи, лучше других послушай.
Клюква промолчала.
Весна холодная выдалась, а лето жаркое, сухое. Землянику и чернику морозом в цвету побило. Малина так и не дождалась летних дождей — в ягодах присохла. А клюква — вот она: по всему мху рассыпались её красные круглые ягоды. Будет ребятам и на кисели, и на варенье. Спрашивают ягоды клюкву, как она сумела в такой трудный год жить хорошо.
— И очень просто, — ответила клюква, — я же вам хотела сказать… Первым делом, цветом не торопиться, во-вторых, не чиниться. Год от году разница; когда на буграх лучше, а когда и поближе к мшарине. Там засуха не страшна. Глядите, гоноболь рядом со мной, клюквой, какие ягоды вырастил. И мои не хуже: красные, сочные, крупные, кисловаты, да полезны…
Я задвинул лодку в тростник и, чтобы совсем скрыться в нем, лёг на корме. Ружьё поставил к борту так, чтобы только руку протянуть было.
Мне хотелось застрелить чайку и сделать из неё чучело. Уж больно красивые чайки живут на озере: ослепительно белые, с чёрными кончиками крыльев, с красным клювом и красным кольцом вокруг глаз!
Утро было ясно, без малейшего ветерка.
Я повернулся боком, взглянул на воду и чуть не ахнул.
Подо мной было небо! Настоящее небо с жёлтыми облаками и отражавшимися в нём зелёными тростниками.
Вот над тростниками взлетели две лысухи — чёрные болотные куры — и, махая короткими тупыми крыльями, поплыли подо мной в поднебесье.
Я поднял голову, — чёрные лысухи плыли под жёлтыми облаками и тут, над моей головой!
Замечательно удобно! Оказывается, видеть всё, что творится надо мной — в воздушном небе, — я могу и не поднимая головы — под собой, в подводном небе.
И я стал в него смотреть и через несколько минут так забылся, что, когда над тростниками подводного неба вдруг показалась чайка, я схватил ружьё и хотел стрелять в воду. Пока я опамятовал, чайка быстрыми взмахами крыльев унеслась уже довольно далеко от моей лодки. Я выстрелил ей вслед.
Раненная в крыло белоснежная птица, крутясь колесом, стала падать вниз, а снизу поднималась навстречу ей такая же точь-в-точь снежно-белая птица. Они встретились — и над озером взметнулся фонтанчик радужных брызг.
Я схватил весло: хотел поскорей вытолкать лодку из тростника и взять подранка. Но не тут-то было!
С двух неб сразу — с воздушного и с подводного — ринулась на меня целая стая чаек. С хриплым криком, похожим на пронзительный хохот, они со всех сторон падали на меня, нацеливаясь в лицо красными клювами. Завилась, забушевала вокруг белокрылая метель, и не видно стало, куда держать.
Я бросил весло, опустил голову и прикрыл её локтями. Но снизу кидались мне в глаза такие же рассвирепевшие птицы, и я совсем растерялся.
…Метелица пронеслась. Опустив руки, я увидел её белое облако невдалеке над синим озером: стая чаек вилась теперь над раненой подружкой. Готовые на всё птицы охраняли с воздуха уже подобравшего крылья и изо всех сил уплывавшего от меня подранка.