— Крылатые скорпионы, — только и вымолвила Надира.

— Южные твари, как они тут оказались? — поддержала её Киоми.

— Так же, как и мы, — произнесла Лаитан. А в голове так и стучалась мысль о том, что она просила уйти раньше, чем это случится. Властелин рывком поставил дварфа на короткие ноги, поправил на нем шлем и развернул лицом и бородой в сторону насекомых, стрекочущих и лениво опадающих со скользких холодных камней обратно вниз. Узкие крылышки не позволяли скорпионам летать постоянно, но перебираться с места на место они могли вполне. Обтекая и переваливаясь через огромные завалы и валуны на дне ущелья, они неумолимо приближались к людям, уже начав покрывать собой отнесённые подальше трупы из пещеры. Живой ковёр, наползая на тела, задерживался на них на некоторое время, а когда снова вливался в массу себе подобных, останки представляли собой только чистые кости и оставшиеся на них элементы брони и украшений.

— Так вот что послужило могилой тем костям, — прошептала Лаитан, вспомнив лежащих на земле предков Гурруна. Правда, для дварфов они были слишком уж высокими и ширококостными. Она выступила вперед, подойдя вплотную к огненному ободу костра. Подхватив из рук северянина его палку, которой тот недавно мешал угли, Лаитан сверкнула золотом в глазах и сунула кривую деревяшку в огонь. Пламя качнулось навстречу, радостно и безрассудно обвиваясь вокруг палки, припадая к ней, словно горячий любовник к юной деве, которую не видел много ночей. Лаитан швырнула горящую палку вперед. Она упала перед первыми рядами скорпионов, и в тот же миг все пламя костра послушло выплеснулось вслед за деревяшкой, хлестнув по воздуху горячим жаром. Стена огня, выросшая перед насекомыми, преградила им путь на какое-то время. Сотни стрекочущих и шебуршащихся жуков скорчились и опали вниз, сгорая от колдовства Медноликой. Стена огня с ревом поднялась вверх, едва не выплескиваясь через край ущелья, но через некоторое время она опала вниз, угасая. А через горячую преграду снова валом попадали летучие скорпионы.

Морстен посмотрел на стоящую рядом женщину, отмечая в ее глазах ужас и неуверенность в себе.

— Вверх, карабкайтесь вверх! — опомнившись, закричала Лаитан. Жрицы, похватав раненых сестёр, бросились ползти по покатым и гладким камням, но лишь скатывались вниз, обдирая до крови и костей пальцы и колени.

Из дыры, ведущей в пещеры, снова начал сочиться молочно-белый туман, скользкими щупальцами пробирающийся к людям и не давая им взбираться по камням. Липкая морось, появляющаяся там, где туман касался камня, заставляла пальцы скользить, и жрицы, теряя опору, скатывались обратно вниз. Одна из них, сорвавшись, коротко вскрикнула, плюхнувшись прямо в ползущий по дну кисель. Секунды перетекли в минуты, и женщина резко поднялась, молча зашагав к стенам прохода снова. Её лицо, бледное и обескровленное, посмертной маской впечаталось в сознание Лаитан, дрожащими руками пытавшуюся удержать Надиру от падения. Морстен, забравшись на высокий валун, оказался окружён белым маревом со всех сторон, словно маяк на возвышении скалистого уступа Соленморья. Чёрная полоска меча ядовитым шипящим куском тьмы рассекала ползущие к нему прутики щупалец, а за ними уже подбирались крылатые южные скорпионы. Киоми, опустившись вниз на пару невидимых уступов, помогла втащить Надиру повыше и протянула руку Лаитан. Медноликая бросила взгляд на властелина севера, закусив губу.

— Госпожа, он справится, хватайся скорее! — в ужасе закричала служанка. Лаитан и сама понимала, что ей нечем помочь мужчине, сосредоточенно дерущемуся с туманом.

Еще одна жрица пропала внизу, сброшенная туда осыпью из-под ног, и тут же погребённая под волной стрекочущих и шамкающих жвалами скорпионов. Короткие всплески кровавыми руками, бесполезная, отчаянная попытка выбраться, последний рывок, и облепленное жующими плоть скорпионами тело снова скользнуло прочь, становясь обедом или ранним завтраком.

