«На самом деле, они ждали инструкций от Замка, — подумал Гравейн, вспоминая разговор со своей твердыней, случившийся, как всегда, в самый неподходящий момент, почти сразу после завершения сражения с подземными тварями, и показывавший, насколько беспокоился его опекун и товарищ, сидящий на вулкане за тысячи лиг отсюда. — И дождались».

— Думаю, они скоро доберутся до нас, уккуны тяжелы на подъем, — сказал он вслух. — Варваров забрали какие-то люди в мягких кожаных сапогах, в которых, должно быть, так удобно лазать по скалам.

Киоми тихонько зарычала, но Морстен выставил перед собой ладонь, и служанка замолчала.

— Я не закончил. Те, кто охраняет это место от таких, как вы, или же — таких, как мы, утащили одурманенных родником долинцев в убежище. Им ничего не угрожает. Следов крови нет, а значит, все живы. И, кажется, могут нам помочь преодолеть препятствие.

Он посмотрел на медленно шевелящегося возле костра дварфа, чья белая борода мелко дрожала.

— Хотелось бы мне знать, что ты видел внизу, дварф… — проговорил Морстен, поглядывая на Лаитан.

Медноликая задумчиво проследила за взглядом властелина и ответила:

— Пожалуй, только тебе и может хотеться видеть то, что каждый из нас пережил под горой. Повезёт, если Гуррун вообще не двинется рассудком. Почему они забрали варваров, а нас пытались убить? — спросила она уже саму себя, прохаживаясь рядом с костром. Внутри Лаитан шептали, нарастая, голоса памяти. Время текло вокруг, размывая лица Киоми и других служанок, включая и выжившую Надиру, сейчас ухаживающую за дварфом. Гуррун держался дольше других, до последнего оставаясь старым и бородатым, но вот ветры времени раздули и его фигуру, будто сложенную из песка на берегу Отца-Океана. Лаитан уже не слышала звуков в ущелье, она слушала голоса прошлого, заметив, как Морстен, переборовший даже срок жизни Гурруна, пусть и ненамного, тоже стирается, становясь сначала моложе, а затем и рассыпаясь песчинками под ноги.

— Ты хочешь заставить их жить в темноте, в невежестве! — кричал кто-то, стирая с лица кровь, текущую из сломанного носа. Одетый в просторные засаленные одежды, представлявшие ранее что-то другое, нежели балахон звездочёта, человек с лысиной на голове и со стёклами в жёсткой форме на глазах, высморкался и оттёр пальцы о свои одежды.

— Люди есть люди, — послышался глубокий бас того, с кем спорил звездочёт. Лаитан смотрела будто бы из-за спины собеседника этого человека, не видя себя и своих одежд. Только голые ноги с бронзовой кожей и перевитые жгутиками лёгких сандалий напоминали ей Империю и её жителей. Хотя Лаитан никогда не видела в ней мужчин, способных сравниться в силе и мастерстве с жрицами и Мастерами.

— Они забудут точные расчёты, они потеряют карты звёздного неба, они сократят каждое слово до слогов и звуков, придумают свой пантеон и будут возносить молитвы воде и огню вернее, чем учиться пользоваться простейшими формулами. Да, им придётся подчинить себе ветра и земли, терраформированием должен кто-то заниматься, и это останется в памяти хотя бы, как магия. Но ты предлагаешь дать тем, кому суждено через несколько поколений опуститься на колени и начать земледельничать… что? Лоции? Карты родного мира? Рассказать им о нейтронных звёздах? О навигации в сверхскоростных течениях гравитационного поля? Ты старый придурок…

— Они должны знать, что их ждёт! — упрямо возразил звездочёт.

— Они будут знать, — сказал его собеседник. — Не для того ли мы начали все это, чтобы они не знали? Когда придёт время, они придут домой. Все, включая и те расы, что уцелеют на этой земле.

— И что они будут делать, когда придут? — горько спросил лысый мужчина, все еще промокая кровь с лица и под носом. — Плясать ритуальные танцы вокруг навигационного оборудования? Разводить костры в рубке?

— Это вряд ли.

— Я ухожу. И со мной уходят те, кто должен сохранить великие знания для тех, кто придёт потом.

— А ты думаешь, твой новый народ-хранитель не исказит правды? — засмеялся тот, кем сейчас была Лаитан. — Думаешь, тебе удастся просчитать все поколения, среди которых не затаится предатель, властолюбец, гордец или трус?