— Вы все умрёте! — прокатилось над ущельем. Растревоживший своим голосом мертвецов Посмертник впервые решил заявить о себе, соткавшись из мелких тел насекомых. Ночь стремительно линяла в бледный, затянувшийся облаками рассвет. Но до того, как первые лучи солнца должны были высушить туман на дне расщелины, оставалось слишком много времени. Где-то далеко уже засвистели первые птицы, пробуя на крыло новый день, но почти тут же замолчали, почуяв поблизости беду. Золотая южная лилия на небосклоне еще догорала, борясь с первыми перистыми облачками, стягивающимися в эти края, а Лаитан чувствовала набухающие грозой тучи, идущие с Соленморья. Влажный солёный воздух, долетевший даже сюда, трепался на кончиках пальцев остатками силы.

Медноликая бросила короткий взгляд на свою служанку. Киоми казалась перепуганной настолько, насколько её не видела даже Лаитан в те годы, когда им двоим удалось впервые подсмотреть за соитием в боковых залах во время праздника плодородия.

Это было настолько давно, что змея Лаитан даже не могла припомнить такого. И когда она сообразила, что Киоми много младше её, и таких совместных воспоминаний у них быть не может, чёрный зверь, лизнувший остатки брошенного костра, прыгнул на Морстена, рассыпаясь по его телу дробными чернильными искрами, окутывая фигуру властелина новой броней.

Тьма сомкнулась над головой мужчины, и клинок стал продолжением руки, удлинившись и разойдясь в стороны, пока от лезвия не протянулись широкие полосы темноты, кольцами окружившие властелина Замка.

Киоми втащила опешившую от ложной памяти и увиденного Лаитан повыше, и Медноликая увидела своих жриц и воительниц, прилипших к стенам ущелья на разной высоте, располагаясь по всей длине, куда только хватало взгляда.

Черные кольца темноты, тем временем, полыхнули таким же мрачным и холодным огнём с иссиня-черными окантовками язычков пламени, и превратили в прах навалившуюся кучу скорпионов. Поднявшись вверх, словно узкий щит, темнота не дала летучим тварям добраться до головы властелина. Все звуки, кроме шороха крыльев и щёлканья жвал, вокруг Морстена пропадали, вязнув в чернильном облаке синеватых огоньков.

Бессильно и бесполезно лупящий по камням туман лизал голые острые камни рядом с пятками вжавшихся в каменные уступочки женщин. Лаитан держалась занемевшими пальцами за мелкие камни, торчащие из горного массива, понимая, что вот-вот окончательно потеряет силы и полетит вниз, в услужливо подставленные мертвенным маревом ладони.

«Темнота укутает тебя и успокоит. Ты больше не станешь бояться, детка. Тьма — всего лишь отсутствие света. И солнце вернётся, отмечая начало нового дня. Темнота примет тебя в свои объятия, убаюкает и подарит отдых. Ты закроешь глаза и вздохнёшь — протяжно, сладко, с удовольствием. Будто в последний раз. Будто только ради этого вдоха и стоило жить до сих пор. Будто нет в мире ничего прекрасней темноты и покоя, который она приносит. Ты уснёшь. Без боли и сомнений, без томящейся злостью и обидами душевной слабости. Без грохочущих битв и острых стальных клинков предателей в рёбрах матери матерей.

Ты укутаешься в эту темноту, мягкую и податливую, словно перина, закроешь глаза и перестанешь тревожиться о прошедшем дне…

— Но, нянюшка, тьма наш враг. Как можно уснуть в объятиях врага?

— Иногда, детка, эти объятья слаще дружеских и надёжней материнских.

— Разве можно доверять Тьме, нянюшка?

— А разве нет? Думаешь, одного доверия свету хватает, чтобы он не обжигал твою кожу, чтобы не ослеплял глаз и не оставлял уродливые язвы на лице, не прикрытом в солнечный полдень последнего летнего трёхнеделья?

— Значит, свет тоже наш враг?

— Наши враги всегда с нами. Мы сами себе враги и друзья. И никакая Тьма или свет не заставят нас не доверять лжецу и предателю и любить своё мастерство, когда оно забирает тысячи жизней во имя Империи».

— Без тьмы нет света, без света тьма живёт прекрасно, — прошептала Лаитан, продолжая мысленный диалог со своей нянькой, всплывший подозрительно вовремя, пока глаза с тревогой смотрели на сражение тёмного воина и неисчислимого множества слуг Посмертника.