— Что ты хочешь этим сказать, капитан?

— Только то, что ты и твои дети, возможно, однажды будут ненавидеть моих детей, убивая их и истребляя. Хотя для всех остальных, безусловно, вы окажетесь несправедливо обвинёнными, а мы — изгнавшими вас прочь имперцами.

— Этого не будет!

— Будет все то, что только может быть.

— Складывайте свои легенды и басни, люди с золотыми глазами. А я и мои соратники пронесём правду через тысячи лет!

Лаитан очнулась, придержавшись за каменную осыпь, на которую её кто-то усадил, пока она была в трансе. Потом женщина подняла голову и посмотрела вверх.

— Мы должны попасть вверх, — сказала Медноликая, — если мы не придём сами, нас никто не выпустит отсюда живыми. Не горы, так те, кто носит мягкие сапоги.

Киоми и Надира переглянулись, временно оказавшись на одной стороне, размышляя о том, не двинулась ли умом их госпожа.

— Пойдём, — Семь Стрел положил руку на плечо Ветрису, и тот с удивлением почувствовал, как путы на запястьях исчезли, словно их и не было. — Пятеро решили, что ты можешь им помочь. И твоё ненужное геройство, хоть и оценённое по достоинству, станет окончательно ненужным.

— Я рад оказать посильную помощь в благодарность за спасение, — проговорил Коэн, растирая запястья. — Но в чем?

Провожатый повернулся и, не говоря ни слова, направился к проёму в скале, выводящему прочь из зала. Ветрис выругался на наречии Долины, и двинулся за ним, радуясь, что в этот раз передвигается без мешка. Молчаливость и загадочность горных жителей начинали его выводить из себя, но сорваться — значило, подвести всех своих безымянных и долинцев. «Почти так же с кочевниками, спаси Луна, — вспомнил встречи со степняками Ветрис. — один шаг в сторону от ритуала — и вспарывание живота покажется желанной пыткой».

Через несколько минут, показавшихся долгими, как часы, они вышли в большую расщелину, где чувствовался холод и воздух был свежим, насыщенным ароматом камня и воды. Внутри, в кольце костров и сделанных из дерева рогаток мычали недовольные уккуны и сидели на земле корчившие грозные рожи тхади, обезоруженные и связанные.

— Клянусь Отцом… — буркнул Ветрис, — я уж думал, что этих вонючих тварей сожрали духи.

— Ты про людей? — заинтересованно спросил Семь Стрел, неожиданно выказав свою способность проявлять эмоции.

— Нет, про уккунов, — варвар вспомнил, как первые дни с непривычки ломило спину, и скрестил руки на груди. — Они действительно воняют, особенно, если испугаются. И умудряются делать кучи размером с себя.

Горец улыбнулся.

— Поговори с этими людьми, и объясни, что мы не желаем им зла. Они убили троих воинов, когда мы попытались их пленить, и, если до утра не удастся с ними договориться, придётся уничтожить.

«А чего ждать? Расстреляйте их сейчас, — хотел было сказать Коэн, но потом одумался. Порыв избавиться от слуг Морстена был хорошей идеей, ослабляющей Повелителя Тьмы. — Но что, если он выжил, и почувствует их гибель? Если он может видеть их глазами, как Коэн — глазами своих Безымянных? Нет, тут лучше поступить миролюбиво».

— Прежде чем я поговорю с ними, — он указал на тхади в загоне, — я хотел бы заручиться обещанием, что мои соплеменники будут освобождены и останутся со мной.

Охотник вздохнул, и покачал головой.

— Нет. Сначала помоги, потом торгуйся. Или у тебя на родине принято сначала платить за работу?

— По-разному, — ответил раздосадованный варвар. — Иногда. Ладно, где тут верёвка для спуска?

— Что думаете по поводу Ветриса? — спросил один из пятерых, когда они заняли свои места в древнем святилище, помнящем еще первого Звездочёта.

Металлические панели со сложным рисунком скрывали стены, превращая помещение в гигантский многогранник. Под панелями что-то жужжало и щелкало. Один из пятёрки нажал на крупную каплевидную выпуклость посреди изогнутого стола, за которым они сидели, и перед ними развернулась висящая в воздухе синеватая дымка, сгущавшаяся в узоры. Постепенно из неё соткалась картина, которую когда-то можно было увидеть в каждом храме Солнца, а сейчас, пожалуй, только здесь и в Океане.